ВЕРА ЗУБАРЕВА
Родилась в Одессе. Доктор филологических наук Пенсильванского университета. Автор литературоведческих монографий, книг поэзии и прозы. Публикуется на русском и английском языках. Главный редактор журнала "Гостиная", президент проекта "Русское Безрубежье". Первый лауреат Международной премии им. Беллы Ахмадулиной, лауреат Муниципальной премии им. Константина Паустовского и других международных литературных премий. Произведения публиковались в журналах "Арион", "Вопросы литературы", "День и ночь", "Дружба народов", "Знамя", "Интерпоэзия", "Нева", "Новый журнал", "Новый мир", "Новая Юность" и др. Живёт в Филадельфии.
"С Ангелом белой акации…"
О поэтическом сборнике Веры Зубаревой "Между Омегой, Альфой и Одессой: трамвайчик-2"
Вспомнилась старая песенка Александра Вертинского –
Вспомнилась старая песенка Александра Вертинского –
Я знаю: даже кораблям
Необходима пристань.
Необходима пристань.
Вспомнилась потому, что я знаю: порт приписки лайнера "Вера Зубарева" – это Одесса.
Кто-то подумает, что шучу. Наоборот – лирически, ностальгически настроен, так как только что прочитал пронзительную книгу стихов Веры Зубаревой "Между Омегой, Альфой и Одессой: трамвайчик-2".
Знаете, какое слово по частотности превалирует в ней? Нет, не любовь – хоть, конечно, она и о любви; нет не кровь – хоть, конечно, в книге много страсти, беды и горя.
Чаще всего поэт вспоминает – МОРЕ.
Кто-то подумает, что шучу. Наоборот – лирически, ностальгически настроен, так как только что прочитал пронзительную книгу стихов Веры Зубаревой "Между Омегой, Альфой и Одессой: трамвайчик-2".
Знаете, какое слово по частотности превалирует в ней? Нет, не любовь – хоть, конечно, она и о любви; нет не кровь – хоть, конечно, в книге много страсти, беды и горя.
Чаще всего поэт вспоминает – МОРЕ.
К морским глубинам тянется душа…
Удивило ли это меня? Нисколько. Дочь моряка, прославленного лоцмана Кима Беленковича, она родилась не просто в Одессе, а в доме, где морем жили, где – скажем так – волны бились о борт квартиры. Память отца живёт в стихах Веры Зубаревой, она продолжает с ним свой диалог, а в моём ощущении – исповедуется перед ним, рассказывая и о себе, и о своём (их) Городе.
Я не рецензирую новую книгу Веры Зубаревой. Делюсь впечатлением с читателем, у которого, если он читает это вступительное слово, сборник стихов в руках.
Думаю, рецензенты будут размышлять о том, как к классическому русскому стиху поэт прививает веточки новой поэзии, используя ритмику Блока, дыхание Ахмадулиной…
Мне бы хотелось, чтоб читатель ощутил боль автора за судьбу Города. И поэт имеет на это все права.
Я не рецензирую новую книгу Веры Зубаревой. Делюсь впечатлением с читателем, у которого, если он читает это вступительное слово, сборник стихов в руках.
Думаю, рецензенты будут размышлять о том, как к классическому русскому стиху поэт прививает веточки новой поэзии, используя ритмику Блока, дыхание Ахмадулиной…
Мне бы хотелось, чтоб читатель ощутил боль автора за судьбу Города. И поэт имеет на это все права.
Я родилась в этом городе…
И где бы она ни находилась, с ней "куликовский ожог", с ней трагедия 2 мая…
Какие-то стихи этой книги я помнил на память. Теперь и эти хожу и бормочу уже третий день:
Какие-то стихи этой книги я помнил на память. Теперь и эти хожу и бормочу уже третий день:
Чёрное море
Чёрное небо
Шепчут молитвы
Священник и ребе
Держит мужчина
В разбитом окне
Связку тюльпанов
(Дочке? Жене?)
Чёрное море
Чёрное небо
Чёрная лестница
Чёрного склепа
Блик на стене
Проступил и остыл
Пусто гестапо
Пепел и пыль
Чёрное море
Чёрное небо
Город-маяк
Капитана тебе бы
Чёрное небо
Шепчут молитвы
Священник и ребе
Держит мужчина
В разбитом окне
Связку тюльпанов
(Дочке? Жене?)
Чёрное море
Чёрное небо
Чёрная лестница
Чёрного склепа
Блик на стене
Проступил и остыл
Пусто гестапо
Пепел и пыль
Чёрное море
Чёрное небо
Город-маяк
Капитана тебе бы
Думаю, не нужно объяснять, что Одессе в русской литературе повезло.
"Грамоту на бессмертие" ей выписал Пушкин, её воспевали Багрицкий и Кирсанов, Маяковский и Пастернак, Михайлик и Гланц… Новая книга Веры Зубаревой – ещё одно подношение нашему городу. Уверен, она целиком, как мегатекст, должна входить в антологии об Одессе.
Как бы власть имущие не пытались нивелировать Город, им это не удаётся.
Притяжение Одессы сохраняется.
Запах белой акации, даже смешавшись с запахом дыма всё ещё уловим.
И Ангелы берегут одесситов всего мира.
Евгений Голубовский
"Грамоту на бессмертие" ей выписал Пушкин, её воспевали Багрицкий и Кирсанов, Маяковский и Пастернак, Михайлик и Гланц… Новая книга Веры Зубаревой – ещё одно подношение нашему городу. Уверен, она целиком, как мегатекст, должна входить в антологии об Одессе.
Как бы власть имущие не пытались нивелировать Город, им это не удаётся.
Притяжение Одессы сохраняется.
Запах белой акации, даже смешавшись с запахом дыма всё ещё уловим.
И Ангелы берегут одесситов всего мира.
Евгений Голубовский
Небо растеклось по рельсам*
* * *
Вот и снова заброшен невод.
Плещется ночь в бухте чернильницы.
Между нами целое небо
Переливается древней кириллицей.
Это я опять причалила к берегу,
Это небо опять растеклось по рельсам,
Это мой трамвай из прошлого века
Наблюдает моё возвращенье из рейса.
Вот и всё. На странице полночь,
Полночь в городе, полночь на башне.
И спешит на подмогу прошлое
С ободком от свечи вчерашней.
* * *
Какой там сон,
Когда стихи идут,
Спешат, торопят, не дают отсрочки!
Отрезанный ломоть –
Все там, я тут.
Прорвало дамбу –
Строчки, строчки, строчки.
Идут стихи, а, может, не стихи,
А, может, звёзды падают в копилку,
А может, рыб роятся косяки –
Тех, что у Бога только на посылках.
Рождённые в созвездье рыбарей,
Они несутся из морей небесных,
А я ловлю их из своих морей
Между Омегой, Альфой и Одессой.
* * *
У берега другого знать, что там,
Где ходят сны за ночью по пятам,
Рисуют легковесные наброски,
И снится переулкам и дворам
Из пепла возрождённый Город-храм
Со свитком вод и звонарём в матроске.
Роятся чайки, и со всех сторон
Струится звон из колокольных волн,
И чудо-рыба отливает солнцем,
Привозом акварельным всех времён,
И управляет щедрый князь Гвидон,
И царь Салтан на всех парах несётся.
И много, много разных дивных див,
И у волны морской там свой порыв,
Диапазон такой, что всем на зависть,
Когда выводит из глубин мотив
И переходит на речитатив,
Из раковин на сушу проливаясь.
А на асфальте вмятины с тех лет
Акации усеял белый цвет,
И мимо дома шествует прохожий.
Его уж нет. И дома тоже нет.
Но я смотрю, смотрю, смотрю им вслед
У берега другого… Или нет –
Всё у того же.
* * *
Вот и снова заброшен невод.
Плещется ночь в бухте чернильницы.
Между нами целое небо
Переливается древней кириллицей.
Это я опять причалила к берегу,
Это небо опять растеклось по рельсам,
Это мой трамвай из прошлого века
Наблюдает моё возвращенье из рейса.
Вот и всё. На странице полночь,
Полночь в городе, полночь на башне.
И спешит на подмогу прошлое
С ободком от свечи вчерашней.
* * *
Какой там сон,
Когда стихи идут,
Спешат, торопят, не дают отсрочки!
Отрезанный ломоть –
Все там, я тут.
Прорвало дамбу –
Строчки, строчки, строчки.
Идут стихи, а, может, не стихи,
А, может, звёзды падают в копилку,
А может, рыб роятся косяки –
Тех, что у Бога только на посылках.
Рождённые в созвездье рыбарей,
Они несутся из морей небесных,
А я ловлю их из своих морей
Между Омегой, Альфой и Одессой.
* * *
У берега другого знать, что там,
Где ходят сны за ночью по пятам,
Рисуют легковесные наброски,
И снится переулкам и дворам
Из пепла возрождённый Город-храм
Со свитком вод и звонарём в матроске.
Роятся чайки, и со всех сторон
Струится звон из колокольных волн,
И чудо-рыба отливает солнцем,
Привозом акварельным всех времён,
И управляет щедрый князь Гвидон,
И царь Салтан на всех парах несётся.
И много, много разных дивных див,
И у волны морской там свой порыв,
Диапазон такой, что всем на зависть,
Когда выводит из глубин мотив
И переходит на речитатив,
Из раковин на сушу проливаясь.
А на асфальте вмятины с тех лет
Акации усеял белый цвет,
И мимо дома шествует прохожий.
Его уж нет. И дома тоже нет.
Но я смотрю, смотрю, смотрю им вслед
У берега другого… Или нет –
Всё у того же.
* * *
Людмиле Шарга
Больше нет такого города!
Песнопение трамвая,
Подсыхающее золото
Расплескала мостовая,
Вспышки птиц, дома из ракушек,
Лозы – кладези историй,
И часы на древней ратуше
С временем, плывущим в море.
Рвенье пенистого грохота,
И назад от волнореза…
Больше нет такого города.
В смысле, есть. Один. Одесса.
* * *
Улица в заре вечерней,
Мягкий свет на куполах.
Собираются к вечерне
Тени в кронах и стволах.
Тропка к морю в виде змейки,
Как лазейка от невзгод.
Спит газета на скамейке
И в обнимку с нею кот.
Скомкан ветром мир бумажный.
Проступают из вчера
Старый дом многоэтажный,
Запах моря, тишь двора,
Думы, жизнь на переправе…
И уже на грани сна –
Силуэт семьи в оправе
Драгоценного окна.
Одесский трамвайчик
Мы сели в одесский трамвайчик,
Нам было тогда по пути.
Пломбира подтаял стаканчик,
Весна начинала цвести,
Чирикали весело рельсы,
Народ пробивался в вагон,
И песню тебе, ах, Одесса,
Я пела с тобой в унисон.
И мне аплодировал стойко
Седой пенсионный партер,
Дарила конфеты галёрка,
И ставил кондуктор в пример.
А день становился взрослее,
Пил с вечером на посошок,
И где-то в тени на аллее
Дремал куликовый ожог.
Катился трамвай мой под горку,
Колёса пластинок сломя,
Пустели партер и галёрка,
И в ночь из вагона лишь горько
Неслось: "Ах, Одесса моя…"
Песнопение трамвая,
Подсыхающее золото
Расплескала мостовая,
Вспышки птиц, дома из ракушек,
Лозы – кладези историй,
И часы на древней ратуше
С временем, плывущим в море.
Рвенье пенистого грохота,
И назад от волнореза…
Больше нет такого города.
В смысле, есть. Один. Одесса.
* * *
Улица в заре вечерней,
Мягкий свет на куполах.
Собираются к вечерне
Тени в кронах и стволах.
Тропка к морю в виде змейки,
Как лазейка от невзгод.
Спит газета на скамейке
И в обнимку с нею кот.
Скомкан ветром мир бумажный.
Проступают из вчера
Старый дом многоэтажный,
Запах моря, тишь двора,
Думы, жизнь на переправе…
И уже на грани сна –
Силуэт семьи в оправе
Драгоценного окна.
Одесский трамвайчик
Мы сели в одесский трамвайчик,
Нам было тогда по пути.
Пломбира подтаял стаканчик,
Весна начинала цвести,
Чирикали весело рельсы,
Народ пробивался в вагон,
И песню тебе, ах, Одесса,
Я пела с тобой в унисон.
И мне аплодировал стойко
Седой пенсионный партер,
Дарила конфеты галёрка,
И ставил кондуктор в пример.
А день становился взрослее,
Пил с вечером на посошок,
И где-то в тени на аллее
Дремал куликовый ожог.
Катился трамвай мой под горку,
Колёса пластинок сломя,
Пустели партер и галёрка,
И в ночь из вагона лишь горько
Неслось: "Ах, Одесса моя…"
* В подборку вошли стихотворения из новой книги Веры Зубаревой "Между Омегой, Альфой и Одессой: Трамвайчик-2"