Городок на речке

На набережной дом-фигура,
Вполне хороший.
И гидростанция, как дура, —
К тому же брошенная.

Примерно так исчерпан город,
Как провожают поезда:
Остались пара разговоров
И ночь в гостинице "Звезда".

А небо вдруг такое млечное,
Слиянное и нераздельное,
Успокоение сердечное
Поёт сплошную колыбельную

Про то, как за морем — за горушкой,
За облаками за предвечными
Живут малиновка со скворушкой,
Несокрушимые, беспечные.

Несокрушимые, беспечные,
Невероятные, свободные,
До изумлений безупречные,
Для злобы крайне не пригодные.

Плывёт сплошная колыбельная,
Плывёт по небу и по речке.
На остановку "Корабельная"
Плывут сплошные человечки.

Бывает время резонанса —
Как будто получшали люди,
Как будто май, как будто танцы.
Как будто навсегда пребудет:

Вот точно так же, но на годы.
И чтобы часики застыли.

Так провожали пароходы,
Как будто жили.


Неделя Иоанна Лествичника

Колокол на Тихвинской едва начинается,
а железка при входе в не очень хороший "Магнит",
которая там с Нового года болтается,
вздрагивает и долго звенит.

Это созвучие непредусмотренное, спонтанное —
будто бы запись в чужой одноцветный блокнот.
Будто бы точка на карте мелкая, безымянная,
будто вот этот бесчинный оранжевый кот.

Колокол, видимый в колокольне, конечно, нисколько не слышен,
железка от ветра грохочет сама по себе.
Автомобиль подъезжает ближе, однако становится тише,
хочется думать гадкое о близких и о судьбе.

Звяканье ржавым по ржавчине есть, очевидно,
тонкий малиновый звон, коего мы заслужили,
Звякает медленно, с вывертом, как-то обидно:
"Для чего жили? Для чего жили?"

Звякает: "Дурень, дурень" (много-премного раз).
Звякает: "Доля, доля". И ещё всяко
Лязгает: "Сдохни, сдохни". Ну, щас.
Буду я слушать каждую железяку!


Калмыцкий чай

Ветер в основе основ.
Лёгкая, никакая
правда коротких слов
"свет", "звон", "стая".

Правда коротких слов,
Маленькая до боли.
Правда восьми углов:
свет, звон, воля.

Это чужие миры.
Перекати-поле —
это чужой игры
сильные доли.
Песок, песок и вода
цвета плохой бумаги.
Руки большого куста.
Далее маки.

Алый, но вовсе иной —
голубь расклёванный:
перед совсем тишиной
Престол уготованный.


Пришёл

Береговая Погореловка, кафе "Вдали от жён".
Ну, не кафе, а, скажем так, рыгаловка.
Совсем не хочется, я вообще пижон,
но тут зайти — считай, что обязаловка

Зайти, умыться, чавкая, сожрать
салатик, водку, ягодки в компоте.
Большой официантке рассказать,
как я служил в космической пехоте.

И, хлебушком замакивая жир,
спросить тихонько у соседа Васи:
"Зачем-зачем я создал этот мир
и так его предивно изукрасил"?


Старыми словесы

Ну, начнём. "На белую дорогу
В золотую хмарь и даже ширь
Выходил седеющий немного,
Чуть заплывший жиром богатырь.

Выходил как надо, расставаясь,
Покидая. Что-то там ещё.
И давила лямка неродная
На больное левое плечо".

Дальше — основная часть рассказа:
Подвиги, повторы, чудеса,
Вороги, побоища, всё сразу,
непременно — девица-краса.

Возвращение, снедание вкусняшек,
Разное по мелочи лечение —
Путь героя неизменно тяжек,
Но весьма прекрасно возвращение.

И момент был: вспомнишь — покачнёшься.
В самой дальней точке на пути:
Шаг шагнёшь — и точно не вернёшься,
Передумал — возвращайся, но грусти.

Навсегда, до завершений света,
До домашней музыки печальной,
Непрестанно сниться будет это:
Сладкий-сладкий выбор. Агональный.


Фестиваль

Солнышко блестит, как виноград,
сокрушая утренние льдинки.
Здравствуйте, отель "Аристократ"
(бывшая гостиница "Рябинка").

Принимали просто исключительно.
Может быть, немножко перелили.
Пьяный я не буйный, но общительный,
Потому свезли и дверь закрыли.

Вот сюда свезли — в "Аристократ".
Значит, врали, мол, души не чают.
Я не то чтоб очень сильно рад,
Но малоэтажность выручает.

Дальше, разумеется, обычное:
Подоконник, люди, бары, лица.
Намечалось нечто очень личное,
Но опять закончилось в полиции.

Впрочем, про "закончилось" неточное:
Полицейские — они же человеки.
Слушали Есенина и прочее,
Разошлись приятели навеки.

Не пугали демократизатором,
Возвернули плеер и тельняшку.
Но, конечно, сообщат организаторам:
"Присмотрите, мол, за этой чебурашкой".

А у тех, понятно, кукарача:
За меня и за себя боятся.
Ищут и, возможно, даже плачут.
А потом, конечно, разозлятся.

Налетят, как злые птицы грифы,
Будут взгляды и, возможно, — мат.
Но слагать о ком-то надо мифы,
Потому, наверное, простят.

Скажет мне товарищ сущемудрый:
"Так-то ты ни в чём не виноват".
Завтра будет завтра. Этим утром
Солнышко блестит, как виноград


Цикл № 2. Автоматический

Сделавшись на некоторое время не сильно занятым как работой, дающей средства к жизни, так и написанием текстов, почти неделю внимательно изучал социальные сети, попутно вникая в собственные семейные отношения, худо-бедно сложившиеся за тридцать лет. Результатом стал нижележащий цикл из семи стихотворений. К фактам он отношения не имеет, а к преломлению фактов в некоторой голове и сопоставлению этих фактов с фактами иными — имеет.
То есть я понимаю, что мои интернетные друзья — замечательно весёлые люди. Милые, хорошие, а все свои проблемы они сбрасывают в сети и телефонные звонки. Но тем не менее сие — невыносимо почти!
Единство цикла скреплено как источниками и составными частями его, так и написанием за несколько субботних часов. Наличие редко употребляемой нами инвективной лексики тоже определено источниками и темпом создания, а если править — будет уже не автоматический цикл. Да и не цикл.


О неполноте знания

Воронцевич попался на б…ках.
(На похожденьях, но это одно и то же.)
Излагал кое-что для порядку,
Но ему поцарапали рожу.

Торжествуя, жена говорила: "баба, она сердцем чует",
Цитируя известную кинокартину.
Ещё говорила: "У нас из подвала дует,
А ты есть мужик и бесчувственная скотина".

После сменилась эпоха, и снова сменилась эпоха.
Прошло сорок восемь лет.
Воронцевич вдруг понял: никакой бабьей чуйки нет.
Поздновато, конечно, но доживал неплохо.


Телеканал "Золотая коллекция"

Ругается и ругается. Ругается, ругается и ругается.
Алкашом обзывается, всяко ещё обзывается.
Обзывается боровом, гадом и отчего-то вором,
Говорит, что умру под забором.

Сие неважно, а важно совсем другое:
Я есть краса и гордость нордической и финно-угорской расы.
Мне самое интересное: правда ли, что Бумбараш застрелил пидараса?
Вроде по оконцовке фильма намечалось чего-то такое.


Сонетное о пивной

Разговор затеялся смутный, чумной, конечно.
Сами бы ничего, но тут эта белая тётка…
В глубине разговора играет какая-то нежность,
Но далеко и очень, увы, нечётко.

А так — исполняют, орут, вилками машут.
Одинаковые, как попугаи.
И каждый считает, будто бы он — самый каждый.
Мы их за это разгоним и напугаем.

А потому что так надо.
Сейчас тут закончим и где-то начнём сначала.
Это — обыкновенная жалость:

Я всегда ношу на кармане муляж гранаты.
Выложил на тарелку — и полегчало.
Многие разбежались.


В домике

Значенье имеют:
Величие замысла,
Наличие умысла,
Народные промыслы,
Досужие домыслы,
Обширные помыслы,
Приятный обед,
Просторные комнаты,
Приятные контуры,
Тонкость рейсфедера,
Кино категории "зед";

Имеют значенье петроглифы,
Портвейн, устроение погреба,
Окна трамвайных депо,
Стены трамвайных депо,
Всегда говорящие головы,
Аукционы РЕПО;

Имеет значенье признание и непризнание,
Научная степень, а также учёное звание.
Понятное дело — слияния и расставания;
Уменье варить превосходное нечто из вишни,
Желание видеть направленный свет
И поляризованный свет —
Всё, кроме факта наличного существования.
Кроме существования.
Оно, разумеется, лишнее:
Бред незадавшихся лет.


О свободе воли

Жук приятен, паук отвратен.
Когда пауку оборвать две лапки,
Приятнее он не станет.

Сиречь противен угорь, жаренный на сметане,
Противны литые тапки, надеваемые с носками,
Противны литые тапки как факт.

Довольно приятен половой акт,
Но там ужасает дальнейшее.
Примерно поэтому у нас всё не так:
Из зол выбираем четыре, с радостного — наименьшее.

Однако вот эта прохладная малость жуков,
Господня к ним милость и жалость —
Есть повод подумать: наверное, ты не таков
(Поскольку не хуже жуков)
И выбор имеешь хотя бы на самую малость.

Уверился, тихо побрёл.
Подкинул монету —
Орёл или решка, или орёл?
А монеты и нету.


Снисходительно относиться к напрашивающимся

Музыканты, миновавшие известность,
Посещают золотистые кино.
Трогательно изучают местность,
Как лягушки изучают дно.

Ходят по пивным с плохой гитарою,
Излучают переменный ток.
Дабы по чуть-чуть побыть нестарыми,
Дабы услыхать: "Сыграй, браток".

Чтоб, понятно дело, отказаться,
Чтоб опять — как будто молодой.
Чтоб стремительно и суетно подраться,
Чтоб звезда ходила за звездой.

Чтоб под водку мирную, холодную
В глубине души, где очень тьма,
Засияла снова первородная
Лужица исходного дерьма.


Моим учителям

"Смотри, где моя рука.
Сделайся рад.
Произнеси фразу:
"необыкновенные облака",
Только не всю подряд.
Интереснее свет сам по себе, свет как таковой.
Свет сразу".


Ой

Немножко устал я от этих гурý,
Хотя теперь говорят "гýру".
Он говорит: "А ты мне не врёшь?" — "Вру",
И резко включаю дуру.

(Даже не дурачка, но именно дуру —
Девочкам прощают почти что любое.
Говорят: "Ну, вот такие вот куры".
А мальчики ходят под сильным конвоем.)

Словом, ты обосрался в секунду, когда пошёл до гýру
за просветлением.
Да хоть бы и за гурý.
"Мужчина, берёте вот эту фигуру?
Она скоро станет добычею тления"!
Беру.


О бедности внеинвективного

Произошёл такой закат…
Вчера произошёл такой закат…
Вчера произошёл такой закат,
что типа…

Да. Так-то!