Музыка много определяла в его жизни; в юности игравший на мандолине Пришвин, почитал музыкальные ритмы той силой, что определяют и жизнь, бытование человека на земле, в недрах вечного вращения юлы юдоли; потрясшего его вагнеровского "Тангейзера" писатель слушал бессчётное число раз.
Сплошная сила литого, золотого звука великого немца!
Пришвин, казалось, стремился также строить тексты свои - сплошным музыкальным потоком, добиваясь комбинационного эффекта ясности и глубины.
Звук вёл мысль: и звук выстраивал пейзаж: который Пришвин, чувствуя необыкновенно, превращал в кадры солнца.
Он и фотографией увлекался страстно: и первую свою книгу "В краю непуганых птиц" проиллюстрировал собственными фотоработами.
…удивительный - прорастает в реальность "Женьшень": таинственный корень, с которым связано так много легенд и такое количество удивительной правды.
Повесть Пришвина ткётся с той мерой искусности, когда мастерство не заметно, завораживает результат: кажется, ни у одного писателя не было в арсенале столько слов для описаний природы.
Её живая плазма переливается огнями музыки и поэзии: так, будто за каждом листком стоит неповторимость собственной судьбы, а все вместе - объединяются они в богатство единого человеческого древа.
Волшебно проходят пятнистые олени.
"Кладовая солнца" укрупняет один день до величины поэтического произведения: без рифм, разумеется.
Финал войны, сироты, ведущие нехитрое хозяйство, сошедший снег, дети, собравшиеся за прошлогодней клюквой.
Параллельно - идёт история двух собак, оставшихся жить в лесу в силу ряда обстоятельств.
Будет трагедия: однако - с благополучным исходом, конечно, дети пересекутся с одной из собак, что останется жить у них; и расцветут волнующие, волшебные цветы музыки, и.ясности: торжественности природных чудес, и волхвования слова.
Пластика пришвинского стиля велика: он придаёт словам почти ощущаемый физический вес; словам, словосочетаниям, суммам фраз.
Он писал о животных так, будто ощущал характеры их, видя в каждом индивидуальность.
Он украсил историю русского художественного слова настолько не меркнущими произведениями, что свет, идущий от них, только разгорается с годами.

Он чувствовал рост трав, их мистическое - и такое земное - движение к солнцу; он ощущал каждый листок: видя целостность великолепной массы, и зная, насколько состоит она из отдельных элементов; он входил в храм природы благоговейно: как писатель, прежде всего, но и - как фотограф.
В шуме леса отражалась вагнеровская мощь: а Пришвин чрезвычайно был увлечён музыкой великого немца.
…ярок и буен был отец Пришвина: он разводил орловских рысаков и выигрывал на бегах, увлекался цветоводством, создавая удивительные орнаменты из естественных даров природы, был страстным охотником, изрядным садоводом; однако, проигравшись в карты, продал конный завод и заложил имение, и умер, разбитый параличом.
Мать Пришвина происходила из старообрядческой семьи: и градус каления, когда речь шла о достижение цели, вероятно шёл от этого корня.
Ей удалось выправить положение дел, и дать детям достойное образование.
Разными путями шёл Михаил Пришвин, учась, постигая жизнь, её корневые основы; разные пути постепенно сходятся к пантеону творчества, войдя в который, обретается понимание цели и смысла бытия.
Творчество!
Сколь сильно наэлектризовано благородным светом сие понятие.
В 1907 году Пришвин становится корреспондентом газеты "Русские ведомости".
Он много путешествует, этнография и фольклор влекут его своими сияющими лентами; он сотрудничает с разными газетами, много публикуется, постепенно становясь известным в литературных кругах; знакомится с М. Горьким и Дм. Мережковским, А. Ремизовым и А. Н. Толстым.
Автобиографическая повесть "Мирская чаша", поначалу отвергнутая редакторами, рассказывает о странствиях и захватывающих увлечениях писателя; она полна разнородным содержимым, которое, алхимически работая, и составляло огромную личность великолепного Пришвина.
Охота и краеведение, становясь сильными страстями писателя, определяют появление серий очерков и рассказов для детей.
Последние легки: их кристальная ясность играет природными красками в той же мере, в какой Пришвин открывает для себя тайны природы.
Лес - как таинство.
Лес - как своеобразная природная церковь, что особенно ощущается осенью, когда многообразие цвета завораживает, как богослужение.
Отношение его к событиям 17 года было противоречивым: от неприятия - в силу избыточного насилия, до примирения, которое не сулило, однако, гладкой жизни.
Дальний Восток, пристрастно исследованный во время соответствующего путешествия, становится объектом описания: появляется книга "Дорогие звери", из которой вырастает повесть "Женьшень"
Лица зверей!
Пришвин бесконечно вглядывается в них, изучая столь мало знакомый человеку космос; и белка, и лиса достойны внимания ничуть не в меньшей степени, чем персонажи-люди.
Север манит: в своеобразие его природы, не говоря о своеобычности небес, заложено столько величественного.
Особняком стоят монументальные дневники Пришвина: достоверность наблюдений, ёмкость образов, колорит - тут законченное художественное произведение, наполненное яркой работой мысли и последовательным исследованием лет, выпавших на долю писателя.
И снова цветут фотографии: увлечение, сопровождавшее Пришвина, до конца, до финальных дней его бытования на земле.
С записными книжками Пришвин не расстаётся никогда.
Они растут, напластования впечатлений обрабатываются, и крепнут дневники, чья многотомная летопись тянет на эпопею.
Сколько узнано писателем о жизни природы, о плазме её волнующей, о волшебстве тончайших изменений, происходящих постоянно.
Афоризмы мелькают.
Вместе дневники словно нанизаны на глобальную мысль: о творчестве, как единственной созидательной ценности.
…он фотографировал людей, он сделал цикл фотографий об уничтожение колоколов Троице-Сергиевской лавры.
Он был неустанен в творчестве: словно магический порох его и определял жизнь, чья внешняя сторона была всего лишь гарантией бесконечного продолжения трудов: трудов, раскрывавшихся столь различно и ярко, весомо и трепетно, нежно и величественно.