Стихи, написанные на борту атомной подлодки "Воронеж"

Короче время.
Уже двери.
И все предчувствуют беду…
И апокалипсиса звери
уже почти что на виду.
Спасенья нет в отраве-водке.
Всё тише ангелы поют.
И в атомной подводной лодке
печали мира
достают...


* * *

Облака плывут, облака.
Словно в небе течёт река…
И на этой-то на реке
пристань есть моя
вдалеке.
Да, хотелось бы – вдалеке.
Всё-то, всё у Бога в руке.
Дай ещё и жить, и терпеть…
Тут уж рифма идёт:
и петь.


Культура

В океане пошлости, коммерции
мы плывём куда-то по инерции.
За бортом – бутылки, грязь,
                                   ошмётки…
с перископом вражеской подлодки.


Пенсионер

Проснулся – и глядит на облака
И час, и два, и столько, сколько хочет.
Не суетится он и не хлопочет.
Ему теперь дарованы века...


* * *

Приходили строки, как друзья.
Приходили строки на мученье.
С ними проходила жизнь моя.
И свобода в них, и заточенье.
Этот путь пройду я до конца.
Не сверну, не назову всё бредом.
Шли путём зерна, путём свинца
До меня – и мне идти их следом.


* * *

Родина моя заснежена.
Словно бы она обласкана
Белыми снегами нежными…
Словно пребываю в сказке я.
Сказки хорошо кончаются.
Русские. Народные. Чудесные…
И не будем, друг, отчаиваться.
С нами силы вечные, небесные.


* * *

Метель метафизически метёт –
Соединяет землю с небесами…
Зато душа лирически поёт
И просится в какие-нибудь сани!
И просит, чтоб не уходил домой,
Бродил в метели, песни распевая.
Ах, пой, душа! С метелью вместе пой,
Своей любви всемирной не скрывая.


* * *

Судьба берётся силой, не тоской.
И не уныньем, не безвольем нашим.
А сила в вере, вечной и родной.
И с ней живём, надеемся и пашем.
Ты улыбнёшься: пахарь тоже мне…
Да все мы, милый, пахари от века.
Мы на земле живём, не на луне,
и пахарь здесь синоним человека.
Не унывай. И радость в мире есть,
когда ты сильный. Я тебе желаю
быть сильным, сын. Молюсь и уповаю.
Да каждый день –
как радостная весть!


* * *

Пересохла родина лягушек –
Этот пруд заилился, зарос…
Потому что никому не нужен.
Кто поднимет о пруде вопрос?
Связь времён, конечно же, распалась,
И конечно, мы же не рабы…
Никого в деревне не осталось.
Ни одной – как не было – избы.
Не осталось даже сельсовета,
И дорога поросла быльём.
Слава Богу, что осталось лето.
Что остались солнышко и гром.


* * *

Не успел поглядеть за окно
На разлапистый клён и рябину,
А уже и зима, и темно,
И кругом всё похоже на льдину.
Не успел, не успел, а уже…
А уже всё подходит к итогу.
И я понял – в бессмертной душе
Начинаются сборы в дорогу.


* * *

Там всё понятно мне до кочки.
Мой край, берёзовый, льняной…
Там хорошо приходят строчки.
Там эти к л е й к и е л и с т о ч к и,
и воздух – к л е й к и й и родной!


* * *

Года идут и незаметно тают.
Так во дворе растает снеговик…
Его земля родимая впитает,
и что-то паром в небо улетит.
Ах, снеговик! Тобой довольны дети.
Хороший ты и добрый ты на вид.
Так и стоял бы ты на белом свете…
Но обновленье мира
не велит.


* * *

Секонд-хендом повеяло снова –
Нестерпимой такой беднотой…
И рождается горькое слово,
И опять мы за некой чертой.
Нас качает то влево, то вправо,
И никак мы в себя не придём,
И глядит мировая орава:
Ну, когда ж мы совсем упадём?


Достоевский

Кадильный звон,
                       как звон кандальный…
Он в храме нынче, не в тюрьме,
он – Достоевский гениальный.
Он будто светится во тьме.
Пройдя расстрел, пройдя страданья
и через мёртвый дом пройдя,
на Бога вынес упованье.
Он чисто верит, как дитя.
Он – как писатель – всё разложит
по полочкам, всё разберёт.
Читателей сомненье гложет –
он объяснит, он смысл найдёт…
В дом Божий трудная дорога,
но всех с надеждой ждёт Отец.
Писатель трудится для Бога
и человеческих сердец.


Стихи из Донбасса

Вот книжечка девушки Анны,
Стихи многословны, туманны…
Но я их читаю, читаю –
И долго в стихах обитаю.
Таится в них что-то такое,
Что душу лишает покоя.
И я нахожу в них детали,
Которые мне рассказали,
Что русский Донбасс не сдаётся.
Но всё тяжелей там живётся...
Что всё там уже на пределе.
А мы тут в Москве не при деле.


На месте гибели теплохода "Поморье"*

В море бросаем гвоздики,
Там, где на дне теплоход…
Чаек печальные крики.
Тихий, печальный народ.
Трудно сквозь годы заплакать,
Мыслью о давнем скользя…
Но сохраняется память,
И забывать нам нельзя…
В море бросаем гвоздики,
Вдаль их уносит волной…
Вечная память… И крики
Чаек… И вечный покой.
Белое море темнеет,
Вот понемногу штормит.
Катер качает сильнее,
В лица вода нам летит…
Вечного нету покоя
В зыбких пределах земли.
Здесь устроенье такое –
Рвёт на куски корабли…
Сколько на дне беломорском
Лодок, людей, кораблей…
Волны по палубным доскам
Катят сильней и сильней…
К берегу время податься,
К линии береговой…
С морем не будем бодаться.
Ветер гудит штормовой.
Мы помянули погибших.
Сделали всё, что могли.
Сколько в просторах всевышних
Взятых внезапно с земли…
Надо всегда быть готовым.
Мы не готовы всегда.
Слева и справа по борту
Жуткая ходит беда.

* * *

Мы третью мировую проиграли.
Нас предавали, нам премного врали.
Но многие картину понимали
И от тоски великой умирали.
Грядёт война четвёртая, возможно,
И многим нынче страшно и тревожно.
Она грядёт, она уже близка –
У многих снова смертная тоска.
Нам проиграть эту войну нельзя.
Пускай по крови собственной скользя,
Но ПОБЕДИТЬ!


* * *

Впервые я не искупался в море.
Не потянуло, хоть жара кругом.
Всегда в твоих волнах я плавал, Каспий,
А вот сейчас какой-то вышел сбой.
Нет прежней тяги.
Хватит, накупался...
И тяга к слову ослабела, да.
Я это понял – и не испугался.
Вот в чём печаль и, может быть, беда.
А внучка на это сказала:
"Дед, ты познал дзэн".


* * *

Каньон был залит доверху закатом.
Он поражал огромной глубиной.
Я на краю стоял – как малый атом,
А он – как Бог сиял передо мной!
Каньон Хунзахский – словно чудо света!
Он взволновал, открытием маня…
Нет, я подумал, песенка не спета,
Ещё волнует эта жизнь меня.


До Ахульго мы так и не доехали

До Ахульго мы так и не доехали.
Мы заблудились высоко в горах.
Настала ночь, и смысла уже не было
туда стремиться.
Ночь, ущелья, страх…
Стояла темень горная и горняя,
Колёса отрывались от земли.
Они порою самым краем пропасти,
как будто краем мирозданья, шли…
Огни аулов с небом перемешаны;
внизу, вверху – везде ночной провал.
До Ахульго мы так и не доехали.
Но я в горах
полночных
побывал…