Август осыпался звездно,
Зори — в багряном огне.
Поздно досматривать, поздно
Встречи былые во сне.

Встретим улыбчивым словом
Первый предзимний рассвет.
Прошлое кажется новым,
Нового в будущем нет.

Дорого только мгновенье,
Только любовь на двоих.
Ты отогрей вдохновенье
В теплых ладонях своих.

Веки с трудом поднимаю,
Слезы текут из очей.
Как я тебя понимаю,
Ангел бессонных ночей.

Полночью я просыпаюсь
С чувством неясной вины.
Каюсь, любимая, каюсь!
Поздно досматривать сны!

Эта лихая погода
С первой снежинкой в горсти
Нам не подскажет исхода,
Нам не подскажет пути.

Вырваться надо на волю,
Надо дойти до конца
Нам по бескрайнему полю
До золотого крыльца.

В темени невыносимой
Мы спасены от беды
Светом звезды негасимой,
Светом падучей звезды.

Пронеслась на заре по грунтовой дороге
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.

И кричал он вослед журавлиному клину,
И слезу на скаку утирал рукавом:
— Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!

Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
— Чей ты будешь, возница? —
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.

И спросили его:
— Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
— Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!

Я возвращусь не прежде,
Чем прозвенит рассвет.
Лечу вослед надежде,
Предчувствию вослед.

Звезда моя земная,
Моя земная суть,
Сама того не зная,
Предначертала путь.

Запел, забился зяблик,
В груди затрепетал:
"Не трогай райских яблок!" —
А кто бы спорить стал.

Зачем о прошлом плакать,
Зачем скорбеть, когда
Вонзаешь зубы в мякоть
Запретного плода?

А косточки от яблок,
Подхватывая влет,
Клюет залетный зяблик.
И пусть себе клюет!

Я глазастый старый филин,
Острым клином борода, —
У меня в мозгу извилин
Не бывало никогда.

У меня дурной обычай,
Столь присущий палачам:
За кровавою добычей
Я летаю по ночам.

Я на запахи и звуки
Камнем падаю во след.
Для меня вкусней гадюки
Пищи не было и нет.

Только снится, снится, снится
Мне один и тот же сон:
Масти огненной лисица
И оскал ее, и стон.

Настигаю, настигаю!
Вот уже почти настиг —
Только когти выпускаю —
Просыпаюсь в тот же миг.

А потом сижу в кручине,
Подводя ночной итог:
По какой такой причине
Окровавлен коготок?

Ты увидишь не скорее
Воскресения, мой друг,
Как я высек из хорея
Именной работы струг.

Вровень с ветром, вровень с тучей
Я поставил паруса,
И вознесся струг летучий
В заревые небеса.

Не страшны ему цунами,
Не грозит ему тщета,
И лихими временами
Не разъедены борта.

То не ропот русской вьюги,
Не борей свистит в кулак, —

То заспорили на струге
Пушкин и Гораций Флакк.

Ломоносов, как я понял,
И Державин тоже здесь.
Или я еще не помер,
Или помер, но не весь.

Как уйду я — рать святая
За отеческим селом
Пропоет в скитах Алтая
Староверческий псалом.

Звякнут ядерные цепи,
Вздрогнет дедушка Иртыш:
"Видят матушкины степи,
Как высоко ты паришь!"

И пышна, и величава,
Пропоет вослед Москва:
"Я твоя земная слава
И законная вдова!"

Сокрушенные ашуги,
И шаманы языка
Сложат о небесном струге
Свод сказаний на века.

Заповеданы секреты
На столетия, мой друг:
— Кто вцепился в хвост кометы?
— Кто уселся в звездный струг?

И пока на Красной Пресне
Хоть один живой поэт
Распевает наши песни —
Есть Господь, и смерти нет!

Ты в раздумье раскрыла обложку —
Со страниц раскатились грома.
Ты сама допустила оплошку
И ответишь за это сама.

Двадцать лет эта книга таилась,
Двадцать лет, подбирая ключи,
Бесшабашная сила томилась
И дремала на русской печи.

Ты зачем одинокие ночи
Растревожила гулкой грозой?
Ты зачем беспросветные очи
Окропила живою слезой?

Заворочался лежень от шума,
От крылатого зуда в руке, —
И твоя сокровенная дума
Загудела в моем кулаке.

Зажужжала, заныла, запела
Золотая от солнца пчела;
Потаенные струны задела,
Окаянные путы сожгла.

Медом ягодным плоть налитая
Ослепила своей чистотой.
— Хорошо ли тебе, золотая?
— И не спрашивай, мой золотой!

Я пойду на Тугарина-змея,
Отсеку ему девять голов.
Этой сказке перечить не смея,
Жди меня еще девять годов!

Жди меня. Как расчищу границы,
Щит на вражьих воротах прибью, —
Отпущу из победной десницы
Сокровенную думу твою.

Кто грозой воды испил,
Того желанье не погубит.
Еще полюбит, кто любил;
Кто не любил, еще полюбит.

Весна идет! — и зацвели
Подснежники в оленьих взорах.
Весна идет! — и журавли
Играют свадьбы на озерах.

Олень победно вострубил,
Взойдет заря — журавль вострубит.
Еще полюбит, кто любил;
Кто не любил, еще полюбит.

Рваный век вместился в годы,
Годы — в несколько минут.
Годы — гунны, годы — готы,
Скифы тоже тут как тут.

Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья — в строфы стройных строк.
"Так диктует вдохновенье", —
Говорит провидец Блок.

В райском поле по листочку,
По цветочку буду рвать;
Буду в точку, в точку, в точку
Мысли точные вбивать.

Как темно и одиноко!
Как ничтожен каждый миг!
И чего мне ждать от Блока,
Если сам уже старик?

То не атомная бочка
За околицей гудит…
Как рванет однажды точка —
Так вселенную родит!

Мы метали снежки — не ножи,
Но как сильно и метко метали!
Мы друг друга пытали: "Скажи,
А под сердце они попадали?"

Ради жертвенной жизни самой
                  Утопали на ложе.
На клубы вихревые зимой
                  Становились похожи.

Этот стон, этот сон до зари
                  Слаще ангельской песни.
Ты меня умоляла: "Умри!"
                  Умоляла: "Воскресни!"

Все сбылось. А без грешных страстей
                  В этом жертвенном зале
Мы похожи на лишних гостей,
Тех, которым на дверь указали.

Думал — снится, думал — птица;
Глянул — Господи, спаси! —
Обозначила десница
Крестный путь на небеси.

Воспарила, озарила,
Отворила божью дверь.

Мама сыну говорила:
"Крепко спи и крепко верь!"

Раскудрявила десница
Белый лен его волос.
Стал молиться, стал креститься,
Стал поститься, — и возрос.

А который жил без веры,
Кто чужих объелся груш, —
Вышел в буши и шумеры,
В инженеры грешных душ.

Кто из нас не озадачен
За бугром и на Руси:
"Для кого-то обозначен
Крестный путь на небеси?"