Люди становятся облаком
Стихи участников форума "Мы выросли в России"
В Петрозаводске (Карелия) завершился пятый семинар-совещание молодых писателей "Мы выросли в России". Он проводится благодаря президентскому гранту. Главные организаторы: Союз российских писателей, Дом литераторов Оренбуржья (директор Виталий Молчанов), "Литературная газета", Союз писателей России. Мне и поэту из Казани Алексею Остудину довелось проводить на протяжении трёх дней долгие занятия с молодыми (до 35 лет) поэтами. И из десяти человек девять оказались прекрасными девушками из разных регионов России. Нужно сказать, что все они уже победители, поскольку для того, чтобы попасть на форум, выиграли соответствующее состязание поэтических подборок, которое провели Дом литераторов Оренбуржья и Союз российских писателей. На мой индивидуальный взгляд (а поэзия – это почти всегда субъективность, особенно современная), лучшими оказались четыре дамы: Юлия Крылова (Москва), Анна Мамаенко (Краснодар), Полина Кондратенко (Гатчина, Ленинградская обл.), Виктория Чайкина (Пермь). Но говорить о всех четырёх как о единой команде не получится: разные мироощущения, разный поэтический почерк, разная интонация.
Всем известна формула Сэмюэля Тэйлора Кольриджа: "Поэзия – это лучшие слова в лучшем порядке". Это так. Однако прошло почти двести лет с тех пор, как это сказал английский поэт-романтик. И теперь понятно, что у каждого настоящего поэта есть своя добавка к этому, своя поэтическая мозаика, свои оригинальные находки, своя подача. Поиск всего этого весьма непрост. Иногда не хватает жизни… Да и гарантий, что удача вот-вот улыбнётся, никаких. Мне кажется (могу ошибаться), что наиболее сложившимся автором из этой четвёрки является Анна Мамаенко, точнее, её подборка убедительнее и лучше составлена, её "Сибирь шагает по облакам", её "Звёзды мерцают в глазах коровьих…", её рыбовладелец поёт "молчаливые песни…". Вот она и получила первую премию: сертификат на издание книги.
Но и мир Юлии Крыловой привлекателен, особенно когда метафоры звучат в соответствии с текстом, а не стараются, как это зачастую бывает в современной поэзии, перекричать само стихотворение, оглушить спецэффектами. Вообще, надо сказать, что стихотворения Юлии Крыловой звучат очень раскованно: слова на месте и музыка лучших строк заметна и очаровательна, даже когда август в Херсонесе и когда "Троллейбус в горах облака задевает рогами…".
Подборка Полины Кондратенко – лингвиста, переводчика с немецкого языка, преподавателя, явно тяготеет к песенному началу, особенно своими повторами и попытками аллитераций… Так оно и есть, наш автор является автором-исполнителем. Сразу оговорюсь, мне не доводилось слышать это вживую, да я и не знаток авторской песни. Впрочем, те тексты, которые я прочитал, зачастую доказательно звучат и на бумаге, и всё же (повторюсь) песенное начало в них заметно. На семинаре было предложено именно этого автора выдвигать на стипендию Союза российских писателей.
Ну и, наконец, о самой молодой участнице поэтического семинара – о Виктории Чайкиной. Ей всего 22 года. Всего, но уже сейчас некоторые её стихотворения можно считать удачами. Да, она ещё в поиске, она на той пристани, с которой пока не виден верный путь... Она пытается работать не только с формой, но и с расширением словаря, православной лексикой. Обратите внимание на "Колыбельную". Не всегда ладится с удачными рифмами? Это случается и у неё, и у других участников форума.
Что сказать в завершение? Пожалуй, вот что: однажды я был свидетелем того, как одна литераторша спросила знаменитого прозаика (умеющего писать стихи) Андрея Битова: "…в чём разница между талантом и графоманом?" В своей невозмутимой манере Битов отчеканил: "Ни в чём. Только талант больше может, а графоман больше хочет". Слава богу, что у авторов представляемых подборок, кажется, первого больше.
Евгений Чигрин
Всем известна формула Сэмюэля Тэйлора Кольриджа: "Поэзия – это лучшие слова в лучшем порядке". Это так. Однако прошло почти двести лет с тех пор, как это сказал английский поэт-романтик. И теперь понятно, что у каждого настоящего поэта есть своя добавка к этому, своя поэтическая мозаика, свои оригинальные находки, своя подача. Поиск всего этого весьма непрост. Иногда не хватает жизни… Да и гарантий, что удача вот-вот улыбнётся, никаких. Мне кажется (могу ошибаться), что наиболее сложившимся автором из этой четвёрки является Анна Мамаенко, точнее, её подборка убедительнее и лучше составлена, её "Сибирь шагает по облакам", её "Звёзды мерцают в глазах коровьих…", её рыбовладелец поёт "молчаливые песни…". Вот она и получила первую премию: сертификат на издание книги.
Но и мир Юлии Крыловой привлекателен, особенно когда метафоры звучат в соответствии с текстом, а не стараются, как это зачастую бывает в современной поэзии, перекричать само стихотворение, оглушить спецэффектами. Вообще, надо сказать, что стихотворения Юлии Крыловой звучат очень раскованно: слова на месте и музыка лучших строк заметна и очаровательна, даже когда август в Херсонесе и когда "Троллейбус в горах облака задевает рогами…".
Подборка Полины Кондратенко – лингвиста, переводчика с немецкого языка, преподавателя, явно тяготеет к песенному началу, особенно своими повторами и попытками аллитераций… Так оно и есть, наш автор является автором-исполнителем. Сразу оговорюсь, мне не доводилось слышать это вживую, да я и не знаток авторской песни. Впрочем, те тексты, которые я прочитал, зачастую доказательно звучат и на бумаге, и всё же (повторюсь) песенное начало в них заметно. На семинаре было предложено именно этого автора выдвигать на стипендию Союза российских писателей.
Ну и, наконец, о самой молодой участнице поэтического семинара – о Виктории Чайкиной. Ей всего 22 года. Всего, но уже сейчас некоторые её стихотворения можно считать удачами. Да, она ещё в поиске, она на той пристани, с которой пока не виден верный путь... Она пытается работать не только с формой, но и с расширением словаря, православной лексикой. Обратите внимание на "Колыбельную". Не всегда ладится с удачными рифмами? Это случается и у неё, и у других участников форума.
Что сказать в завершение? Пожалуй, вот что: однажды я был свидетелем того, как одна литераторша спросила знаменитого прозаика (умеющего писать стихи) Андрея Битова: "…в чём разница между талантом и графоманом?" В своей невозмутимой манере Битов отчеканил: "Ни в чём. Только талант больше может, а графоман больше хочет". Слава богу, что у авторов представляемых подборок, кажется, первого больше.
Евгений Чигрин
ЮЛИЯ КРЫЛОВА
Родилась в Твери в 1989 году. Окончила филологический факультет РГПУ им. Герцена в Петербурге. Автор поэтической книги "На фоне белого". Печаталась в журналах "Арион", "Новая Юность", "Зинзивер", "Аврора", "Сибирские огни", "Новый свет", на портале "Полутона". Вела авторскую колонку о современной поэзии на портале "Лиterraтура". Живёт в Москве
* * *
у нас белая спальня, что можно смотреть кино
на каждой стене. а бывает, что старую штору
накинет на плечи и выйдет во двор окно
покурить, поскрипеть в каком-нибудь разговоре.
а бывает, что ниоткуда взявшийся ветерок
в комнате герметичной и в день июльский
нас коснётся. так в прошлом косматый бог
дул в человека, как в глиняную свистульку.
а бывает, та музыка в клещи зажмёт виски,
ввысь поднимет, а может послать ко дну.
бог играет с тобою в четыре руки,
аплодирует лишь в одну.
Путешествие во внутренний СССР
у нас белая спальня, что можно смотреть кино
на каждой стене. а бывает, что старую штору
накинет на плечи и выйдет во двор окно
покурить, поскрипеть в каком-нибудь разговоре.
а бывает, что ниоткуда взявшийся ветерок
в комнате герметичной и в день июльский
нас коснётся. так в прошлом косматый бог
дул в человека, как в глиняную свистульку.
а бывает, та музыка в клещи зажмёт виски,
ввысь поднимет, а может послать ко дну.
бог играет с тобою в четыре руки,
аплодирует лишь в одну.
Путешествие во внутренний СССР
Андрюше Пермякову
дорога огибает сонный пруд,
где воды, нацепив монашью ряску,
крест корневой под илом берегут,
а мы сидим на белом берегу,
закатную накапливая краску,
следим, как белорыбицы косяк
плывёт по небу в солнечные сети,
где ветер шевелит ячменный злак
и льётся пиво тёмное во мрак,
а мы ещё хотим пожить на свете;
беседу божью ловит эхолот,
а может, лягушачий кашель слабый,
и кажется, что вот,
вот, вот
вот, вот
своим подругам тихо подпоёт
сидящая внутри грудная жаба.
*
В комариное царство въезжать на перекладных,
сотни сил лошадиных, собачья тоска у шофёра –
он последние двадцать... под сигаретный чих-пых,
пароходом во ржи жаждет морского простора,
а пока лишь трава набегает на огород
да деревья с кустами сменяют кусты и деревья.
Ты, задумавшись вдруг, проезжаешь свой поворот
да глядишь на грибную вырезанную деревню.
*
Как Осип, изучив науку расставания,
растаять в привокзальной мгле,
где время умножает расстояние
и прячется в бутылочном стекле –
соседи вечер коротают так –
за карточным забором ветхим.
А ты такой же подкидной дурак,
уляжешься рубашкой вверх и
достанешь старую,
с потёртостями фляжку,
где молот братски обнимает серп,
да и покатишься
похмельным чебурашкой
во внутренний СССР.
Август в Херсонесе
Троллейбус в горах
облака задевает рогами,
облачённый в рекламу
и ржавчину по бокам.
Дерматин нагревается солнцем
и тёплыми нами,
и в прошлое Прустами
нас переносит кожзам.
Южный город, как флагом,
встречает бельём на верёвке,
и бабулей с инжиром,
и черноморской хамсой.
Кот стащил барабулю
у продавщицы в ветровке,
и с добычей в зубах
он потрусил по косой –
В городе южном
волнами асфальт уложен,
переулки и улицы
связаны в узел морской.
Крест на якорной цепи,
даже у месяца ножик
в городе между небом
и отпускной Москвой.
Куда же ты мчишься,
птица-тройка с морскими коньками?
В древнегреческий полис,
где после работы рыбак
хочет хереса выпить,
но за рыбу воюет с котами
и в подземной молельне
просит подать ему знак.
Но ответа всё нет,
под землёй недвижимо
пламя сальной свечи,
окунёк на стене не плывёт.
Лучше выйти на берег,
где боги шатаются мимо,
а человек,
как обещал,
придёт.
Ветер бьётся в сетях,
береговое камланье,
крики чаек вдали,
слезоточивый дым.
Люди, как брызги,
высыхают на камне
и становятся облаком,
вот этим большим. Большим.
где воды, нацепив монашью ряску,
крест корневой под илом берегут,
а мы сидим на белом берегу,
закатную накапливая краску,
следим, как белорыбицы косяк
плывёт по небу в солнечные сети,
где ветер шевелит ячменный злак
и льётся пиво тёмное во мрак,
а мы ещё хотим пожить на свете;
беседу божью ловит эхолот,
а может, лягушачий кашель слабый,
и кажется, что вот,
вот, вот
вот, вот
своим подругам тихо подпоёт
сидящая внутри грудная жаба.
*
В комариное царство въезжать на перекладных,
сотни сил лошадиных, собачья тоска у шофёра –
он последние двадцать... под сигаретный чих-пых,
пароходом во ржи жаждет морского простора,
а пока лишь трава набегает на огород
да деревья с кустами сменяют кусты и деревья.
Ты, задумавшись вдруг, проезжаешь свой поворот
да глядишь на грибную вырезанную деревню.
*
Как Осип, изучив науку расставания,
растаять в привокзальной мгле,
где время умножает расстояние
и прячется в бутылочном стекле –
соседи вечер коротают так –
за карточным забором ветхим.
А ты такой же подкидной дурак,
уляжешься рубашкой вверх и
достанешь старую,
с потёртостями фляжку,
где молот братски обнимает серп,
да и покатишься
похмельным чебурашкой
во внутренний СССР.
Август в Херсонесе
Троллейбус в горах
облака задевает рогами,
облачённый в рекламу
и ржавчину по бокам.
Дерматин нагревается солнцем
и тёплыми нами,
и в прошлое Прустами
нас переносит кожзам.
Южный город, как флагом,
встречает бельём на верёвке,
и бабулей с инжиром,
и черноморской хамсой.
Кот стащил барабулю
у продавщицы в ветровке,
и с добычей в зубах
он потрусил по косой –
В городе южном
волнами асфальт уложен,
переулки и улицы
связаны в узел морской.
Крест на якорной цепи,
даже у месяца ножик
в городе между небом
и отпускной Москвой.
Куда же ты мчишься,
птица-тройка с морскими коньками?
В древнегреческий полис,
где после работы рыбак
хочет хереса выпить,
но за рыбу воюет с котами
и в подземной молельне
просит подать ему знак.
Но ответа всё нет,
под землёй недвижимо
пламя сальной свечи,
окунёк на стене не плывёт.
Лучше выйти на берег,
где боги шатаются мимо,
а человек,
как обещал,
придёт.
Ветер бьётся в сетях,
береговое камланье,
крики чаек вдали,
слезоточивый дым.
Люди, как брызги,
высыхают на камне
и становятся облаком,
вот этим большим. Большим.
ВИКТОРИЯ ЧАЙКИНА
Родилась в 1999 году в Донецке. В 2014 году переехала в Пермь, окончила Пермский музыкальный колледж по специальности "хоровое дирижирование". С 2020 года – студентка Литературного института им. А.М. Горького. Публиковалась на порталах "Полутона", "Солонеба", в альманахе "Тверской бульвар, 25".
Трамвай
Рельсы срастаются в круг,
Вечный кирпичный трамвай
Всё замыкает пространство
В моей голове.
Снег порошит,
Забиваются в кудри ветра,
Шок электрический
После прогулки в лесу
Вытащил шарф,
А я вытаращила глаза:
Это ли место я где-то внутри берегу?
Сказка 2
От чего, скажи мне, папа,
Тают на ладонях льдинки,
Как же, папа, не заплакать,
Если у тебя поминки?
Почему уносит в землю
Бабушку и тётю Раю,
Перед выходом я медлю,
А теперь, как льдинка, таю.
Почему сестра не пишет,
Рвутся детские открытки…
Ключ в кармане не отыщешь –
Упирается калитка.
Почему мне в новой школе
Одиноко от начала?
Я домой летела, что ли!
Ничего не замечала...
Папа, расскажи мне сказку,
Выгляни из чёрной рамки.
Про крапиву, что щекочет,
Если быстро бегать, пятки.
Обними меня покрепче,
Накорми солёным супом,
Парафиновая свечка
Вместо лампы зимним утром.
Колыбельная
Тёма, Тёма, просыпайся,
Богу во гресех покайся,
Отче наш иже еси
Да святи на небеси.
Одесную на кровати
Подле тя сидела мати.
Работящий по природе,
Батя пашет на заводе.
Благолепная Мария,
Внемли ты мольбы людския:
Дух святой проникновенно
Капельницей внутривенно
Ниспошли царица мати
Ангельския благодати.
Богородице благая,
На молитвы уповая,
На врача в халате белом
Со шприцом в руке, всецело,
Молим тя, речем аминь,
Взором благостным окинь.
Умирающее чадо
Отведи от кущей сада,
Сон ниспосланный сгони,
Веки Тёме разомкни.
Дева чистая, Мария,
Услыхав мольбы людские,
Подошла в хитоне синем,
Приоткрыла веки сыну.
Отче наш иже еси
Да святи на небеси.
Колыбельная для Тёмы,
Тёма выбрался из комы.
Рельсы срастаются в круг,
Вечный кирпичный трамвай
Всё замыкает пространство
В моей голове.
Снег порошит,
Забиваются в кудри ветра,
Шок электрический
После прогулки в лесу
Вытащил шарф,
А я вытаращила глаза:
Это ли место я где-то внутри берегу?
Сказка 2
От чего, скажи мне, папа,
Тают на ладонях льдинки,
Как же, папа, не заплакать,
Если у тебя поминки?
Почему уносит в землю
Бабушку и тётю Раю,
Перед выходом я медлю,
А теперь, как льдинка, таю.
Почему сестра не пишет,
Рвутся детские открытки…
Ключ в кармане не отыщешь –
Упирается калитка.
Почему мне в новой школе
Одиноко от начала?
Я домой летела, что ли!
Ничего не замечала...
Папа, расскажи мне сказку,
Выгляни из чёрной рамки.
Про крапиву, что щекочет,
Если быстро бегать, пятки.
Обними меня покрепче,
Накорми солёным супом,
Парафиновая свечка
Вместо лампы зимним утром.
Колыбельная
Тёма, Тёма, просыпайся,
Богу во гресех покайся,
Отче наш иже еси
Да святи на небеси.
Одесную на кровати
Подле тя сидела мати.
Работящий по природе,
Батя пашет на заводе.
Благолепная Мария,
Внемли ты мольбы людския:
Дух святой проникновенно
Капельницей внутривенно
Ниспошли царица мати
Ангельския благодати.
Богородице благая,
На молитвы уповая,
На врача в халате белом
Со шприцом в руке, всецело,
Молим тя, речем аминь,
Взором благостным окинь.
Умирающее чадо
Отведи от кущей сада,
Сон ниспосланный сгони,
Веки Тёме разомкни.
Дева чистая, Мария,
Услыхав мольбы людские,
Подошла в хитоне синем,
Приоткрыла веки сыну.
Отче наш иже еси
Да святи на небеси.
Колыбельная для Тёмы,
Тёма выбрался из комы.
ПОЛИНА КОНДРАТЕНКО
Родилась в 1996 году в Санкт-Петербурге. Выпускница Санкт-Петербургского государственного университета, преподаватель кафедры немецкой филологии СПбГУ. Лингвист, переводчик, исполнитель авторских песен. Живёт в Гатчине.
* * *
Было лето – ленты да лезвия-
носики осоки речной
лезли, любопытные, резвые,
из венков, омытых волной.
Речка разукрасилась розовым,
заглядевшись на облака.
Расплели по вышивкам косы мы,
вышли – и хватились венка.
Было лето: было да схлынуло,
вымылось водой дождевой.
Горе только, горе полынное
с лета ходит следом за мной.
Песни поутихли весёлые,
у реки теперь ни души.
Треплем вместе с ветром за сёлами
высушенные камыши.
* * *
Лишним ли, ближним –
в дали ли дело? –
вылить бы ливнем
то, что болело,
вылинять синим,
выплеснуть красным,
вышибить клином
клин и, погаснув,
дальше идти – что
в ногу, что розно.
Слушать, как тишь
торопит морозных
дней конькобежность,
чувствовать веком
иней и нежность,
снег над Онего.
* * *
Пели ели колыбельную
по-над люлькой над моей.
Колыбельную молельную:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Ели, ели, ветром веянные,
жизнь прожить – не речь сказать.
У людей глаза елейные,
суд железный за глаза.
Под судом ходить и низиться,
и дышать на полгруди –
ели, ели, черноризицы,
таковы мои пути.
Пели ели колыбельную
над постелью над моей.
Колыбельную метельную:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Еле-еле лыжи вытяну –
голосов окрест мороз.
По какой дороге выйти мне,
чтобы взвиться в полный рост
человечьего звучания,
из сиюминутных вьюг,
из мычания, молчания
песню вымучить свою?
Пели ели колыбельную
над могилой над моей.
Колыбельную смертельную:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Отбелело, отболело ли
то, что было мной? Налей!
На столе краюшка хлебная,
тело – тушь да акварель,
а душа летит над елями –
внеземная параллель –
и поёт, не помня времени:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Было лето – ленты да лезвия-
носики осоки речной
лезли, любопытные, резвые,
из венков, омытых волной.
Речка разукрасилась розовым,
заглядевшись на облака.
Расплели по вышивкам косы мы,
вышли – и хватились венка.
Было лето: было да схлынуло,
вымылось водой дождевой.
Горе только, горе полынное
с лета ходит следом за мной.
Песни поутихли весёлые,
у реки теперь ни души.
Треплем вместе с ветром за сёлами
высушенные камыши.
* * *
Лишним ли, ближним –
в дали ли дело? –
вылить бы ливнем
то, что болело,
вылинять синим,
выплеснуть красным,
вышибить клином
клин и, погаснув,
дальше идти – что
в ногу, что розно.
Слушать, как тишь
торопит морозных
дней конькобежность,
чувствовать веком
иней и нежность,
снег над Онего.
* * *
Пели ели колыбельную
по-над люлькой над моей.
Колыбельную молельную:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Ели, ели, ветром веянные,
жизнь прожить – не речь сказать.
У людей глаза елейные,
суд железный за глаза.
Под судом ходить и низиться,
и дышать на полгруди –
ели, ели, черноризицы,
таковы мои пути.
Пели ели колыбельную
над постелью над моей.
Колыбельную метельную:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Еле-еле лыжи вытяну –
голосов окрест мороз.
По какой дороге выйти мне,
чтобы взвиться в полный рост
человечьего звучания,
из сиюминутных вьюг,
из мычания, молчания
песню вымучить свою?
Пели ели колыбельную
над могилой над моей.
Колыбельную смертельную:
"Ели, лели, лёли, лель!"
Отбелело, отболело ли
то, что было мной? Налей!
На столе краюшка хлебная,
тело – тушь да акварель,
а душа летит над елями –
внеземная параллель –
и поёт, не помня времени:
"Ели, лели, лёли, лель!"
АННА МАМАЕНКО
Родилась в Краснодаре. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького. Победитель литературного конкурса журнала "Лексикон" (Чикаго, США), финалист VIII Всемирного поэтического фестиваля "Эмигрантская лира – 2016" (Брюссель, Бельгия), финалист Международного творческого фестиваля "Визит к музам" (Греция). Гран-призёр и победитель в номинации "Поэзия" Всероссийского литературного фестиваля-конкурса молодых авторов им. А. Чижевского. Лауреат Международного литературного фестиваля "Волошинский сентябрь". Победитель в номинации "Поэзия на русском языке" Всероссийского молодёжного литературного конкурса "ДНКфест". Лауреат Всероссийского фестиваля-форума "Капитан Грэй". Победитель в номинации "Лучший молодой поэт" Всероссийского семинара-совещания молодых писателей "Мы выросли в России" (Петрозаводск, 2022). Стихи публиковались в журналах "Плавучий мост", "Наш современник", "Урал", "Знамя", "День и ночь", "Новая Юность", "Алтай", "Юность", "Литературная учёба", "Слово Забайкалья", "Симбирскъ", "Журнал ПОэтов", "Кольцо "А", "Чаша круговая", "Образ", "Дон", "Южная звезда" и других печатных и сетевых изданиях. Член Союза журналистов России. Живёт в Краснодаре.
cinema
Старый индеец проведёт до канадской границы.
Ветер мустангом рванёт – поминай как звали.
Бог бледнолицый перелистнёт страницы.
Иди и насвистывай – фильма в самом начале.
Выжженный временем белый козлиный череп
высится в самом центре земного шара.
Впереди хеппи-энд – главное, в это верить,
ведь ночь наступает быстрей, чем пустеет тара…
Что тебе снится, какие такие сходни
каких пароходов, лёгших на мелководье?
В иллюминаторы бог бледнолицый смотрит,
и по каютам гуляют тени мелодий.
Всё это было давно, не с тобой, и ладно.
Жизнь – синема, прибытие паровоза.
Станция, грустная девушка, палисадник.
Синий, пьянящий, как виски, вечерний воздух.
Все обещания – по ветру тихим прахом.
Череп козлиный встаёт вместо солнца утром.
Когда ты ушёл, никто по тебе не плакал,
только кузнечик трещал в колесе погнутом.
Лишь оглянулся, запечатлев на плёнке
серую станцию, несколько пыльных куриц,
на верёвке пеньковой удавленника, пять пелёнок,
винную лавку между двух безысходных улиц…
Время кузнечиков оказалось пустым и звонким,
будто начальные кадры кинокартины.
Но где-то кончается прерия вместе с плёнкой,
и остаётся лишь старый индеец с башкой козлиной.
Путь Кузьмы
Бойцы невидимого фронта ведут неведомые войны.
А мы, не нюхавшие порох, колотим в стены головой.
Со стен слетают тараканы и удаляются спокойно,
пока мы бредим наступленьем, и каждый сам себе ковбой.
Мир делится на "за" и "против". При этом сам того не знает,
в цвета каких геройских флагов с утра окрашена земля.
И хочется залезть за плинтус, ввинтиться в разогретый гравий,
когда бригады штурмовые… Но делать этого нельзя.
Один Кузьма грустит и плачет, совсем не понят и не нужен.
Совсем чужой и тем, и этим, бредёт с сумою из тюрьмы.
Дерёт репьи из шевелюры, с утра простужен и контужен,
пока над миром гордо реет, как Буревестник, мать Кузьмы.
А он хотел бы просто счастья. Такого маленького счастья.
Такого слабенького счастья. Но он Кузьма – ему нельзя.
Не в поле воин. Недостоин. Неладно сшит и плохо скроен.
В конце концов – не упокоен. И руки чешутся в гвоздях.
* * *
Я был убит в бою последнем…. Несостоявшемся бою.
До дня победы оставалось, как до угаснувшей звезды.
Со дна меня смотрели рыбы сквозь ледяную чешую,
и глухо в руки листопада ложились спелые плоды.
Из глаз моих струились змеи и становились на часах,
каких-то полночей нездешних пересекая лабиринт.
А где-то плакавший ребёнок ещё ни слова не писал.
Как страшное напоминанье, я становился перед ним.
Вели замшелые ступени в расколотую темноту,
где перед казнью день вчерашний просил пощады у земли.
Чернилами сирень дышала в сурово шепчущем саду,
и боги ничего поделать ни до, ни после – не могли.
Заката кровь и кровь рассвета мешались в глине бытия.
Верховный жрец легко и нежно о листья вытирал тесак
и, становясь светлей и выше, уже не помнил про меня.
Лишь время двигалось обратно на всех потерянных часах.
Старый индеец проведёт до канадской границы.
Ветер мустангом рванёт – поминай как звали.
Бог бледнолицый перелистнёт страницы.
Иди и насвистывай – фильма в самом начале.
Выжженный временем белый козлиный череп
высится в самом центре земного шара.
Впереди хеппи-энд – главное, в это верить,
ведь ночь наступает быстрей, чем пустеет тара…
Что тебе снится, какие такие сходни
каких пароходов, лёгших на мелководье?
В иллюминаторы бог бледнолицый смотрит,
и по каютам гуляют тени мелодий.
Всё это было давно, не с тобой, и ладно.
Жизнь – синема, прибытие паровоза.
Станция, грустная девушка, палисадник.
Синий, пьянящий, как виски, вечерний воздух.
Все обещания – по ветру тихим прахом.
Череп козлиный встаёт вместо солнца утром.
Когда ты ушёл, никто по тебе не плакал,
только кузнечик трещал в колесе погнутом.
Лишь оглянулся, запечатлев на плёнке
серую станцию, несколько пыльных куриц,
на верёвке пеньковой удавленника, пять пелёнок,
винную лавку между двух безысходных улиц…
Время кузнечиков оказалось пустым и звонким,
будто начальные кадры кинокартины.
Но где-то кончается прерия вместе с плёнкой,
и остаётся лишь старый индеец с башкой козлиной.
Путь Кузьмы
Бойцы невидимого фронта ведут неведомые войны.
А мы, не нюхавшие порох, колотим в стены головой.
Со стен слетают тараканы и удаляются спокойно,
пока мы бредим наступленьем, и каждый сам себе ковбой.
Мир делится на "за" и "против". При этом сам того не знает,
в цвета каких геройских флагов с утра окрашена земля.
И хочется залезть за плинтус, ввинтиться в разогретый гравий,
когда бригады штурмовые… Но делать этого нельзя.
Один Кузьма грустит и плачет, совсем не понят и не нужен.
Совсем чужой и тем, и этим, бредёт с сумою из тюрьмы.
Дерёт репьи из шевелюры, с утра простужен и контужен,
пока над миром гордо реет, как Буревестник, мать Кузьмы.
А он хотел бы просто счастья. Такого маленького счастья.
Такого слабенького счастья. Но он Кузьма – ему нельзя.
Не в поле воин. Недостоин. Неладно сшит и плохо скроен.
В конце концов – не упокоен. И руки чешутся в гвоздях.
* * *
Я был убит в бою последнем…. Несостоявшемся бою.
До дня победы оставалось, как до угаснувшей звезды.
Со дна меня смотрели рыбы сквозь ледяную чешую,
и глухо в руки листопада ложились спелые плоды.
Из глаз моих струились змеи и становились на часах,
каких-то полночей нездешних пересекая лабиринт.
А где-то плакавший ребёнок ещё ни слова не писал.
Как страшное напоминанье, я становился перед ним.
Вели замшелые ступени в расколотую темноту,
где перед казнью день вчерашний просил пощады у земли.
Чернилами сирень дышала в сурово шепчущем саду,
и боги ничего поделать ни до, ни после – не могли.
Заката кровь и кровь рассвета мешались в глине бытия.
Верховный жрец легко и нежно о листья вытирал тесак
и, становясь светлей и выше, уже не помнил про меня.
Лишь время двигалось обратно на всех потерянных часах.