ГЕННАДИЙ КАЦОВ
365 ДНЕЙ ВОКРУГ СОЛНЦА
Нью-йоркским издательством “КРиК” готовится к выходу в свет новый поэтический сборник Геннадия Кацова "365 дней вокруг Солнца".
В настоящую подборку вошли стихи из новой книги.
Предыдущая книга Г.Кацова "Меж потолком и полом" (осень 2013 года) попала в лонг-лист "Русской премии".
В настоящую подборку вошли стихи из новой книги.
Предыдущая книга Г.Кацова "Меж потолком и полом" (осень 2013 года) попала в лонг-лист "Русской премии".
Букет
Недельной давности стоит букет
В настольной вазе; сколько ни меняй
Теперь ты воду, не вернется цвет
К бутону. Он не смотрит на меня.
Стеблей сутулых, словно старичков,
Стоит толпа, согбенных их фигур
Уже не тронет время – и таков
Итог в финале. Равномерный гул,
Что после жизни заменяет речь
Всему живому, в комнате стоит:
Они склонились, словно уберечь
Всё на столе еще им предстоит.
В настольной вазе; сколько ни меняй
Теперь ты воду, не вернется цвет
К бутону. Он не смотрит на меня.
Стеблей сутулых, словно старичков,
Стоит толпа, согбенных их фигур
Уже не тронет время – и таков
Итог в финале. Равномерный гул,
Что после жизни заменяет речь
Всему живому, в комнате стоит:
Они склонились, словно уберечь
Всё на столе еще им предстоит.
Бессонница
Земная ночь просмотрена до дыр,
И мне не спится в эту ночь глухую –
Я не волнуюсь, вовсе не психую,
И жду рассвета. Так приходят в мир
Из дальних снов: в бездонной пустоте,
Где всякий звук воспринимаешь кожей,
Где, славя вечность, тени все похожи
На чей-то обезумевший тотем,
Сквозь гроты темноты плывешь один
Из сновидений, в чьих, себя не помня,
Все также слепо пребывая в коме,
Объятиях звенит во тьме «дин-дин»,
Возможно, но иначе, по тебе,
Не страхом смерти, а в канун крушенья,
Как у индусов – ужасом рожденья,
Всей жутью света, что затем в судьбе
Тебя протащит болью в узкий миг,
Начав отсчет и дней твоих, и века –
И медленно раскроешь оба века,
Коль луч рассветный в комнату проник.
И мне не спится в эту ночь глухую –
Я не волнуюсь, вовсе не психую,
И жду рассвета. Так приходят в мир
Из дальних снов: в бездонной пустоте,
Где всякий звук воспринимаешь кожей,
Где, славя вечность, тени все похожи
На чей-то обезумевший тотем,
Сквозь гроты темноты плывешь один
Из сновидений, в чьих, себя не помня,
Все также слепо пребывая в коме,
Объятиях звенит во тьме «дин-дин»,
Возможно, но иначе, по тебе,
Не страхом смерти, а в канун крушенья,
Как у индусов – ужасом рожденья,
Всей жутью света, что затем в судьбе
Тебя протащит болью в узкий миг,
Начав отсчет и дней твоих, и века –
И медленно раскроешь оба века,
Коль луч рассветный в комнату проник.
Полярная воронка над Нью-Йорком
“… Гибель Titanic’a, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан)“.
А.А. Блок, запись в дневнике (5 апреля 1912 г.)
А.А. Блок, запись в дневнике (5 апреля 1912 г.)
Ветер метет по следам, что лежат со вчера,
Снежную взвесь, распыляя по воздуху жалость,
Мимо промерзших ступеней январских террас,
В двери, затем и в прихожие et cetera,
В шторе найдя сквозняком удаленную жалюзь.
С Арктики в Новую Англию словно бы лаз
В воздухе вырыт, и сверху воронкой полярной
Долго глядит бесконечности вогнутый глаз,
Черным зрачком отражая напуганных нас,
В наших домах опечатанных, будто в футлярах.
Что же останется, если не день, и не два
Это продлится? И если воронка остудит
Все тротуары и в трещинах все дерева,
Что на морозе остыли и живы едва,
Равно как живы еще не остывшие люди.
Столбик термометра, словно навылет пробит,
Падает навзничь по ту нулевую отметку,
Где ожидают привычный размереный быт,
Мысль о тепле, чей домашний искус не забыт, —
Зимние встречи с промозглым в зиянии ветром.
Гулким блокбастером тянется то, что темно,
Напоминая о том, что застыло над нами
Звонкой воронкой, всезвездной тоской ледяной,
Тем, что когда-нибудь между тобою и мной
Вдруг вертикально возникнет, подобно цунами.
Рожденному в Крыму
Февральским днем евпаторийский пляж
Избит тяжелой ледяной волною
И чайка неподвижно, как муляж,
Стоит среди песка, протяжно ноя.
Направо вход в распахнутый Курзал,
Трамвай отходит в полдень на Мойнаки,
О чем тебе еще не рассказал
Татарин, продававший козинаки.
На Набережной духовой оркестр
Играет что-то вроде венских вальсов,
И незаполнено одно из мест,
В котором будет летом бочка с квасом.
А дальше – не заполнено Гнездо
Летящей ласточки, и зимний Ливадийский
Дворец пустует, как забытый дом,
Что брошен, не прощаясь, по-английски.
Дорога заросла на Симеиз,
Визирь не бросит, уходя, монетки
В волну, чтобы вернуться; вечный бриз
Не тронул море, лески, лодки, ветки.
Еще пустует Крым, коль не рожден
Пока ты в нем, и все еще от груза
Бессрочной памяти освобожден,
От всех реалий роковых Союза.
Пройдет еще лет двадцать и на льду
Потерпим поражение от чехов,
И будет плакать в городском саду
В далекой Ялте безутешный Чехов.
Избит тяжелой ледяной волною
И чайка неподвижно, как муляж,
Стоит среди песка, протяжно ноя.
Направо вход в распахнутый Курзал,
Трамвай отходит в полдень на Мойнаки,
О чем тебе еще не рассказал
Татарин, продававший козинаки.
На Набережной духовой оркестр
Играет что-то вроде венских вальсов,
И незаполнено одно из мест,
В котором будет летом бочка с квасом.
А дальше – не заполнено Гнездо
Летящей ласточки, и зимний Ливадийский
Дворец пустует, как забытый дом,
Что брошен, не прощаясь, по-английски.
Дорога заросла на Симеиз,
Визирь не бросит, уходя, монетки
В волну, чтобы вернуться; вечный бриз
Не тронул море, лески, лодки, ветки.
Еще пустует Крым, коль не рожден
Пока ты в нем, и все еще от груза
Бессрочной памяти освобожден,
От всех реалий роковых Союза.
Пройдет еще лет двадцать и на льду
Потерпим поражение от чехов,
И будет плакать в городском саду
В далекой Ялте безутешный Чехов.
***
Безразмерного солнца оранжевый круглый проем
В неизбывное прошлое, где возвращению рады,
Где так солнечно ночью и так ослепительно днем
Над утопией города с гордой приставкой – «детсада».
Мир наивен и кроток, и если уйти за порог,
Уползти по ступенькам туда, где такие же дети,
Все, что дальше случится, пойдет обязательно впрок,
Как и все, что случится на этой счастливой планете.
Будет все, что вверху, беззаботно куда-то лететь,
То, что ростом с тебя, обступать хороводом плотнее,
И нет явной причины куда-то из детства хотеть,
И, как следствие, повода нет становиться взрослее.
В неизбывное прошлое, где возвращению рады,
Где так солнечно ночью и так ослепительно днем
Над утопией города с гордой приставкой – «детсада».
Мир наивен и кроток, и если уйти за порог,
Уползти по ступенькам туда, где такие же дети,
Все, что дальше случится, пойдет обязательно впрок,
Как и все, что случится на этой счастливой планете.
Будет все, что вверху, беззаботно куда-то лететь,
То, что ростом с тебя, обступать хороводом плотнее,
И нет явной причины куда-то из детства хотеть,
И, как следствие, повода нет становиться взрослее.
***
В любом театре – и военных действий –
(Где зрители встречаются с актерами,
Как, без антракта, гений и злодейство,
Хотя не ясно, кто из них которое;
Где от галерки до партера быстро
Сменяются, как кадры, декорации,
И в третьем акте надоевший выстрел
Не поднимает драматурга акции;
Где свет от рампы выдает в герое
И возраст, и печеночные колики,
И долгий путь к мигрени с геморроем,
И непростую долю алкоголика;
Где он выходит в роли: то ли нищий,
Коль то ли принцем сразу не предстал еще,
И громкий диалог с суфлерской нишей
Ведет, подобно ритору с ристалища)
Весь антураж с понятным интересом
Следит за каждой линией сюжетною,
Прекрасно помня, кто в похожих пьесах
Был палачем, а кто – невинной жертвою.
И будущее – глубиною с шахту,
Да действующих лиц не сыщешь с факелом,
Пока прикованы глаза ландшафта
К какому-никакому «мазерфакеру»,
А он на бис, не брезгуя повтором,
Уже опять готов войти в историю,
Пока длиною с частокол забора
Ему внимает вся аудитория
До горизонта, что далеким эхом
Даст глубину необозримой пустоши, –
И пьесе предстоит идти с успехом,
Покуда занавес случайно не опустится.
(Где зрители встречаются с актерами,
Как, без антракта, гений и злодейство,
Хотя не ясно, кто из них которое;
Где от галерки до партера быстро
Сменяются, как кадры, декорации,
И в третьем акте надоевший выстрел
Не поднимает драматурга акции;
Где свет от рампы выдает в герое
И возраст, и печеночные колики,
И долгий путь к мигрени с геморроем,
И непростую долю алкоголика;
Где он выходит в роли: то ли нищий,
Коль то ли принцем сразу не предстал еще,
И громкий диалог с суфлерской нишей
Ведет, подобно ритору с ристалища)
Весь антураж с понятным интересом
Следит за каждой линией сюжетною,
Прекрасно помня, кто в похожих пьесах
Был палачем, а кто – невинной жертвою.
И будущее – глубиною с шахту,
Да действующих лиц не сыщешь с факелом,
Пока прикованы глаза ландшафта
К какому-никакому «мазерфакеру»,
А он на бис, не брезгуя повтором,
Уже опять готов войти в историю,
Пока длиною с частокол забора
Ему внимает вся аудитория
До горизонта, что далеким эхом
Даст глубину необозримой пустоши, –
И пьесе предстоит идти с успехом,
Покуда занавес случайно не опустится.
***
Что-то вроде густого плюща разделяет дневной этот сон,
В нем привычно темно изнутри, и светло непривычно снаружи;
Не вставая с дивана, проходишь сквозь дверь на февральский балкон,
Где тебя ни одна из вещей окружающих не обнаружит.
Оглянись. Хотя нет: ты, прозрачный двойник, ощущаешь, что там,
За стеклом, меж балконом и в спальне тобою оставленным спящим,
Возникает в мгновенном забвенье слепящая глаз пустота,
Что с тех пор существует в единственном времени – ненастоящем.
Пробудившись когда-нибудь, вспомнить (что сразу же значит, забыть)
Ничего ты не сможешь, и только в грядущем останется повод
Почему-то считать, что явиться во сне, наяву, то есть быть –
Это значит явиться совсем одиноким. И быть для другого.
В нем привычно темно изнутри, и светло непривычно снаружи;
Не вставая с дивана, проходишь сквозь дверь на февральский балкон,
Где тебя ни одна из вещей окружающих не обнаружит.
Оглянись. Хотя нет: ты, прозрачный двойник, ощущаешь, что там,
За стеклом, меж балконом и в спальне тобою оставленным спящим,
Возникает в мгновенном забвенье слепящая глаз пустота,
Что с тех пор существует в единственном времени – ненастоящем.
Пробудившись когда-нибудь, вспомнить (что сразу же значит, забыть)
Ничего ты не сможешь, и только в грядущем останется повод
Почему-то считать, что явиться во сне, наяву, то есть быть –
Это значит явиться совсем одиноким. И быть для другого.
***
Зал ожидания. Фонарь покажет часть перрона
И от окна летящий снег куда-нибудь во тьму.
Подходит поезд ровно в семь с тем номером вагона,
Что, как известно, только мне известен одному.
И, как известно, мой маршрут из пункта А продлится
В какой-нибудь из пунктов Б, где тоже есть вокзал,
О чем меня предупредит, надеюсь, проводница,
Поскольку мой конечный пункт никто мне не назвал.
Все, что я знаю: есть состав и сотни пассажиров,
Как только я в него войду, по счету до пяти
Он отойдет, но как-то так здесь без меня сложилось,
Что я не знаю на какой мне станции сойти.
Часы идут, согласовав срок с купленным билетом,
И время донести багаж до кресла у окна:
Речь не о том, что там, в конце, путь озарится светом,
А лишь о том, что цель пути сейчас мне не ясна.
Буфет с буфетчицей, стакан с привычным бутербродом,
Открыты двери и пора прощаться черт-те с кем,
Но я, похоже, здесь один среди всего народа
Иду, не ведая куда, а главное – зачем.
И пол вдруг двинется вперед, и осторожно стены
В час отправленья попадут в чрезмерный ритм колес,
И даль сугробами взлетит, как бы взбивая пену
Пространства, чей простор меня немедленно унес.
Вокзал, метель, в ночи фонарь и сам застывший поезд
Помчатся, с панорамой всей сцепившись наяву,
И предстоит нам общий путь, что, как известно, поиск
Конца пути, что пунктом Б однажды назову.
И от окна летящий снег куда-нибудь во тьму.
Подходит поезд ровно в семь с тем номером вагона,
Что, как известно, только мне известен одному.
И, как известно, мой маршрут из пункта А продлится
В какой-нибудь из пунктов Б, где тоже есть вокзал,
О чем меня предупредит, надеюсь, проводница,
Поскольку мой конечный пункт никто мне не назвал.
Все, что я знаю: есть состав и сотни пассажиров,
Как только я в него войду, по счету до пяти
Он отойдет, но как-то так здесь без меня сложилось,
Что я не знаю на какой мне станции сойти.
Часы идут, согласовав срок с купленным билетом,
И время донести багаж до кресла у окна:
Речь не о том, что там, в конце, путь озарится светом,
А лишь о том, что цель пути сейчас мне не ясна.
Буфет с буфетчицей, стакан с привычным бутербродом,
Открыты двери и пора прощаться черт-те с кем,
Но я, похоже, здесь один среди всего народа
Иду, не ведая куда, а главное – зачем.
И пол вдруг двинется вперед, и осторожно стены
В час отправленья попадут в чрезмерный ритм колес,
И даль сугробами взлетит, как бы взбивая пену
Пространства, чей простор меня немедленно унес.
Вокзал, метель, в ночи фонарь и сам застывший поезд
Помчатся, с панорамой всей сцепившись наяву,
И предстоит нам общий путь, что, как известно, поиск
Конца пути, что пунктом Б однажды назову.
Finita
… И ты, знак бесконечности открыв
Надежный, как таблица умноженья,
Возможность оставаться без движенья
Увидишь, словно выход из игры.
Никто не лжет. Хотя, не все равно
Тебе, чем завершится аллилуйя, -
И вытянувшись, как для поцелуя,
Взлетает ангел. Без тебя. Давно.
Надежный, как таблица умноженья,
Возможность оставаться без движенья
Увидишь, словно выход из игры.
Никто не лжет. Хотя, не все равно
Тебе, чем завершится аллилуйя, -
И вытянувшись, как для поцелуя,
Взлетает ангел. Без тебя. Давно.
Спасение
Лес все темней, свет от свечи плотнее,
Все уже и запутанней тропа,
Все больше страхов, порожденных ею,
О том, что заблудился и пропал.
По сторонам выскакивают чаще
Уродливые формы из теней,
Должно быть, те предвестники несчастий,
Что знал Улисс и находил Эней.
Перетекает вечер в ночь неслышно,
Как будто затаился кто-то там,
В холодной тьме, и в спину тихо дышит,
И черной веткой – след его хвоста.
На каждый хруст моих шагов – затишье,
Взгляд от звезды навязчивей в сто крат,
И лес, как кот играя с шалой мышью,
В игре со мной предскажет результат.
Треклятый холод одолеть поможет
Любого путника и посильней меня,
А лес глубок, все менее похожий
На тот, который знал при свете дня.
А лес дремуч, в сплошном его молчанье,
Как в лабиринте, пропадает звук,
И небо вдаль уходит со свечами,
В тьму погружая все, что есть вокруг.
Все ближе блики и все резче тени,
Свеча в руке дрожит и меркнет свет,
Меня объединяя вместе с теми,
Кто прежде проходил, оставив след.
Стекает воск с ладони, меньше света
В хранимой мною жизни огонька,
И нет надежд на то, что, может, где-то
Добавится еще одна строка.
Но дальний голос над листом бумаги,
Что сам себе в ночной тиши бубнит,
Я вдруг услышу – по любой из магий
Он, словно в мифе Ариадны нить.
В его усталом и безличном тоне,
В спокойной речи и порядке слов
Вой ветра захлебнется и утонет,
Оставит лес последний свой улов.
Хватило б веры и любви на Б-га –
В той фразе и в той сдержанности чувств:
«Мой друг, чтобы верней найти дорогу, -
Услышал я, – задуй теперь свечу».
Все уже и запутанней тропа,
Все больше страхов, порожденных ею,
О том, что заблудился и пропал.
По сторонам выскакивают чаще
Уродливые формы из теней,
Должно быть, те предвестники несчастий,
Что знал Улисс и находил Эней.
Перетекает вечер в ночь неслышно,
Как будто затаился кто-то там,
В холодной тьме, и в спину тихо дышит,
И черной веткой – след его хвоста.
На каждый хруст моих шагов – затишье,
Взгляд от звезды навязчивей в сто крат,
И лес, как кот играя с шалой мышью,
В игре со мной предскажет результат.
Треклятый холод одолеть поможет
Любого путника и посильней меня,
А лес глубок, все менее похожий
На тот, который знал при свете дня.
А лес дремуч, в сплошном его молчанье,
Как в лабиринте, пропадает звук,
И небо вдаль уходит со свечами,
В тьму погружая все, что есть вокруг.
Все ближе блики и все резче тени,
Свеча в руке дрожит и меркнет свет,
Меня объединяя вместе с теми,
Кто прежде проходил, оставив след.
Стекает воск с ладони, меньше света
В хранимой мною жизни огонька,
И нет надежд на то, что, может, где-то
Добавится еще одна строка.
Но дальний голос над листом бумаги,
Что сам себе в ночной тиши бубнит,
Я вдруг услышу – по любой из магий
Он, словно в мифе Ариадны нить.
В его усталом и безличном тоне,
В спокойной речи и порядке слов
Вой ветра захлебнется и утонет,
Оставит лес последний свой улов.
Хватило б веры и любви на Б-га –
В той фразе и в той сдержанности чувств:
«Мой друг, чтобы верней найти дорогу, -
Услышал я, – задуй теперь свечу».
Эклога. Двое в горах
- Как в безмолвных отверстиях флейты рождается звук
Чувством выдоха, жадным стремлением к жизни, руками,
Так в горах для мелодий хватает каких-нибудь двух
Инструментов, и чаще всего – это ветер и камень.
В незнакомо звучащей тональности горной гряды,
В безучастных симфониях чуждых вершин и ущелий,
Что твои, музыкант, означают сегодня труды?
В чем твои, называющий ноты, желанья и цели?
- Да, не странно ли то, что в краях, где играют ветра,
Замещая прекрасно поэзию, музыку, танец,
Кто-то средств выражения ищет иных, наиграв
То, что в форме искусства в искусственном виде предстанет.
В каждодневных шедеврах ландшафта нет места ни мне,
Ни тому, что зовем вдохновеньем, поскольку от вдоха
Моего, от танцующих пальцев ничто в тишине
Не зависит – здесь звуки являются сами, от Бога.
- Вот, ты сам и свидетель ненужности праздных трудов:
Ни от поз музыканта в горах ничего не зависит,
Ни от выдутых флейтой каких-либо «фа» или «до»,
Ни от самой красивой, законченной в музыке мысли.
Здесь есть все, и добавить хоть ноту к гармонии сей
Так же самонадеянно, как и, должно быть, опасно,
Ибо тайна великая – звука – положена в сейф
Бытия, и надежда открыть его, парень, напрасна.
- Да, все так, но подобно в великих горах валунам,
Что по склонам разбросаны в их самобытном порядке,
Оттого и представлены разными звуками нам,
Коли ветер течет между ними – и в этом загадка
Их различия, знак их присутствия в мире вещей,
Так и мне, чтобы знать, что я есть и не схожий с другими,
Важно просто в мундштук, сквозь его безымянную щель
Сделать выдох – победным, живого над мертвенным, гимном.
Чувством выдоха, жадным стремлением к жизни, руками,
Так в горах для мелодий хватает каких-нибудь двух
Инструментов, и чаще всего – это ветер и камень.
В незнакомо звучащей тональности горной гряды,
В безучастных симфониях чуждых вершин и ущелий,
Что твои, музыкант, означают сегодня труды?
В чем твои, называющий ноты, желанья и цели?
- Да, не странно ли то, что в краях, где играют ветра,
Замещая прекрасно поэзию, музыку, танец,
Кто-то средств выражения ищет иных, наиграв
То, что в форме искусства в искусственном виде предстанет.
В каждодневных шедеврах ландшафта нет места ни мне,
Ни тому, что зовем вдохновеньем, поскольку от вдоха
Моего, от танцующих пальцев ничто в тишине
Не зависит – здесь звуки являются сами, от Бога.
- Вот, ты сам и свидетель ненужности праздных трудов:
Ни от поз музыканта в горах ничего не зависит,
Ни от выдутых флейтой каких-либо «фа» или «до»,
Ни от самой красивой, законченной в музыке мысли.
Здесь есть все, и добавить хоть ноту к гармонии сей
Так же самонадеянно, как и, должно быть, опасно,
Ибо тайна великая – звука – положена в сейф
Бытия, и надежда открыть его, парень, напрасна.
- Да, все так, но подобно в великих горах валунам,
Что по склонам разбросаны в их самобытном порядке,
Оттого и представлены разными звуками нам,
Коли ветер течет между ними – и в этом загадка
Их различия, знак их присутствия в мире вещей,
Так и мне, чтобы знать, что я есть и не схожий с другими,
Важно просто в мундштук, сквозь его безымянную щель
Сделать выдох – победным, живого над мертвенным, гимном.
Эклога. Юноша и старик
- Судьба сродни салонным буриме:
Случайные рифмованные пары,
Возможна тема (главный элемент
Залога в том, что жизнь пройдет не даром).
Послушай: при удаче, все сложить
Тебе дано, счастливчику, быть может,
Но как сейчас свою ты видишь жизнь?
Чем, расскажи, она тебя тревожит?
- Я молод – это раз, удачлив – два,
Тщеславен – три, и не богат – четыре:
Ближайший год закончится едва –
Мне равных никого не будет в мире.
Есть бой, есть упоение в бою:
Ты покоряешь только те вершины,
Что сам себе создал! – Я узнаю
В твоих словах не юношу – мужчину.
- Преодолеть препятствия, расти
В своем уменье убивать и строить,
Врагов не пощадить и не простить,
Когда страна прикажет быть героем.
Поступок, равный мужеству, дела
Для летописей, для легенд и мифов:
Мать для того мужчину родила,
Чтоб в жизни наслаждался каждым мигом.
- Ты думаешь? – Сомнений в этом нет:
Все, что любовью создал или местью,
И есть итог овеществленных лет,
Предмет твоих и гордости, и чести.
Прийдя никем, ты строишь свой успех
Хозяином удачи – в результате
Ты победил. В известных смыслах всех,
Ты состоятельнее прочих, кстати.
- По своему, ты прав. Пусть все дано,
Под видом рифм и темы, изначально,
Но почему-то к смерти суждено
На путь прошедший посмотреть с печалью.
Везет, коль в этой жизни ни на что
Ты не решился: море с легким бризом
Достигло совершенства, равно шторм –
Предвестник краха – к катастрофе близок.
Достигни совершенства. Пусть твой путь,
Что предстоит тебе идти до гроба,
Закончится быстрей когда-нибудь,
Пока его ты не испортил пробой
Пера и шпаги, подвигом, своим
Обыденным трудом и ратным делом.
Пока весь мир, что недооценим
Тобой, ты не пометил бренным телом.
Кровать, подушка, бледный цвет лица.
Взгляд юноши прошелся по морщинам
Сквозь диалог, что длится без конца
О том, что значит в мир прийти мужчиной.
Случайные рифмованные пары,
Возможна тема (главный элемент
Залога в том, что жизнь пройдет не даром).
Послушай: при удаче, все сложить
Тебе дано, счастливчику, быть может,
Но как сейчас свою ты видишь жизнь?
Чем, расскажи, она тебя тревожит?
- Я молод – это раз, удачлив – два,
Тщеславен – три, и не богат – четыре:
Ближайший год закончится едва –
Мне равных никого не будет в мире.
Есть бой, есть упоение в бою:
Ты покоряешь только те вершины,
Что сам себе создал! – Я узнаю
В твоих словах не юношу – мужчину.
- Преодолеть препятствия, расти
В своем уменье убивать и строить,
Врагов не пощадить и не простить,
Когда страна прикажет быть героем.
Поступок, равный мужеству, дела
Для летописей, для легенд и мифов:
Мать для того мужчину родила,
Чтоб в жизни наслаждался каждым мигом.
- Ты думаешь? – Сомнений в этом нет:
Все, что любовью создал или местью,
И есть итог овеществленных лет,
Предмет твоих и гордости, и чести.
Прийдя никем, ты строишь свой успех
Хозяином удачи – в результате
Ты победил. В известных смыслах всех,
Ты состоятельнее прочих, кстати.
- По своему, ты прав. Пусть все дано,
Под видом рифм и темы, изначально,
Но почему-то к смерти суждено
На путь прошедший посмотреть с печалью.
Везет, коль в этой жизни ни на что
Ты не решился: море с легким бризом
Достигло совершенства, равно шторм –
Предвестник краха – к катастрофе близок.
Достигни совершенства. Пусть твой путь,
Что предстоит тебе идти до гроба,
Закончится быстрей когда-нибудь,
Пока его ты не испортил пробой
Пера и шпаги, подвигом, своим
Обыденным трудом и ратным делом.
Пока весь мир, что недооценим
Тобой, ты не пометил бренным телом.
Кровать, подушка, бледный цвет лица.
Взгляд юноши прошелся по морщинам
Сквозь диалог, что длится без конца
О том, что значит в мир прийти мужчиной.
***
Бесчувственность хирурга – это форма
Защиты, в дополненье к хлороформу,
От бесполезных у стола истерик:
Холодный ум с рукою чистой фору
Даст сердцу, невзирая на потери.
Бесчувственность стратега перед боем –
Есть больше преступление: любое
Решение ведет к смертям и ранам,
Но от эмоций, что нередко с болью,
Избавлены в погонах ветераны.
Бесчувственность правителя, как кара:
Без скальпеля едва надрезав карту,
Он отчленяет часть земли соседа, –
И подданных уничтожая карму,
Идет с холодным сердцем до победы.
Есть формы у бесчувствия, чья разность,
Скорее общность, остается разве
Что незаметной, если не заметить:
Как полководец – за свои приказы,
Правитель за хирурга не в ответе.
Защиты, в дополненье к хлороформу,
От бесполезных у стола истерик:
Холодный ум с рукою чистой фору
Даст сердцу, невзирая на потери.
Бесчувственность стратега перед боем –
Есть больше преступление: любое
Решение ведет к смертям и ранам,
Но от эмоций, что нередко с болью,
Избавлены в погонах ветераны.
Бесчувственность правителя, как кара:
Без скальпеля едва надрезав карту,
Он отчленяет часть земли соседа, –
И подданных уничтожая карму,
Идет с холодным сердцем до победы.
Есть формы у бесчувствия, чья разность,
Скорее общность, остается разве
Что незаметной, если не заметить:
Как полководец – за свои приказы,
Правитель за хирурга не в ответе.
Инвектива
Не нужно строить города на месте кладбищ:
В инфраструктурах, в их фундаментах и трубах
Застынет ужас, что всегда течет из трупов,
Забъется веры и безверья вечный кладезь.
Не нужно строить города на месте казней,
В местах укрытий, никогда – на поле боя,
Ведь не исполнится желание любое;
Что предстоит, еще предстанет безобразней.
Не нужно строить города в период смуты
И в годы кризиса, разрухи, эпидемий:
Они фантомами возникнут из видений,
Летучей мышью, в снах являвшейся кому-то.
И этот некто, кто когда-нибудь проснется
Среди погостов, лобных мест, казарм, ристалищ,
Что есть везде и что грядущему достались, –
О городскую мостовую не споткнется.
В инфраструктурах, в их фундаментах и трубах
Застынет ужас, что всегда течет из трупов,
Забъется веры и безверья вечный кладезь.
Не нужно строить города на месте казней,
В местах укрытий, никогда – на поле боя,
Ведь не исполнится желание любое;
Что предстоит, еще предстанет безобразней.
Не нужно строить города в период смуты
И в годы кризиса, разрухи, эпидемий:
Они фантомами возникнут из видений,
Летучей мышью, в снах являвшейся кому-то.
И этот некто, кто когда-нибудь проснется
Среди погостов, лобных мест, казарм, ристалищ,
Что есть везде и что грядущему достались, –
О городскую мостовую не споткнется.
Геннадий Кацов – известный в 1980-е годы поэт и прозаик, участник московской литературной группы "Эпсилон-салон" и один из основателей московского легендарного клуба "Поэзия". В 1989 году эмигрировал из России в США. Живет в Нью-Йорке, занимается журналистикой, работает на телевидении RTN.
После долгого перерыва вновь вернулся к поэзии. В апреле прошлого года вышла в свет его книга "Словосфера", в которую вошли 180 поэтических текстов-посвящений мировым шедеврам изобразительного искусства. Презентации этого необычного произведения прошли в Америке с большим успехом. Автором был подготовлен поэтический сборник "Меж потолком и полом", который попал в лонг-лист "Русской премии".
После долгого перерыва вновь вернулся к поэзии. В апреле прошлого года вышла в свет его книга "Словосфера", в которую вошли 180 поэтических текстов-посвящений мировым шедеврам изобразительного искусства. Презентации этого необычного произведения прошли в Америке с большим успехом. Автором был подготовлен поэтический сборник "Меж потолком и полом", который попал в лонг-лист "Русской премии".