* * *

На Троицу жарко. Гостей редких жду.
Куплю абрикосов на рынке колхозном,
соседка полощет бельё на пруду
и кажется маленькой в деле серьёзном.

Нагнётся к воде, засучив рукава.
Со дна своё детство достанет и снова
плывёт по-собачьи оттуда сюда
из самого страшного сорок второго,
а дальше не помнит… Несётся отряд.

Приехали внуки на целое лето.
Беззубые рты абрикосы едят,
и рыжие косточки в небо летят,
и ангелы ловят их где-то.


* * *

Верхняя полка, книжка-гармошка,
душный вагон засыпает немножко.
Поезд ныряет в черничные ночи.
Спелые дни и вкусней, и короче.

Лето кончается, но остаётся
мамин подарок, июльское солнце,
банка с вареньем, мешочек с грибами,
книжка-гармошка с чужими стихами,

старого города тёплые липы,
новые вспышки тяжёлого гриппа,
тихое слово, святое причастье,
несовершенное, но всё же счастье.

Быстро пустеют купе и плацкарты.
Поезд ложится кружочком на карты,
и по пунктиру, как птичьему следу,
я возвращаюсь. Я скоро приеду.


* * *

Смотрю на бледный профиль,
разгадывая, где
во мне библейской крови
растёт наследие.

Упорство мягких линий
округлого лица
скрывает без усилий
всю избранность отца,

и бабушкину схиму
по линии другой
пересекает имя,
стянувшее петлёй

измученную шею,
свою родную. Как
мне вымолить прощенье?
И можно ли вот так

пустить по ветру корни…

Безумствует орда,
её предощущаю
в роду своём, когда

вода покорной Клязьмы
и старые холмы,
и беленькие храмы, —
всё это я, всё мы

и все, кого не помню,
не знаю, как зовут,
но вижу так упорно
в себе и там, и тут.


* * *

Когда совсем привыкнет к телу
не знавшая его душа
и к горлу — высшему пределу —
с блаженной лёгкостью стрижа
приложится и, повсеместно
ища иного естества,
просыплется на жернова, —
под языком темно и тесно.

Так начинаются слова.


* * *

День закипает. Дети смеются.
Прячется кот на балконе.
Младший впервые пошёл. Оглянулся
и потянулся к иконе.
(Приподнимает большая рука
ангела этого до потолка).
Пальчиком водит по лику и плачет,
и незнакомая мама
кажется очень похожей на ту…
ту, что стоит у дивана.
Солнечный зайчик запрыгнет в окно,
вербные ветви поймают его.
Мама возьмёт на колени
сына, и радость души велика,
и утешение — вкус молока.
Движутся женские тени
вдоль разрисованной мелом стены.
Мальчику обе видны.