Глава 1.
Нулевой день войны

– Хочешь почитать Чехова?
Майор, увешанный оружием так, словно собирался воевать вечно, посмотрел на Артёма и выставил на остаток кирпичной стены книгу пьес "Три сестры".
– Самостоятельная, сама стоит, – не забыл похвалить автора за толщину написанного.
Отошёл на десяток шагов и с разворота, практически не целясь, выстрелил из пистолета в книжную мишень. Сёстры, безмятежно гулявшие по центру обложки в белоснежных платьях, кувыркнулись припудренными носиками в пыль. Майор-артиллерист, словно за шиворот, поднял их двумя пальчиками, пролистал пробитые страницы. Отвесил щелбан пуле, застрявшей внутри книги, словно это она оказалась виноватой в плохом скорочтении стрелка:
– Вот так становятся двоечниками: всего 18 страниц. Попробуешь?
Протянул пистолет Артёму, сидевшему зрителем на снарядном ящике в артиллерийской "Отдыхайке", ставшей импровизированным летним театром. Пытался ловить головой тень от обтрёпанного ветрами, выгоревшего на солнце украинского флага, который сам вяло плескался на флагштоке в таком же выгоревшем, бледно-синем небесном озере, наполненном по краям пеной облаков, не давая тени. Когда же природа натянет на дождик? Народ ждёт с середины лета...
А по поводу оружия офицер явно шутил: кто доверит его незнакомому человеку, даже если это голодный безобидный пацан?
Но макаров, пусть и замедленно, с долей сомнения у хозяина, перекочевал к Артёму. Правда, артиллерист тут же выудил из-за ремня себе увесистого стечкина, по убойной силе и скорострельности способного трижды перестрелять "макара", – оружию, как болезням, дают имена их прародителей. С улыбкой наставил его на поднявшегося с ящика Артёма: не вздумай баловать, не подводи меня. Скорее всего, где-то в мирной жизни у него остался сын, по которому майор скучал, и общение с задержанным около боевого охранения пареньком заглушало тоску по дому. Кто их знает, этих людей с оружием: скучая на войне по своим детям, легко убивают чужих...
– Мне бы жратвы бабуле раздобыть, – Артём кивнул на рюкзак, из которого при обыске выпотрошили нехитрые деревенские пожитки. А пистолет приятной тяжестью оттягивал руку, просился в дело. Если и впрямь попробовать выстрелить в артиллериста, успеет тот нажать курок в ответ?
Отгоняя соблазнительные мысли, Артём втянул носом сытные запахи от костра, огненными языками шлифовавшего дно висевшего на треноге казана.
– Жратва у "нациков", – майор кивнул на лесополосу, где на фоне пожухлой листвы болтался, даже не пытаясь отмыться в небесном озере, чёрный флаг с остроконечной свастикой. Прибывший из Луганска, а по слухам, изгнанный из родных мест за мародёрство батальон "Азов" – только они могли позволить себе демонстративно признаваться в любви к Гитлеру. – Им не западло грабить местных, а у нас казённый сухпай. Но голодным не оставим, – повторяя Артёма, втянул запах куриного бульона. Подмигнул, выдавая доверительным шёпотом военную тайну: – Всё, что отошло от дома на сто метров, считается диким и подлежит уничтожению. Огонь!
Пуля Артёма пролетела высоко над головами чеховских барышень, но те, напуганные первым выстрелом, сами от страха повторили предыдущий кувырок. Артём с сожалением вернул пистолет – не умею…
Майор по-детски улыбнулся своему превосходству, расправил плечи и, демонстрируя новые возможности, вытащил из чехла финку. Теперь уже тщательно нацелившись вытянутой рукой в щит из снарядного ящика, метнул в него нож. Остриё впилось в нарисованный углём круг, заставив бабочкой трепыхаться разноцветную инкрустированную рукоятку.
Опережая майора, Артём услужливо обошёл столик с разложенной на нём штабной картой, не без усилий вытащил из выщербленных досок нож. Повторяя какого-то героя из какого-то фильма, поцеловал лезвие: холодное оружие настоящим джигитом без нужды не вытаскивается, только для боя. Если его не случилось, то извинись перед сталью поцелуем и верни в ножны для следующего раза.
Артём принёс финку с уважением и к хозяину – рукояткой вперёд. Майор в ответную благодарность окликнул повара, пританцовывающего от жара у костра:
– Петро, нам би з гостем трошки перекусити. I туесок збери, нiж багатi. И побыстрее, топчешься, как квочка.
Военные легко переходили с русского на украинский и обратно, хотя именно из-за требования Киева говорить всем только по-украински и началась война на Донбассе. Или язык всё же был ни при чём?
А суп оказался отменный. Артём не помнил даже в мирной жизни случая, чтобы бульон варился сразу из нескольких кур, а мясо к столу подавали не мелкими ощипками, а на отдельном подносе: бери сколько хочешь, хоть три ножки. Но он возьмёт две, чтобы потом, как будто в первый раз, взять ещё и кусочек белой грудки – мясо из ниточек, как говорила мама. Больше съест он – меньше останется врагу.
Объедались молча, до отвала на спинки плетёных кресел. Салфеток не было, но облизать пахнущие мясом пальцы – и компота не надо. Хотя он уже пощипывает за пятки пар, гоняя его, как по арене, по краям кружки.
Для полного счастья было бы здорово выцыганить пистолет. А что, раз пошло такое везение, то можно помечтать и о подобном. Это майор думает, будто перед ним мазила-малолетка. А на последних соревнованиях он, Артём Воевода, перестрелял по очкам даже командира блокпоста. Помог, конечно, крёстный, научив коптить спичкой слепящее глаз остриё мушки…
– Что, понравилась игрушка? – майор перехватил взгляд на кобуру, вытащил макарова. Погладил костяную рукоятку с частым рубчиком, предусмотренным от скольжения в потных ладонях стрелка. У оружия ничего нет случайного.
– У нас на улице у многих что-то имеется. А у меня только рогатка, – посетовал Артём на неустроенную жизнь без оружия во время войны. Даже намекнул доброму артиллеристу, как обойти закон: – Пацаны сбивают номера, чтобы никаких следов. Зато чужие не суются. Знают, что получат по мордасам.
– И это правильно, – неожиданно поддержал народную самооборону майор. – Само оружие, брат, ни в чём не виновато. За всё отвечает тот, кто стреляет из него.
Повертел макарова и, не вернув в кобуру, оставил лежать на столе. Стоявшие рядом автомат и гранатомёт словно подтверждали слова Артёма: если на улицах сёл и городов неучтённого оружия выше крыши, то что говорить про боевые позиции на фронте.
– Как супец? – майор спросил о более главном и отвалился на спинку театрального кресла. Может, и впрямь на пути артиллерийского полка попался какой-то театр и теперь командир, войдя в роль главного героя, мог позволить себе сытно развалиться пусть и перед единственным, но зрителем.
– Вкусно – ум отъешь. Первый раз за войну наелся, – почти не соврал Артём. Вычистил корочкой хлеба тарелку: – Где помыть?
– У нас вон рагуль есть для таких дел, – кивнул на повара, обозвав обидным прозвищем выходцев из Западной Украины. Зря он так, у Артёма мамка тоже западёнка, с Волыни. Он ездил туда к родственникам в гости до войны, нормальные люди. – А ты у меня в гостях, – так и не разрешил работать артиллерист, доставая сигарету.
Артём суфлёром вытащил спички: крёстный дядя Степан ещё до войны начал собирать их коллекцию: коробочки с ноготок всего на пару спичек, короба на две тысячи штук. А треугольные упаковки Артём вообще впервые у него увидел. Как и круглые, словно из-под девичьей пудры. Имелась в коллекции даже стеклянная упаковка в виде банки. Спички на пластинах, отламывающиеся поштучно. Каминные спички в два пальца толщиной. Повторяющиеся образцы крёстный охотно дарил Артёму, что сейчас и пригодилось для демонстрации уважения пану майору, – поджечь сигарету горящей на любом ветру и даже под водой охотничьей спичкой. А в благодарность за обед можно поделиться с ним половиной коробка.
Майор охотно принял подарок, высыпал спички в сигаретную пачку. И наконец признался в понятном:
– Авось и моего сына кто-то покормит в случае чего.
Прикрыл глаза в воспоминании. Артём в освободившуюся минуту спокойно оглядел наблюдательный пункт со стереотрубой, выпученным удавом неподвижно осматривающей местность, столик с придавленной камешками картой. Пересчитал хоботы орудий с наброшенными на них кусками маскировочных сетей, штабеля снарядных ящиков. Отнёс повару грязные тарелки. Петро потрепал ему причёску, поинтересовался:
– Родителей и вправду нету?
– Отец пил, умер, – подсочинил немного Артём. Где бы батю ни носило, но если жив и за время войны ни разу не показал глаз, то и впрямь для него умер. – А мамку… Мамку убило. Недавно.
Повар замер над термосом, в который переливал суп, чтобы нести обед для бойцов в окопах. Однако уточнять не стал, от чьего обстрела погибла мать парня. Догадаться было нетрудно, стреляют-то только они.
Артём легко уловил смущение доброго, бессловесного солдата, возрастом и повадками напомнившего крёстного. Сам попробовал снять напряжение, обозначая место рождения матери в Западной Украине:
– На похороны приезжали её родственники с Волыни.
– О, почти землячка. Я из Тернополя, – порадовался, насколько это было возможно в данной ситуации, Петро. Одновременно сумел и погоревать: – Война получается на одном клочке, а собрала всю Украину.
Оба понимали, что углублялись в слишком больную, не зависящую от их мнения тему, одновременно кивнули, понимая и прощая друг друга. Вернувшийся к столу Артём поклонился майору, в сладостном томлении от воспоминаний открывшему глаза:
– Спасибо, пан командир, – обозвал его на новый лад. Офицер дёрнулся на неожиданное для себя обращение, но промолчал. Не поправил. Значит, привыкает. Начинает нравиться быть паном… – Мне пора. Пока доберусь до дома, и комендантский час наступит.
Кашевар, которому по возрасту и впрямь сидеть бы на завалинке в ожидании внуков, уже наполнил супом трёхлитровую банку. Обмотал её от случайных ударов солдатским вафельным полотенцем, помогая гостю уложить подарок в рюкзак. Незаметно для командира запихнул ещё что-то наверняка вкусное в пакете на дно сидра, подмигнул. И впрямь соскучились мужики по семьям.
Майор заметил излишки, и хотя и в шутку, но слишком уж привычно пнул повара ногой в зад. Петро безропотно вернулся к костру подбрасывать в огонь дровишки. Но руки дрожали: кому приятно, когда тебя пинают, как собаку, при детях...
Пану майору переживания подчинённого сошли как с гуся вода, он преподносил себя, подчёркивал свою значимость и независимость. Указал Артёму в сторону чёрного флага:
– Туда нос не совать. Отмороженные на всю голову. Если б не они, давно бы закончили эту канитель.
Это была уже политика, за которую на Украине карали тюрьмой, поэтому вернулся к отцовскому наставлению:
– И не вздумай бросать учёбу. Иначе уши надеру.
– Ладно.
– Не ладняй горбатого к стенке, – присказки, оказывается, остались одни и те же по обе стороны фронта.
Майор прижал Артёма, поцеловал в макушку. Подтолкнул в рюкзак: иди не сбивай с панталыку воспоминаниями и не мешай нести боевое дежурство.
Некоторое время грустно глядел вслед. Потом поднял книгу, перелистал пробитых "Трёх сестёр". Просмотрел остановившую пулю страничку – как смогла? Заглушая тоску по дому и сыну, попробовал читать. Действие постепенно увлекло, и майор, щелчком пальцев приказав повару сготовить чаю с вареньем, тоже "ушедшим" прямо в банках за сто метров от села, перенёс кресло под масксеть – и продувает, и не печёт голову. Тень от одноногого флага попробовала потянуться за ним, да только командиру стало не до него, зовущего в бой за чистоту украинского языка: увлечённый чтением русского писателя, превратился из вояки в добродушного мужичка, улыбающегося уголками губ.
Артём же, едва скрывшись за кустами, сделал крюк к лесополосе, идущей вдоль линии электропередачи, – к флагу чёрному. "Азовцы" веровали в свою неприкасаемость, постов не выставляли, и Артём от акации к акации, от клёна к клёну, от кустов маслины снова к клёнам подполз к лагерю боевиков. Затих, вслушиваясь в голоса. "Нацики", если поймают, за обеденный стол не пригласят, скорее, поставят вместо мишени. Так что на случай задержания снова придётся прикинуться голодной овечкой, а банку с супом лучше выбросить. Он грибы собирает. Вон стайка рядовок вылезла в ожидании дождика.
Сорвал несколько бледно-розовых шляпок, распахнул рюкзак. И обомлел: поверх банки, укутанной солдатским вафельным полотенцем, лежал пистолет. Майор? Всё же подарил?! А патроны? Оружие без них – кусок металла, которым лишь заколачивать гвозди.
Выдавил магазин из рукоятки. Золотоголовые братья-близнецы подпирались снизу тугой пружиной, готовые нырнуть в ствол, подставиться под боёк и, воспламенев, умчаться на простор. И неважно, кто окажется на пути – "Три сестры" Чехова, "Идиот" Достоевского, "Война и мир" Толстого или даже сами авторы. Пуле за счастье освободиться от мёртвой металлической хватки затвора, вырваться из темноты, запаха подгоревшей смазки, расправить плечи, вздохнуть вольно и умчать в простор. Что станется потом, после выстрела, – про то неведомо, ещё никто не возвращался из заствольной жизни обратно в магазин. Да и не для того они появились на свет, чтобы вечно жить взаперти! Много повидавшие в своей жизни солдаты утверждают, что лучше сгореть, чем сгнить…
Самому Артёму требовалось без грохота и спецэффектов возвращаться на свой блокпост, доложить командованию о высмотренных боевых позициях на карте майора, скатертью-самобранкой расстелившейся на пути к мишени для метания ножей. Майор-артиллерист, конечно, добрый для жизни, но глупый для войны. Война – время закрытых ушей, глаз, рта, сердца и души.
Хотя шёл в этот район Артём не ради карты артиллеристов. Она случайна и второстепенна. Он ищет миномёты, и не все подряд, а конкретно "Васильки". Орудиям придумано множество красивых букетно-цветочных названий – "Гиацинты", "Тюльпаны", "Гвоздики", "Акации", а ему бы отыскать позиции самого простенького синего полевого "цветка". Потому что уже несколько месяцев из этого района каждое воскресенье ровно в 6 часов вечера, словно отбивая время вслед за курантами Спасской башни Московского Кремля, прилетают шесть "васильковых" мин. В первое воскресенье мая, сразу после Пасхи, одна из мин-курантов разорвалась у них в огороде, где мамка поливала проклюнувшиеся на грядке огурцы…
Не стало мамки, засохли огурцы, прошло лето. Самого Артёма крёстный приписал сыном полка к ополченцам, а какой-то маньяк продолжает упорно, как по расписанию, извещать выстрелами о нулевом дне – воскресенье. Сегодня как раз оно. И потому Артём здесь. И скоро 6 часов вечера. И у него появляется возможность высмотреть, откуда и кто стреляет. Скорее всего, это нашёл себе забаву "Азов". Теперь осталось увидеть, где позиция. Никто никогда из разведчиков так близко не приближался к фашистскому батальону. А у него появилась возможность показать класс игры на патефоне!
– Микола, напиши "С пер-рльшим вер-рлесня". Нехай життя повчить, а не р-рлоссийску мову, – выделился в вялом гомоне лагеря властный командный голос, спотыкающийся о букву "р".
Кто там и кого хочет поздравить с первым сентября? Чем поучить жизни взамен русского языка?
Артём выбрал клён потолще, допрыгнул до веток, полез наверх. Рискуя сорваться с прогнувшейся верхушки, раздвинул ветви с резными листочками. За ними увиделись искажённые маревом жаркого дня фигуры солдат. Однако стоило вглядеться, и распознался боец, сидящий с кисточкой перед минами-крылатками. Это они – подарок к первому сентября? Снаряды – вместо русского языка?
Командир окликнул несколько солдат, те взяли каждый по надписанной мине и направились к узкоколейке, тянувшейся от террикона. Шестеро! Оно! Пока всё сходится.
Обдирая живот о кору и сучья, Артём соскользнул вниз, выхватил припрятанный в траве вместе с банкой супа пистолет. С усилием сдвинул вниз флажок предохранителя, передёрнул затвор, загоняя старшего золотистого братца в ствол. Пока не представлялось, что делать дальше, следует ли вообще приближаться к "нацикам", не хуже майора-артиллериста увешанных оружием. Эти ведь стреляют не по книгам, а сразу по людям. По его мамке точно. 57 осколков насчитали в ней врачи! 57 из стандартных 400. Он изучил про "Василёк" всё!
Вид на узкоколейку перекрывала арка выщербленного каменного мостка, под которой протекал ручей. Проскочив его застоявшуюся вонючую прохладу, Артём сусликом высунул голову из ковыля, отыскивая азовцев с минами. Помог голос командира:
– Швыдка медична допомога.
Он не зря сравнил себя со скорой помощью: к ним со стороны террикона, разгоняемая двумя бойцами, по рельсам катила вагонетка. А на ней… на ней стоял миномёт. Короткоствольный "Василёк", распознанный по полёту мин крёстным дядей Степаном. Изучая осколки от мин, вымеряя для гарантии у воронок углы прилёта снарядов, убеждался всё больше и больше после каждого воскресного обстрела:
– Точно мой родной "Василёк". Два года наводчиком при нём состоял.
Сделал даже рисунок миномёта, припомнив практически все детали. И стрельба совпадала – от 800 метров до четырёх километров. Не только по прямой, но и с навесом, из-за террикона. И вот теперь Артёму стала понятна причина, по которой не могли засечь огневую позицию "часовщиков": мини-бронепоезд! Стрельба каждый раз с нового места! И сегодня через каких-то полчаса мины с поздравлениями к новому учебному году полетят, возможно, в сторону его родной школы! Учителя небось как раз развешивают в классах карты и плакаты. Им стопудово помогают рыжая Валька Почечуева, Костик Алимов, Славик Непейвода… Да он готов в алфавитном порядке перечислить весь класс. Правда, может, кто-то и уехал в Россию от обстрелов, с мая не навещал ребят. Даже не знает, поставили ли ему годовые оценки. Беда в другом – он не знает, как спасти ребят, с одним пистолетом миномёт штурмом не взять. И даже если каким-то образом взорвать "Василёк" или просто вывести его из строя, "нацики" легко прикатят новый.
Миномётчики буднично загрузили на платформу боеприпасы. Оседлали, как ишачка, со всех сторон вагонетку, покатили на ней вдоль электрических столбов. Выбирать огневую позицию? Бежать следом? Но высунуться из сусликового укрытия не даёт картавый командир, оставшийся сидеть рядом с насыпью на деревянном чурбачке. Вытащил из нагрудного кармана мобильную рацию, глянул на часы. Артём торопливо сверил циферблат на своих: до стрельбы пятнадцать минут. Если ровно в 18 часов прозвучит по рации команда, то на топчане точно он, убийца его мамки. И это лучше, чем взрывать миномёт. Оружие, как сказал майор, не виновато в войне, за всё отвечает тот, кто стреляет!
И даже не он, а тот, кто даёт команду на открытие огня!
Командир с картавым "р"!
Оглохнув от собственного слишком громкого дыхания, Артём стал подползать к картавому. До выстрелов 7 минут. Часы у него "Командирские", с красной звёздочкой на тёмном фоне. Отцу подарил какой-то московский генерал. Батя гордился, что в Афганистане вытащил раненого командира взвода из-под огня. Тот остался жив, дослужился до генеральских погон, а батяня… Эх, папка, папка! Зачем тебе была нужна эта водка! Куда ты сгинул? Ни ты ничего не знаешь про мамку, ни она про тебя так ничего и не выпытала у людей и милиции…
Миномётчик спокойно курит, сбивая пепел постукиванием пальца по отставленной в сторону сигарете. На чёрной майке по спине надпись огромными буквами "АЗОВ". Заглавная "А" напоминает мишень для метания ножей у майора-артиллериста и аккурат под левой лопаткой, где сердце. У него, Артёма Воеводы, финки нет, но на последних соревнованиях и впрямь перестрелял по очкам командира блокпоста, выбив две десятки из трёх. А сейчас у него в пистолете целая обойма близнецов.
Три минуты до стандартных шести выстрелов. Не война, а нервы и сплошная арифметика. Для первоклашек. Только вот школу сейчас разбомбят. Две минуты! А часы после смерти отца носила мама, они ей нравились крупным циферблатом. Когда после взрыва Артём подбежал к ней, смотревшей прямо на солнце, то поначалу тормошил её, потом догадался приложить ухо к сердцу. Тиканье часов на оказавшейся рядом руке заглушило все остальные звуки…
Картавый поднял рацию, и Артём подставил под рукоятку пистолета вторую ладонь. Так меньше отдача, а это важно, если придётся стрелять повторно. А он будет. До последнего патрона. За мамку. В эту ненавистную букву "А", охотно лёгшую в прорезь прицела.
И тут совсем не вовремя на мушку опустилось солнце, девочкой на шаре забалансировав на её отполированном острие. Закоптить бы мушку, как научил крёстный, но поздно спохватился! Глаз заслезился, совсем некстати стал стекать по спине и со лба липкий пот. Выгораживают убийцу, спасают от мщения? И когда показалось, что ещё и время остановилось, азовец наконец поднёс к губам рацию.
Он!
Больше не раздумывая и не сомневаясь, опережая картавый приказ на открытие огня и вылет мины-крылатки с белой школьной надписью, Артём нажал на курок.
Миномётчик, словно повторяя книгу Чехова, взмахнул руками-страницами и кувыркнулся с деревянной сидушки в железнодорожную гальку. Артём продолжал стрелять в неподвижное тело, пока пистолет желторотым птенцом не распахнул рот от недостатка пищи. Отбросив ставшее бесполезным оружие, Артём рванулся назад. По ручью. Под аркой. Вдоль линии электропередачи. В лесополосу. У кленового наблюдательного пункта подхватил рюкзак. Полотенца, словно сползшие белые застиранные чулочки, оголили крутые коленки суповой банки. И, теряя секунды, но забрал и гостинец. Задирая ноги в высокой траве, рванулся прочь от автоматных очередей, раздавшихся у железной дороги.