Человеческое объединенье
далеко ли ещё, далеко ли?
Но пусть каждый и в обледененье
себя чувствует на ледоколе.

Деньги – это подделка счастья,
а жестокость – подделка силы.
Ото льда отдирайте снасти,
избежав ледяной могилы.

Милосердие – это не слабость.
Сила – в чувстве всемирной боли.
Даже лёд превращается в слякоть,
в том числе на самом ледоколе.

У матросов так много вопросов.
Не жалеют они капитанов.
А откажутся сами ли просто
и от почестей и капиталов?

Пропадать во льду – хуже, чем в луже.
Мы устали от слова «доколе?».
Но сначала отдышим души
всем в России – в родном ледоколе.

Потеплеть бы среди торосов
друг ко другу, как в собственном доме.
Изо льда нет хороших матросов
на не сдавшемся ледоколе.

Когда в России Пушкина не стало –
как будто что-то хрустнуло устало
в недолго обнадёженных сердцах.
Звезда надежды пала, отмерцав.

Её, конечно, пылко подобрали
и разобрали на свои морали,
легенды, сплетни, мало ли на что,
но заменить его не смог никто.

И лишь один, так рано Богом взят,
вздохнув: «Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть...», непрост по нраву,
и Пушкину так мог сказать по праву.

Пушкинианец – не бахвал-поэт,
кто столько рифм, как девок, перетискал,
а в ком, как в Тютчеве и Баратынском,
Михайловского, Болдина есть свет.

А столько на поэтов есть напраслин,
как шрамов на тебе, больной Некрасов,
под бременем несчастной головы,
хотя всё это лишь Крамского швы
от переделок на холсте, увы*.

И пусть народ за каждый добрый лучик –
не виселицей и не топором, –
как за гринёвский заячий тулупчик,
поэтам за добро воздаст добром.

Нас Пушкин выдышал
одноупряжно.
Кто кого выше был –
не так уж важно.

Порою цапались
друг с другом больно –
как в грязь ни ляпались,
скакали вольно.

У русской нации
средь пуль, наветов
нет нумерации
её поэтов.

Зачем отыскивать
поэта лучшего
из Баратынского
или Тютчева?

Но кто от ревности
завел для форсу
поэторейтинги,
как по Форбсу?

Не слишком дергают ли
за уздечки
и сами дерганые
человечки?

Откуда злобность
и в шпорах шузы?
Фру?Фру –
                        вот образ
загнанной музы.

Можно быть красивей, некрасивей,
можно быть попроще, но умней.
Лишь бы для кого-то стать Россией,
оставаясь незаметным в ней.

Трусы часто прячутся мудрено
в сложные кроссворды пустоты.
Ты одна из всех Россий, Матрёна:
руки, все в земле родной, чисты.

Но ты вовсе не одна, однако.
В совести, народной, наравне
вижу Мандельштама, Пастернака
в так непредсказуемой стране.

Слёз сухих ахматовских не вытрешь,
и не снять Марину из петли.
– Как же мы без вас, Андрей свет-Дмитрич?
– Классиков читай и не подли.

И сердцами столькими владея,
злобой никакой не начинясь,
есть национальная идея –
с Пушкина и няни началась.

Трава сама собой не скашивается,
не подслащается полынь.
Ничто само собой не скажется,
а ты к любой беде подсаживайся
и людям песенку подкинь.

Когда Россия образумится,
то улыбнутся образа,
и совесть –
                      умница-разумница –
протрёт нам начисто глаза.