* * *

Смотри, смотри, как я готовлю мясо,
Смотри, как глажу серого кота,
Как я лечу простуженные гланды,
Как зажигаю на окне гирлянду,
Как с возрастом меняю паспорта
И покупаю в банке ананасы.

А это я бегу, бегу, как заяц,
Бегу сквозь степь открытую, чужую,
А это я со смертностью сражаюсь,
А это я со смертностью воюю,
Я самый обречённый генерал.

Смотри, смотри, как я сражаюсь с нею,
Смотри, как я пока её сильнее,
Смотри, пока никто не проиграл.

Смотри, я осень, мята, мёд и медь.
И мне судили рано умереть,
Но я переиграю, я сумею,
Я тот дурак, что водит смерть за нос,
Пока люблю, пока живу всерьёз,
Я даже самой смертности сильнее.

И я живу, коту чешу живот,
И он – такой вот хрупкий, а живёт,
И жарю мясо, режу помидоры,
И всё бегу по зимнему простору.

И ты смотри, глаза не отводи,
Как я бегу к тому, что впереди,
И отступают сумерки и жуть.
Смотри, как кот по мне скучает дома,
И по мосту иду я подвесному,
И не держусь руками, не держусь.


* * *

мы к осени становимся бессмертны,
такие лёгкие и полые внутри,
поблёкшие, лишённые пигмента,
запоминай же медленность момента
и нелюбимых в зиму не бери.

а этой ночью было: тот, который
(ну, дальше и не надо – тот, который) –
приснился старым, жёлтым и больным.
как прячут смех под смертным приговором,
вот этим старческим – как передёрг затвора –
так жизнь запряталась под остальным.

дыши холодным, и люби, и не надейся,
от равноденствия до равноденствия
впитает глина снеги и дожди.
три яблока лежат на полотенце,
такие красные лежат на полотенце,
куда покатятся – туда иди.


* * *

Разбирали завал
После взрыва газа.
До утра провозились.
Ни одного двухсотого.
Пару стариков откопали сразу,
Отправили в больницу, а потом – вот оно:

Игорь лёг на землю, ухом на мусор,
И сказал: "Я их слышу".
Ты чего, говорю, поехала крыша,
Что у тебя там за музыка?

А он говорит:
Дети.
Мёртвые дети плачут, послушай сам.
Кемерово, Беслан и Казань,
Все убитые дети на белом свете.

Надо раскапывать, говорит он мне.
Давай, говорит, не тяни.
Может, ещё дождутся они,
Выйдут навстречу весне.

Я ему друг, так что санитаров не вызывали.
Так, по щекам надавали,
Горячего чаю влили.
А он сидел, и запах такой – как подземной гнили,
Царства Аида, что дотронулось до него.
Отправили домой, ну и вот.

Через неделю я приехал туда –
в законный свой выходной.
Походил, послушал – да нет, какая-то ерунда.
Но не стал ложиться, как он, прижиматься к земле головой.
Ещё не хватало, что я, больной.


* * *

время посчитано,
измерено, взвешено,
признано, что мера его легка.
прочитала историю
у военного журналиста Крамника.
окопы, весна,
Великая Отечественная война.
кончился шнур, радист передаёт: требуется два мотка.

в эфир вклинивается враг,
не слишком-то издалека.
"рус, говорит, дай хлеба –
дам тебе два мотка".

дело было в апреле,
дело было в Карелии,
то есть это какой-то финский крестьянин Микка
мог бы работать в поле,
а вместо этого сидит тут в призыве, в неволе,
слушает русскую частоту.
что было дальше – не знаю.
история обрывается тут.

я знаю много таких историй,
я сама привезла их пачку с Донбасса.
люди сами по себе не плохие ни разу.
всякие дела бывали –
вот координаты передавали,
уходите, ребята, не попадите под наш обстрел.

изначально никто плохого вообще не хотел.

многие долго старались не скатиться во тьму.
знаете, к чему это всё привело?
знаете, к чему это всё привело?
знаете, к чему это всё привело?

ни к чему.