* * *

По жухлым травам просеки сквозной
летит тяжёлый ветер земляной
и листья пред собою гонит валом –
зелёную апрельскую тщету.
Они разваливаются на лету
и бьются ураганом обветшалым,
не покрывая дёрна наготу.

А в вышине воздушное движенье –
торжественно рождается весна –
клубятся тучи, ширится свеченье
и растекается голубизна.

И птицы рвутся в светлые проёмы,
и прутья тычут почки в вышину,
и кажется, что отголоски грома
бесповоротно утвердят весну.

В гранитном парке сталинских домов,
чьи капители расцвести готовы,
фосфоресцирующий свет лилов
и мостовые мокрые лиловы.

И над слепой доверчивой весной
летит тяжёлый ветер земляной,
окрашенный свечением лиловым,
валы листвы уже изнемогли,
и только руки тянутся с земли
туда, где птицы развернулись снова
и за покров сияющий ушли.


* * *

Сколько тут домов снесли
под один замах,
лишь проплешины земли –
память о домах.
Взялся поздний снегопад
выбелить дотла
пустоту, где год назад
жизнь своя текла.

Паром дверь заволокло –
вход по одному –
застоялое тепло
плещется в дому.

Газовых конфорок пыл,
жар кухонных ссор.
А какой тут запах плыл
за окно во двор!

Коридорной лампы свет
жалко оголён.
На стене велосипед
косо закреплён.

В белом воздухе пустом
в двадцать пять венцов
высится снесённый дом
без своих жильцов.

Словно струи сквозь золу,
в землю, в корни трав,
все они ушли во мглу,
слова не сказав.


* * *

Удивительно пахнет дождём –
воздух соткан из влаги и воли,
жадно дышишь и веришь с трудом,
что сугробы мы перебороли.

А зима бесконечной была,
опостылело это убранство –
как посмертная маска, бела
затвердевшая корка пространства.

Девять месяцев – гипсовый гнёт,
воздух в струнку, деревья ни шагу,
и казалось, что кончится год
и земля под снегами умрёт,
не всосав животворную влагу.

А теперь – до ростка, до комка
глинозёма – всё дышит весною,
и течёт, как ночная река,
в отраженьях асфальт подо мною.

И безумный, казённый, любимый
город, вырванный из-подо льда,
и машины, летящие мимо,
одуревши, не зная куда,
в гром, в жару, где сирени в пыли, –
всё омыто прозрачной водою,
всё омыто водой молодою,
властным запахом мокрой земли.


* * *

Сумерки на землю налегли,
даже небо отдано удушью,
зарево зелёное вдали
реет над асфальтовою сушью.

В темноте они ещё светлей –
ожиданье тягостной недели –
прутья на обрубках тополей
уплотнились и позеленели.

И уже гуляет над Москвой
среди туч, насупленных зловеще, –
лёгкою косынкой грозовой
эта зелень светлая трепещет.

Входит лето в каменный мешок,
опоздав и перепутав числа.
Тут любой не то что одинок,
а с самим собою разлучился.

Капли света бьются о стекло,
небо дышит духотой сырою.
На Москве обвисло тяжело
лето довоенного покроя.

Что же сердце полое щемит,
будто в пустоте его щербинка,
что же в небо тусклое летит
зелени прозрачная косынка?


* * *

Загромождён разросшейся листвою
по-летнему зелёный небосвод,
и запах солодовый над Москвою,
как облако воздушное, плывёт.

Оно прокатывается невесомо,
сияет оболочкою своей,
его вдыхают тёмные проёмы
открытых окон в гуще тополей.

А в доме незаметно перемены,
он выстоял которую весну,
от зноя облупившиеся стены
томительно восходят в вышину.

Струясь в потоках кухонного чада,
посудой громыхая вразнобой,
всплывает коммунальная громада
и заполняет небо над собой.

Пустынный двор от ужаса стихает.
Пластмассу ест послушная игла –
и звуки фортепьянные стекают,
как будто капли с лёгкого весла.

А в вышине, в столпотворенье света,
где с Голиафом борется Давид,
сиреневый, июньский, разогретый,
прозрачный ливень яростно кипит.

* * *

Остановился воздух. Стебли трав,
и зонтики душистые цветов,
и ветки ароматного жасмина,
и старого шиповника гряда,
настой земли, на солнце разогретой, –
все запахи как будто напряглись,
слились в один, утратили все свойства.

Образовался плотный щит воздушный,
замешанный на мощной светотени,
и небо положили на него:
огромный материк и океаны,
в лазури огненные острова,
пылающая над землёю карта!

В нагретом электрическом пространстве,
пульсируя копилось напряженье.
Умолкли птицы, лес обезголосел,
теперь стояла тишина такая,
что кажется, вот-вот расколет небо
мгновенный ослепительный разряд.
Сетчатка глаза выцветет, когда
вернётся зренье – поздно, не заметишь,
как две плиты сомкнутся по разлому.

Мгновенье напряжения. Минута
мучительного чудного настроя!
Две, пять минут… Вдруг карта неба гаснет,
проносятся стрижи, идёт прохлада,
а небо выцветает, вечереет
и делается бледно-голубым.

Уже запахло свежестью ночной,
и потемнели елей силуэты,
и в светлое открытое окно
ко мне ночная бабочка летит.