Поэтам положено летать – а Глеб Горбовский взвалил на себя всю тяжесть жизни. Взлететь пустым шариком – легко, а вот выдернуть застрявший в грязи грузовик – подвиг. И каждый тут выберет своё.

Вначале Глеб вроде не выбирал: бездомное послевоенное детство навалилось само. Но потом уже жил сам, по своему нраву. В 1959 году, в 28 лет, он оказался на каторжном Магадане, прибыв туда добровольно, – и сразу пошли тяжёлые, трагические строки, без какой-либо "молодёжной бодрости":

И это не юношеская меланхолия – то была выбранная им реальность, именно такую жизнь он считал достойной. "Я серьёзен. Я – камень. Я всё перетрогал и взвесил. / И всего тяжелее – раздетое сердце моё!" – написал он в самом начале своего пути. При этом выбранную им жизнь встречал не с унынием, скорее с лихостью беспризорника.

Все, конечно, распознали его талант и учили уму: мол, соображай, что к чему! Окстись маленько! Но он у них учиться не стал и выбрал – своё.

Плоть терпела, прикованная к земле, но дух его был свободен. А ещё считается, что вся литература советской поры была "ручной", точнее – "приручённой". А как же тогда поэт Горбовский Глеб?
Да, отрубил себе пальцы, чтобы показать: "Ничего не боюсь!" И так и жил. Сколько штук отрубил? Я почему-то помню лишь один обрубок, наверное, потому, что именно им он постоянно пронзал пространство, читая стихи, чтобы лучше "входили". Путь его был опасен, но ему подходил и сделал ему имя. С форсом бесстрашного забулдыги к славе придёшь быстрее, чем, скажем, сидя в университете пять лет, хотя и там напевали: "Я из пивной иду, я никого не жду, я навсегда побил свой жизненный рекорд!" – и становились смелее. Герои его, да и он сам, выбирали всегда крутые маршруты.

Он был в самой гуще реальной жизни, с героями, в те годы не допущенными на страницы, – однако именно они рубили лес и рыли котлованы для будущих строек. На этих людях держалась страна, и их поэтом стал Глеб Горбовский. Это и была его Родина, причём настоящая. А малой родиной Глеба был Васильевский остров, в частности так называемый Литейный двор Академии художеств, где трудились и отдыхали художники, радостно принимая там и других "мастеров культуры", впрочем, не всех, а больше таких, как Глеб. Да, была и тогда "могучая кучка", ленинградский литературный шик. Но именно Глеб, ещё с беспризорного послевоенного детства полюбивший простор, стал поэтом не только лишь ленинградским, а всероссийским.

Наверное, для этого и надо было потеряться, а не сидеть у мамочки на руках до пенсии, как некоторые. А он сразу стал одним из лучших поэтов современности. При этом яростно отрицал казённую литературу, в том числе и патриотическую, и "официальные лица" от него шарахались. Слово из официального лексикона могло вырваться из его груди разве что с каким-то "довеском". А ценил – грязь, как наилучший материал, и, слушая стихи молодых поэтов, тряс изувеченными пальцами: "Грязцы надо! Грязцы!" Но где ж её взять, сидючи дома? А избегал он как раз благопристойности, нормативности. Там, где изнашивали язык банальностями, – там Глеба точно не могло быть. Бессмысленную утечку слов, занимавшую, увы, большую часть жизни, он ненавидел больше всего. И сумел создать себе репутацию человека опасного, к которому с глупостями лучше не приставать. Однажды, когда в Доме творчества в Комарове проходила какая-то конференция и за Глебом в его хибарку послали какого-то новичка на велосипеде (опытный человек не поехал бы), Глеб встретил гонца такими словами: "Чтобы у тебя велосипед во лбу вырос!" Признавал только образы – и гениальные строки: "Встречая людей, ощутив суету, / бесстрашно, как древо, молчать в высоту". Правда, молчал Глеб не всегда. Чаще – "прикладывал". Но именно в его шершавой, колючей оболочке и смогла выжить нежная душа – другую, менее прочную скорлупу, походя раздавили бы, даже не заметив. А так – самые нежные строки своего времени написал он:

Это из первой настоящей, неизуродованной книги Горбовского "Тишина", вышедшей с большим опозданием. Опоздали, впрочем, "они", а не он. Он-то работал всегда, несмотря ни на что.
Ранний Горбовский, средний Горбовский, поздний Горбовский. Изменения были, но на девяносто процентов он себя сохранил – как, пожалуй, больше никто. Такого попробуй перевоспитай!
Менялся он сам. Условно говоря, средний Горбовский не пил, писал прозу, вовсе не худую, и даже получил за неё Государственную премию. Вкусил! Сочинял и стихи, ставшие песнями, сам Соловьёв-Седой обожал его, привечал. Вполне достойная жизнь!
Так почему же поздний Горбовский нравом пошёл... не в среднего, а в раннего? Толчком, наверное, послужили перемены девяностых, когда рушилось всё. Помню Горбовского на трибуне – такое было, кажется, в первый и уж точно в последний раз. "Прощайте, коллеги!" – с горькой усмешкой произнёс. И – исчез средний Горбовский. И появился – ранний. Он же – поздний, трагический и прекрасный.
Но – пошли перемены к лучшему! Которые Горбовского почему-то бесили. "Прозектор перестройки!" – изрёк он, глядя по телевизору "Прожектор перестройки". Ну прямо не угодишь ему!.. Да. Такому – не угодишь! "Но как же? За что же мы боремся? Давайте. Горбовского на телевидение пригласим!" – "Давайте!" И пригласили. Ну послушали, конечно! "А можно другое чуть-чуть?.. Замечательно! Но есть одно место –нельзя ли." – "Понятно, – мрачно произнёс Глеб. – А можно я тогда просто. Блока прочту?" – "Блока? Ну что ж. Блока и в школе учат. Давайте!" Заработали телекамеры – и Глеб выдал (цитирую только часть):

Начальники обалдели. "Как – Блок? Не ожидали от него!" А Глеба в эфир так и не пропустили. Хотя все обожали его – именно за то, за что не пропустили. Настоящее полное издание Горбовского, без купюр, осуществила лишь Лидия Гладкая. "Моя первая и четвёртая жена!" – так приласкал её Глеб на своём юбилее. Только с горькой иронией (и часто в свой адрес) он и говорил в последние годы. "Какая я "Покаянная головушка"? Но, представляешь, чуть книгу так не назвал! "Окаянная" – вот это правильно!" С таким названием книга и вышла. Потом, помню, на юбилее выступал его лучший друг и главный соперник на Олимпе Андрей Битов. Сказал, что из тяжёлых букв "ГЛЕБ ГОРБОВСКИЙ" он сложил лёгкое слово – "СОЛОВЕЙ".
Пятый том собрания сочинений Горбовского издан Лидией Гладкой в 2013-м. Гений? Конечно. А вот чтобы издать – тут трудности. Глеб работал над томом серьёзно и с благодарностью. В написанном им предисловии многих благодарит и жалеет лишь о том, что не удалось включить детские стихи. Пожалуйста. Включаю в статью. Наизусть помню, как и многое его:

Конечно, грустно. Но как написано!