* * *

Русский — прилагательное, слышали?
То, что прилагается к добру,
К радуге над мокнущими крышами,
Без которой вздрогну и умру.

Русский — прилагательное… Тихое…
На вопрос ответствует: "Какой?"
И кружатся аист с аистихою,
И над Храмом лучик золотой.

Русский — прилагательное… Чуткое…
Что не знает каменных палат,
Но всегда соседствует с побудкою,
Если вдруг тревогу протрубят.

Русский — прилагательное… Странности
Всех грамматик мира одолев,
Русские давно привыкли к данности:
Кровь за кровь, но песню — нараспев.

Не дождавшись божьего пришествия,
Не страшась, что ворог зол и лют,
Эти "прилагательные" шествуют,
Женщин любят, плачут и поют…

Недругам — всегда падеж винительный,
И ломоть последний — для своих.
Ничего не знаю существительней
Этих "прилагательных" родных.


ПАРАД 1939 ГОДА

Сентябрьский Брест ликованьем овеян,
Немножечко страшен, немножечко пьян.
Трибуна… Нахмурен Семен Кривошеин,
Нахмурен напыщенный Гудериан.
О чем говорят они — так, для порядка?
Жмут руки и вежливо честь отдают…
Еще они встретятся в танковых схватках,
И очень нескоро победный салют.
Еще и не знает комбриг Кривошеин
Ближайших сородичей скорой судьбы.
А танки идут… И, грозою навеян,
Жжет ветер осенний наивные лбы.
А немец стоит на трибуне-времянке,
И думает, щуря нордический глаз,
Как будут гореть эти русские танки,
Когда он отдаст настоящий приказ…
Когда он пристрелит еврея-комкора,
Посмевшего руку арийцу пожать…
Два года еще до большого позора
И три — пока немцы покатятся вспять.
Когда будет небо, победно и рдяно,
На землю стекать, как хмельное вино,
Горящими танками Гудериана
И в полночь беззвездную озарено.
Пока же парад… Воевать еще рано.
И снова комбриг, понимая обман,
Жмет руку чванливого Гудериана —
И честь отдает ему Гудериан.


* * *

Печаль земную склевав по зернам,
Заря явилась не в поле черном —
Пробилась в тучах лучом несмелым…
Заря явилась не в поле белом,
Не в тусклых далях среди печали,
Заря явилась, когда не ждали,
Когда лишь листья над миром кружат,
Когда безверье бежит по лужам,
Когда мечта о мечту разбилась…
Прорвался лучик, заря явилась.
Замолкнуть впору тоски валторнам —
Заря вилась не в поле черном,
Заря явилась не в поле белом
С рассветом матовым, оробелым.
Проникла в комнату чуть несмело,
Чтоб от плеча твоего утрело,
Чтоб, темноглаза и светлокожа,
Очнулась ты, на зарю похожа.
Чтоб я увидел тебя такою —
Зарею, утреннею зарею,
Где не бывает и жизнь пределом —
Ни в поле черном, ни в поле белом.


* * *

Чуть слово шепну — откликаются снова
Сады и цветы, тополя и овраги.
Всей жизни, всей истины первооснова
Слова, что навечно приникли к бумаге.
Еще откликаются долы и веси,
Далекие горы и вечные тайны.
Да звездочка в дальнем своем поднебесье,
Да в свитке заношенной путник случайный…
Я, может быть, откликов этих не стою,
Я, может быть, что-то шепнул понарошку.
Но слово кружит вместе с палой листвою
И в хлеб обращается, в бурую крошку.
Ту крошку склюет ослабевшая птица —
Всего-то лишь крошечки ей не хватало.
И ринется в небо, и будет кружиться —
Так мало порою нам нужно, так мало,
Чтоб в дерзкое небо вспорхнуть без усилья,
Увидев — закат полыхает багрово,
Когда беспокоится в стонущих крыльях
Случайное, вещее, горькое слово!


БРАДОБРЕЙ

Хоть раз меня послушай, брадобрей:
Намыль клиента, пены не жалей,
И бритву затупи чужой щетиной.
И пусть клиент от страха лебезит,
Когда вдоль горла лезвие скользит,
Как нота "си" в мелодии старинной.

Да ты об этом знаешь, брадобрей,
Научен ты профессией своей,
Что жизнь ничтожней лезвия у горла,
Которое неловко повернешь, —
И горький стыд, и праведную ложь
Одним движеньем бритва напрочь стерла.

Чуток меня послушай и заплачь,
Не мститель ты, не сволочь, не палач,
Которого манит чужая глотка.
Ты просто добрый, старый брадобрей,
Ты всех на свете лучше и добрей,
И дело ты свое освоил четко.

Но где-то там, внутри тебя живет
Совсем другой, тоска его гнетет,
Хоть он нечасто думает о страхе.
Ему все мнится руку протянуть,
По горлу бритвой резко полоснуть…
А там — хоть женский крик, хоть смерть на плахе.


* * *

Он слегка поморщился брезгливо:
"Вас вот это трогает до слез?"
И глаза холодного отлива
За порог стремительно унес.

Ну а вслед глядели виновато,
Все гадая, как он смог уйти,
Прялка, коромысло, два ухвата
Да икона, черная почти.


* * *

Мальчик нежный, мальчик мой кудрявый,
Ты все вдаль мучительно глядишь.
У тебя от бренности и славы —
Лишь одна раздумчивая тишь.

У тебя остался гул трамвая,
Чей-то шепот, визги тормозов.
Ты глядишь в окно, не понимая
Бренной жизни истинных азов.

И тебе все чудится — далече,
Где видна разлука на просвет,
Золотисто падает на плечи
Тихий отсвет звездных эполет.
Ты подумай просто, милый, где ты,
Если время близится к шести,
И какие нынче эполеты,
Если и погоны не в чести?
Ты заметил, милый, где-то близко,
По безлюдью… Смело… До угла —
Не вещунья и не одалиска —
В платье белом женщина прошла?
А куда она?.. Какое дело
Мальчику, глядящему в окно,
До ее волнительного тела?..
Мальчикам не все разрешено.
Звездный воздух пахнет медуницей,
И разлукой тянет из дверей.
Ты гляди, пока тебе глядится,
И робей, мой милый, и робей…


* * *

Мне помнятся едва-едва
Сквозь век, обманчивый и душный,
Твои черты, твои слова,
Твой тихий голос равнодушный.

Не звал, не клялся, не просил,
Запомнив, как, свистя без лени,
Листвою ветер обносил
Твои надменные колени.

И было, в общем-то, не жаль,
Что обращались в пенье птичье
Твоя тоска, твоя печаль,
Твое слепое безразличье.

Когда же в темное окно
Стучала ветка осторожно,
Мне было зябко, и темно,
И вновь мучительно-тревожно.

И повторял я, чуть дыша,
Страшась, что худшее случилось:
Моя любовь… Моя душа…
Моя единственная милость…


* * *

Я, наверное, старый —
Где сноровка и прыть?
Мне бы гриф от гитары,
Чтобы печь растопить…

Мне бы, слово отсрочив,
С темной складкой у губ,
Глянуть в милые очи,
Чтоб увидеть: "Не люб…"

В дня струении плавном
Занавешу окно.
Мне бы вспомнить о главном,
Чтоб забылось оно.

Что бывает чудесней,
Чем сумятица дней?
Мне бы русскую песню,
Чтоб заплакать над ней.

Сквозь дырявую память,
Сквозь бессилие крыл
В ту мелодию падать,
Помня — слов не забыл…