РОМАН СЕНЧИН

Все вокруг говорили, что у Сергея запутанная жизнь. Одни осуждали, другие сочувствовали, Сергей же не понимал ни тех, ни других. Да, запутанная, но в молодости она и не должна быть другой — необходимо поплутать, чтоб набраться опыта, а потом уж, годам к тридцати, выйти на магистраль. Это лучше, чем сбиться с нее уже взрослым по году рождения, но младенцем в плане накопленного опыта, знаний об окружающем мире. Все эти разводы, шумные увольнения с работы со швырянием заявлений на начальницкий стол и прочие эпатажные поступки, психозы и истерики немолодых, не нагулявшихся в положенное время мужчин и женщин…
Об этом Сергей часто не то чтобы спорил, а разговаривал с друзьями — Славкой и Юлькой Седых. При каждой встрече обсуждали.
В их дружбе народная мудрость — что противоположности сходятся — подтверждалась буквально. Сергей вечно спешил, хватал впечатления, удовольствия, получал удары, переезжал с места на место, а Славка с Юлькой жили в родном городе, женились после двух лет отношений, работали там, куда устроились, получив дипломы, распорядок их дней не менялся месяцами… Сергей, конечно, вслух об этом не заикался, но ожидал, что вот-вот кто-то из Седых не выдержат и сорвется. И разлетится их семья, как камень — от внутреннего давления.
Где-то он читал, что камни могут раскалываться, а то и взрываться без всякой видимой причины. Или минералы… Разница наверняка невелика, тем более для него — он не геолог и не физик.
— Здоров! — кричал Сергей в трубку домашнего телефона. — Как оно? Живы-здоровы?
— А, привет, — отзывались Славка или Юлька, — вернулся из своей экспедиции? Приходи!
Периоды жизни не здесь сначала Сергей стал называть экспедициями, а потом и друзья. И этот звонок со стационарного телефона на стационарный стал своего рода традицией, знаком, что он снова рядом.
— Ну что, вернулся, наполнился своим опытом? — спрашивали Седых, когда, усевшись за праздничный стол, готовились выпить по первой. — Надеемся, теперь-то уж навсегда.
— Как знать, как знать.
Сергей оглядывал комнату, в которой почти ничего не менялось. Тот же советский сервант с посудой за стеклянными дверцами, тот же диван, тот же ковер на стене, те же шторы, то же кресло перед телевизором. Телевизор, правда, другой — не фанерный ящик с выпуклым экраном, а черная плазма. Еще вон столик в углу за сервантом, на столике компьютер… Но в целом обстановка была настолько знакомой, какой-то замороженной, что Сергея начинала крутить тоска.
— Вряд ли, — уточнял, повинуясь этой тоске. — Рано оседать и закапываться в донный песок.
— Почему в песок-то? Мы что, например, зарылись? — В голосе Славки слышалась обида, а Юлька добавляла:
— Очень интересная жизнь тут стала, и в школе — нагрузка, конечно, приличная, но ребята всё искупают — каждый новый класс умнее и умнее. И понимаешь, когда ведешь своих все семь лет, это такое… Не побоюсь этого слова — счастье.
— Да я понимаю, — соглашался Сергей, но соглашался, не зная того чувства, о каком говорила Юлька, — понимать понимаю, а вот самому влиться… Нет, ребята, я хочу, только не получается… Что ж, — поднимал рюмку, — за встречу!
Ели горячее, приготовленное хозяевами, закуски, купленные по пути гостем. Вспоминали прошлое, Сергей рассказывал о своей очередной экспедиции.
— Город из тех, что три перекрестка, два светофора. Хотя симпатичный. Дома двухэтажные, с резьбой. Как у Симонова — домотканый, деревянный… Прихожу в школу, они все: «Наконец-то учитель истории будет! Мужчина к тому же!» А там всё стоит, работы ноль, огородами живут, и учителей некомплект лет уж двадцать… Посмотрели трудовую: «А что это у вас: год, три — и новое место?» — «Я не летун, — говорю, — но обстоятельства часто складываются так, что приходится менять место». Они кривятся: «Вы это в анкете не указывали. Знали бы, подумали…» — Славян, — Сергей кивал на бутылку, — плескай… Поселяюсь в квартирке. Комната, кухонька, туалет даже с ванной, по их меркам — люкс. Обычно-то сортир на дворе, а мыться — в баню… Приступаю, в общем, к работе. С пятого по одиннадцатый. Первый месяц отлично, а потом девчонки из седьмого класса как с ума сошли — болтают, с места встают, словно нет меня. Я и так, и этак, и под запись давать стал — один хрен. Главное, пацаны тихонько сидят, им-то интересно, а эти… Ну, давайте. — Чокнувшись и выпив, он продолжал: — Однажды оставил пацанов после урока, говорю: «Вы чего девчонок своих так распустили? Это ж жены ваши будущие, они вот так всю жизнь будут, если сейчас их на место не поставите». А пацаны: «Да как их поставишь — они нас бьют». А там такие кобылы, как из одного помёта, — толстые, высокие, чуть не с меня ростом. Родителей вызываю — родители тоже: «Ничего не можем сделать». На педсовете: «Не можем». Главное — другие классы нормально, а этот… До того дошло: однажды вскакиваю, собираюсь — а первый урок как раз у седьмого «Б», — бегу в школу, а тут коров в стадо сгоняют. Это в апреле уже… «Почему, — думаю, — так поздно сгоняют?» Посмотрел на часы: половина седьмого. Тогда и понял: надо сваливать. Написал заявление, дотерпел. И вот — снова с вами.
— Ну уж, — Юлька шутливо морщилась, — не верю, что какие-то семиклассницы могли тебя выжить. Колись, что еще было. Давай, давай.
Сергей для интриги увиливал, потом признавался:
— Было еще... Женщина…
— Ну вот!
Он не считал себя бабником, не коллекционировал связи и романчики — влюблялся искренне и серьезно. Часто женщины отвечали взаимностью, но прочных отношений не получалось…
— Колись, колись, дружок. — Юлька толкала его в плечо.
— Слав, плескай… В чем колоться? Ничего не было.
— Сам же говоришь — было.
— Причина уехать была, а так — ничего. В том-то и дело, что ничего… В общем, влюбился в девушку, учитель биологии. Валентина. Молодая, одинокая, из местных. Года три назад пед окончила… Пьем? Пьем! — Кидал в себя содержимое маленькой рюмочки. — Уф!.. Такая, в общем, небесная особа, хоть и биолог. Ну и влюбился. Стал оказывать знаки внимания, цветы, провожать пытался. А она прямо как стена. По коридору идет живая, улыбается, а меня увидит — и каменеет. «Валентина, говорю, почему вы так? Давайте встретимся после работы, в ресторан или в кино хоть, как подростки». — «Я занята». И так неделя за неделей. Мне самому неловко, и вижу, что другие заметили… «Валя, ну почему?» Молчит. Потом — бац — директор меня зовет, Людмила Викторовна. Такая тетенька лет пятидесяти, но крепкая, из тех, на кого время не действует. Очень эту напоминает, Светлану Михайловну из «Доживем до понедельника». Вхожу. «Присаживайтесь». Сел. «Я вижу, вы, Сергей Андреевич, неравнодушны к Валентине Федоровне. Не ошибаюсь?» — «Не ошибаетесь. А что здесь такого?» — «В общем-то ничего. Рамки вы, кажется, не переходите. Но я должна вам сказать, что ничего вы не добьетесь». Мне интересно стало, и зло взяло, спрашиваю: «Почему не добьюсь?» — «Потому, что у нас так не принято». — «Хм! А как принято?» — «У нас принято к избраннице относиться всерьез. А не как к такой — на одну ночь, в общем». Я аж на стуле подскочил. Не от слов, а как она это сказала. С такой комсомольской сталью. В школе так отчитывали на собраниях, помните? «Я, говорю, отношусь к Валентине Федоровне вполне серьезно. Зову ее в ресторан, например». — «У нас порядочные люди в рестораны не ходят». — «Что, предлагаете сразу на домашний ужин позвать?» Ненавижу эти разговоры. А директриса так на меня смотрит: чего, типа, дурака корчишь? И говорит: «Серьезные отношения выражаются в том, что вы готовы взять вашу избранницу замуж. Знаю, это теперь мало где принято, но мы здесь сохраняем традиции». Мощно, да?.. Ну, я конечно: «Не исключаю такой вариант. Правда, для того, чтобы делать предложение, нужно все-таки узнать человека ближе, не правда ли?» Она: «Вы знакомы с Валентиной Федоровной уже три месяца, наверняка могли убедиться, какой она замечательный и чистый человек. В старину сватали зачастую почти незнакомых, и ничего, семьи были крепкими, многодетными. Не обязательно ходить по ресторанам». Ну, тут уж я не выдержал: «А вам не кажется, Людмила Викторовна, что вы перегибаете палку. Я вам не школьник и не студент-практикант, а взрослый мужчина. И позвольте мне самому решать, как мне ухаживать за потенциальной невестой. Людям нужно по-настоящему узнать друг друга, понять, подходят они или нет. Четырнадцать процентов пар распадаются из-за того, что им не нравится запах друг друга. У нас, говорю, не девятнадцатый век и, слава богу, уже не социализм, а свобода. Каждый вправе сам выбирать…» Как она взвилась! Как ее понесло! И про свободу, про бездуховность, проституцию, наркоманию, мой цинизм… Ну, думаю, не выжить тебе, Серега, в таком заповеднике. К Валентине любовь не то чтоб испарилась, а такой стала, как к инвалиду, что ли… А когда она узнала, что заявление подал, так на меня посмотрела. Я ей говорю: «Валентина, поехали отсюда. Найдем другой город, другую школу». Она прям с лица спала, шепчет: «Нет. Это моя родина». Ну, нет так нет. Уехал.
Подобные истории Сергей рассказывал каждый год или через год, или раз в три года — дольше нигде не задерживался. Седых слушали с печальной усмешкой: «Эх, Сережка, Сережка». А он в душе жалел их.
Есть, конечно, поговорка — где родился, там и пригодился, но она не для него. Люди делятся на тех, что сидят на одном месте, обустраивая свое гнездо или норку, возделывая почву вокруг, подстригая газон из поколения в поколение, и рвущихся прочь от гнездышка или норки. Не будь этих вторых, планета была бы сплошным белым пятном.
Если принять теорию, что наши предки зародились в одном каком-то месте, то расселиться по земле их заставило наверняка не перенаселение. Их тянула жажда постигать пространство. Вряд ли юкагиров на берег Ледовитого океана или рапануйцев на остров Пасхи загнали более сильные соседи — шли и плыли туда, скорее всего, по своей охоте, в поисках лучшей доли. Интересно, что, как недавно доказали ученые, через многие тысячи лет потомки выходцев из Африки потянулись из Европы и Азии на свою прародину, в район озера Чад, нынешнюю Эфиопию, — словно сообщили природе, что семя хомо сапиенс распространено повсеместно…
Сергей любил родной Екат, но через несколько дней уставал в нем. Начинал тосковать. Квартира, в которой знал каждую мелочь, мама, для которой он по-прежнему был несмышленым мальчишкой, тополя во дворе, школа, где отучился все десять лет, гастроном, гаражи, стойки для бельевых веревок, многократно покрашенные, и если колупнуть эти синие-коричневые-зеленые-бордовые слои, дойдешь до ржавого, уставшего металла. И сам начинаешь казаться себе уставшим, покрывающимся ржавчиной и ищешь школу в каком-нибудь городке или поселке, где еще не бывал, куда требуется учитель истории или русского языка и литературы.
Конечно, он не молодел, но видел себя в зеркале каждый день — когда брился, умывался, поэтому к себе, постепенно матереющему, привык А вот мама, друзья и приятели юности, с которыми встречался спустя время, вызывали грусть. Не тем даже, что мама стареет, а друзья из парней и девчат превращаются в дядь и тёть, а этим своим прозябанием на одном месте. Деятельным вроде, но все равно прозябанием.
«И о чем они вспомнят потом, перед смертью? Что выделят из тех десятков лет, что были после школы, института? Ведь там будет одно. Один и тот же дом, одна и та же дорога на работу, одна и та же работа, одни и те же люди вокруг. Жуть».
Сергей ежился от этой перспективы и скорей, чтоб взбодриться, раскладывал свою послеинститутскую жизнь на этапы, выделял события.
В таком-то году был Туринск, а с такого-то по такой-то работал в Верхотурье, такой-то и такой-то провел в Ирбите, а в таком-то его занесло в Кунгур… Там-то была Наталья, там-то Ирина, а там-то по нему сохла Рая, но он никак не мог ответить взаимностью — не лежала душа, а вот к Валентине там-то лежала так, что не выдержал ее каменной неприступности и уволился…
Да и для дружбы полезны периоды разлук. Работай он в одной школе, например, с Седых, наверняка бы давно друг другу осточертели, рассорились из-за какой-нибудь ерунды. А так — редкие телефонные звонки, еще более редкие посиделки за накрытым столом дружбу только укрепляли. Тем более поговорить есть о чем: коллеги. Но — не сослуживцы.
Познакомились летом восемьдесят девятого на экзаменах в истфил их областного пединститута. Юлька была тоненькой, скромненькой, в старомодном платье в цветочек из легкой такой ткани; на площади перед центральным входом, где вечно гулял ветер, подол платья то и дело взлетал, и Юлька скорее хватала его, опускала под взглядами парней, успевших увидеть розовые продолговатые бедра… Славка выглядел стопроцентным ботаником, только очков не хватало, все время листал какие-то учебники и тетради, казалось, он-то один Юльку с ее ногами и не замечает. А вот же, на первом курсе стали парой, на третьем поженились и столько времени вместе.
Юлька успела поправиться, даже слишком, стала этакой сдобкой, со Славки сползла личина ботаника — превратился в мужичка, уверенного в себе, но чересчур: наверняка ведет уроки по лекалу, мало читает новых материалов, строго пресекает вольнодумцев, требует порядка и дисциплины.
Сергей же, хоть, естественно, годы берут свое, остается прежним. Сухощавый, подвижный, сомневающийся, хватающийся за книги и публикации в интернете, выписывающий журнал «Дилетант», в джинсах, свитере или клетчатой рубашке навыпуск, с начесом и прямым, по моде восьмидесятых, пробором… По крайней мере, ему хотелось верить, что он если и меняется, то не сильно.
Сдружился с Юлькой и Славкой не сразу. По сути, все пять лет оставались просто однокурсниками — здоровались, иногда выпивали вина в дешевых кафешках после лекций, болтали, давали друг другу конспекты, если кто-то вдруг не был на лекции… В общем, таких, приятельствующих, было человек пятнадцать на курсе из двадцати с лишним. Остальные держались поодиночке — здоровались, прощались…
Дружба, именно дружба, а не приятельство, возникла позже.
В девяносто четвертом году, когда выпускались из института (он уже успел стать педуниверситетом), система распределения на работу накрылась крышкой, да и вообще профессия учителя считалась лишней, смешной, позорной даже. Большинство ребят окончили институт ради дипломов — с дипломами, как им казалось, легче было войти в бизнес.
И вот на обмывке этих самых дипломов Сергей, захмелевший от шампанского и водки, заявил, что едет в сельскую школу в Серовский район, один из самых отдаленных и бедных. И, помнится, образовавшуюся тишину после таких слов прервал именно Славка. Как-то очень серьезно и взросло спросил:
— Это правда?
— Да, я словами не бросаюсь.
И через месяц действительно уехал. И отработал там два года.
После этого Юлька и Славка стали воспринимать Сергея сначала как героя — не только остался в профессии, но вдобавок и трудится бог весть где, — а потом, после двух-трех смен мест работы, как непутевого сына, что ли.
Судьба очень долго не давала им ребенка. Сергей, ругая себя за такие мысли, ждал, что вот-вот или Славка, или Юлька не выдержат и уйдут к другому человеку. К тому, кто ребенка сделает… Иногда осторожно, прячась за шутливый тон, интересовался:
— Хотите ли наследников, господа?
Отвечала обычно Юлька. Прижималась к мужу мягким и спелым боком и говорила:
— Хотим. Не получается.
Потом следовали уточнения: оба здоровы и группы крови с резус-фактором вроде подходящие, но вот — никак. Пробовали даже искусственное оплодотворение, денег заплатили. Бесполезно.
И все же случилось: в тридцать четыре года Юлька забеременела. Для всех это было удивительно, даже пошли разговоры, что отец — не Славка.
Сергей, слыша их, отмахивался:
— Перестаньте. Радоваться надо. Добились ребята.
— Да ведь как? Ну, три года замужем, ну пять, а тут почти после двадцати. Как в сказке какой-то.
— Бывает, все в жизни бывает…
Родила Юлька в начале августа — Сергей как раз оказался дома в отпуске, встречал ее вместе со Славкой и их родней. Хлопнул пробкой шампанского, как на свадьбе…
На свет появилась девочка, которую назвали Надей.
— Ну, что-то вы без фантазии, — морщились близкие. — Надь сейчас каждая пятая. Могли б пооригинальней что-нибудь.
— Наденька, — отвечали Седых. — Она наша Надежда.
Сергей в те недели часто бывал у них. Стоял перед кроваткой, смотрел на младенца. Надя постоянно шевелила ногами и руками, словно делала какие-то гимнастические упражнения. Это было странно и страшновато.
— А что она так? — однажды спросил. — На ушу похоже.
— Мышцы разрабатывает, — ответил Славка и понизил голос: — Юля раньше времени ведь… на два месяца почти… кесарево пришлось делать.
Когда девочка пыталась смотреть на что-нибудь, зрачки у нее расползались в разные стороны. От этого тоже становилось не по себе, но тут Сергей знал: у новорожденных часто расфокусированный взгляд.
— Что, Сергунь, — говорила Юлька, — завидно? Давай тоже делай своих. Пора.
— Надо бы, — соглашался он, — надо…
А в душе уверенности не было — там была тишина. Или вообще пустота. И тогда, перед кроваткой, Сергей, кажется, впервые не понял еще, а почувствовал, что, видимо, проскочил в своих экспедициях какую-то важную точку, необходимую зацепку, спасительный крючок.
«Да нет, что, — пытался возражать, — для мужика тридцать пять — это фигня. Пусть не всё впереди, но очень многое — почти всё».
Вернулся в городок под названием Заводоуковск, где тогда работал, и стал подумывать о женитьбе. На примете здесь были две женщины. Не учительницы, слава богу. С одной отношения сложились отличные, на другую поглядывал. Хотя той влюбленности, что разгоралась раньше, он не ощущал. И не мог сказать себе: вот с этой или с этой я буду счастлив всю жизнь. Нет, скорее всего, через два-три года снова потянет отсюда, и жена не удержит. И, наверное, даже ребенок.
После уроков уходил к железнодорожной станции, садился на скамейку, смотрел на пролетающие по Транссибу поезда с табличками на вагонах «Омск — Москва», «Москва — Тюмень», «Абакан — Москва», «Москва — Владивосток», и тоска сжимала нутро всё сильней и сильней. Огромная страна, непомерные расстояния, миллионы людей, а ему суждено побывать лишь в нескольких точках, узнать от силы тысячу, другую человек, из которых память удержит едва ли две-три сотни…
Этот учебный год дался ему тяжело. Несколько раз приезжал на родину, был особенно нежен с мамой, которая скучала одна и заметно старела, подолгу сидел у Седых, качал на руках Надю. Та уже научилась гулюкать и впервые засмеялась от шутки Сергея.
— Ух ты-ы! — поразилась Юлька. — Да ты волшебник… Надюш, дядя Сережа волшебник?
И та, будто отвечая, ухватила Сергея за щеку, потрепала…
В юности он был уверен: сейчас время летит, а потом, с годами, станет замедляться, дни растянутся, будет когда почитать толстые сложные книги, подумать, ответить на скопившиеся в душе вопросы. Сейчас, пока молодой, нужно скорее жить, потом же анализировать прожитое.
Оказалось, не так. Скорость всё увеличивалась, как-то раскручивалась, и даже сидя часами на стуле, не двигаясь, Сергей ощущал ее, эту скорость. Ощущал физически: вот он замер, а на самом деле несется вперед. И вокруг все несется вместе с ним, сидящим на стуле, и в голове тоже. Мысли не то чтобы путаются, мельтешат — это было бы понятно и объяснимо, — нет, они мчатся так же ровно, гладко, словно автомобиль по прямой, без кочек и выбоин дороге… Впрочем, и мыслями это было сложно назвать — начиналось с какой-нибудь конкретной проблемы или воспоминания, а через несколько минут оставалось лишь ощущение скорости под черепом. Не тяжелой, без давления и боли, а наоборот — приятной такой скорости, стирающей детали, мелочи, нюансы…
С мамой Сергей созванивался часто, узнавал о здоровье, говорил теплые, ласковые слова, терпеливо выслушивал ее советы, какие мамы обычно дают сыновьям-подросткам… Он был ее единственным ребенком, с отцом они разошлись, когда Сергею исполнилось двенадцать, — он запомнил, что из счастливой пары мама и папа вдруг стали врагами, несколько раз без крика, но очень зло поругались, папа собрал чемодан, с которым они прошлым летом ездили в Анапу, и ушел. Навсегда. Присылал денежные переводы, но сам больше никогда не появлялся.
Сергей спрашивал и тогда, и немного позврослев, почему так случилось, мама пожимала плечами: «Устали друг от друга». Он не верил. «У папы другая женщина появилась, поэтому?» Мама возмущалась: «Нет! Не было у него никого. Просто устали. Бывает так — устали. И всё».
Добравшись до пятидесяти пяти лет, мама не стала держаться за работу — сразу вышла на пенсию. И вскоре во время очередного телефонного разговора спросила:
— Я тут решила квартирантку взять, студентку, мне рекомендовали. Ты не против? Ты и так почти не бываешь…
Сергей подавился от возмущения — ответить, даже продыхнуть не мог. Как это, в его комнату чужого человека, а он… Но пока налаживал дыхание, решил согласиться:
— Хорошо, поселяй. У меня здесь, кажется, всё прочно. — Он тогда работал уже не в Заводоуковске, а еще дальше от дома, в Тобольске, город ему нравился, но насчет прочности сочинил, для мамы. — Поселяй, конечно, не так скучно будет.
— Да? Ну, спасибо, сынок. — Мама то ли обрадовалась, то ли оскорбилась его согласию — по голосу невозможно было понять.
Наверняка, как он догадался потом, заговорила о квартирантке, чтобы сын понял: ей невмоготу одной, пора ему возвращаться, укореняться дома, заводить семью. А он — хорошо, поселяй.
Она и поселила.
Квартира у них была удобная. Двухкомнатка хоть и в хрущевке, но не малогабаритная. Довольно большая прихожая, прямо — кухня, тоже не пятачок, а скорее столовая, чем собственно кухня, там умещался большой стол и человек десять за ним. Налево и направо от прихожей — две комнаты одного размера, метров по пятнадцать квадратных. При желании можно не встречаться сутками, что иногда и бывало, когда мама чувствовала, что своим вниманием Сергею она слишком уж досаждает.
И вот теперь, по крайней мере на некоторое время, он лишился родного жилья. С музыкальным центром, дисками, книгами, типа как бесполезными, но необходимыми безделушками вроде коллекции игрушечных индейцев на полке…
— Это правильно, правильно, — убеждал себя. — Мама правильно решила. Надо определяться, взрослеть.
Убеждал и одновременно усмехался таким словам: как-то незаметно, не успев по-настоящему повзрослеть, он стал стареть. Сам чувствовал себя стареющим. И опыта особого не набрался…
Почти весь отпускной июль просидел в Тобольске. Свободное время старался употребить на посещение музеев, кремля, изучение истории города. Начал писать очерк о Марии Хлоповой, выбранной в жены первым царем из Романовых Михаилом Федоровичем, а потом, под давлением матери, которая Марию невзлюбила, отправленной сюда, в Тобольск, с формулировкой «к царской радости непрочна».
Судьба девушки увлекла, тем более, как стало ясно Сергею во время сбора материалов, царь ее по-настоящему любил и пытался позже все же на ней жениться… Но — не сел за компьютер один раз, другой и вскоре очерк забросил.
В конце месяца не выдержал и сорвался в Екат.
Ну не то чтобы прямо так взял и сорвался — мама сообщила, что квартирантка на пять дней уезжает к своим в Новую Лялю. На этот раз намек Сергей понял сразу, купил билет на поезд и через десять часов был дома.
Конечно, навестил Седых. Их дочке шел уже пятый год, и из почти бесполого пупсика, какой он видел ее прошлым летом, стала настоящей девочкой.
— Надюш, дядю Сережу узнала? — спросил Славка.
— Узнала.
Сергей не поверил:
— Правда?
Она в ответ его обняла и как-то по-взрослому посмотрела.
— Так, — засуетился Сергей, — я тут муксуна привез, груздей соленых…
Потом по традиции было застолье, особенно праздничное потому, что Сергей убеждал друзей: в Тобольске он надолго, все ему нравится, ученики отличные, интересуются историей, много читают, и женщина есть, дело к свадьбе идет… Обманывал, конечно, но сам пытался поверить своим словам.
— Давай, давай, — поддерживали Юлька и Славка, в последнее время, после появления Нади, с особенным чувством — дескать, ты сам не представляешь, какое тебя счастье ждет в семейной жизни.
— Дам, ребята, — кивал Сергей, — дам, не волнуйтесь.
Надя слезла со своего стула, перебралась на диван, где сидел он, а потом к нему на колени.
— Я тебя люблю, дядя Сережа, — сказала отчетливо, поставив ударение на «я», и следом, как когда-то, потрепала по щеке. И прилегла головой ему на грудь.
— Вот так вот, — Сергей хмыкнул, не зная, как реагировать.
— Да, ребенок чувствует, кому любовь необходима, — отозвался Славка, а Юлька велела дочери:
— Пересядь, не мешай есть дяде Сереже.
— Ты на мне женись, — продолжала Надя, не слушая маму. — У меня комната, и игрушек много, и телевизор.
Взрослые посмеялись. Сергей погладил девочку и спустил с колен на диван. Но чувствовал на себе ее взгляд, и это беспокоило.
Перед отъездом он еще раз заходил к Седых, но коротко, попрощаться, и снова Надя смотрела на него странно, горячо.
А дальше началась для Сергея новая жизнь.
Нет, не сразу началась, со случайности, которой не придал значения, а потом случайность эта потянула большие, коренные, а может, и роковые перемены.
Встретил в «Одноклассниках», куда недавно вступил, своего институтского приятеля Жеку — учился на два курса младше. Оказалось, теперь работает в одной газовой компании, вернее, в компании по транспортировке газа. Живет в городе Комсомольский в Ханты-Мансийском округе.
«Возглавляю пресс-службу, — писал Жека. — Всё ништяк. А ты как-чего?»
Сергей поначалу отвечал тоже бодро, а потом признался: «На самом-то деле хреново. Учитель-кочевник. Сейчас в Тобольске третий год, зарплата — одному хватает, а если семья…»
То, что Сергей работает в обычной школе простым учителем, Жеку изумило: «Ты ж крутым чуваком был. Я думал, в бизнесе или на худой конец в какой частной гимназии. Ну, ты даешь!»
Недели две после этого от Жеки не было сообщений — Сергей решил, что с таким неудачником тому и переписываться позорно. Совсем приуныл, и дело, каким занимался больше пятнадцати лет, и само здание школы, старенькое и бедное, и город, тоже старенький, несмотря на торчащие тут и там новостройки, сонный и тихий, стали казаться тюрьмой, каторгой, на которую он отправил себя добровольно. Еще и осень с низким небом, ветром, колючим и едким, почерневшим Иртышом…
Утром поднимался через великую силу, кряхтя и ругаясь, с отвращением брился, оттягивая лишнюю кожу под щеками, впихивал в себя завтрак и брел на уроки…
Жека написал, и письмо было волшебным: «У нас тут освобождается место, низовое, правда, но тем не менее. Надо готовить пресс-релизы, материалы для корпоративной газеты, еще разное. Не пыльно, да и не особо сложно. Хочешь попробовать?» И следом еще: «Помню тебя в институте. Ты для меня был примером. Честно. Мы уже люди немолодые, нужно подумать о будущем. В школе у тебя будущего нет по-любому».
Целый день потом Сергей находился в состоянии, будто заболел. Гриппом или еще каким вирусом. Вокруг колыхалось и плыло, голова очугунела, звуки сделались резкими, от них тошнило, запахи били прямо в мозг — даже мел стал вонючим… Пришел на квартиру и сразу, не проверяя тетрадей с самостоятельной работой, не выпив чаю, даже не раздевшись, зарылся в постель и уснул.
Проснулся ночью свежим, крепким, как в юности. Оглядел комнатку, за два года не ставшую домом, неуютную, казенную, соскочил с кровати и написал Жеке: «С удовольствием! Когда приезжать?» Жека, словно все это время дежурил у компьютера, ответил тут же: «В понедельник».
Увольняться Сергей не стал. Наврал директору с завучем, что возникли семейные проблемы, срочно нужно побывать дома.
— Надолго?
— Неделя.
Директор полистала журнал с учебным планом на первую четверть, вздохнула:
— Что ж, не можем не пойти вам навстречу, Сергей Андреевич. Только… Ну, вы сами понимаете — мы на вас надеемся. Заменить вас некому.
Сергей покивал, а когда его отпустили, побежал к себе, стал искать в компьютере лучший способ добраться до Комсомольского. Судя по карте, они с Тобольском находились чуть ли не по соседству, и «Яндекс» подтверждал — «по прямой 442 км». Если ехать по автомобильной дороге, то уже под девятьсот километров, к тому же автобусного сообщения нет. Самолеты тоже не летают. Оставался поезд с пересадкой как раз в родном Екатеринбурге… Решил ехать поездом.
Купил билеты, собрал сумку самых необходимых вещей. По дороге на вокзал отдал ключи от квартиры соседке — «на всякий случай». В вагоне сразу занял верхнюю полку, и накатило такое хорошее состояние, будто он снова двадцатидвухлетний, едет туда, где его ждет счастье. Наверняка ждет.
Маме ничего не сообщал, а перекантоваться часть ночи решил у Седых. Квартира трехкомнатная, в зале диван. Попросился, они согласились. Добрался в третьем часу, возле двери позвонил Славке на мобильный.
— Чего вдруг примчался? — спросил он, впуская.
— Да тут бумагу одну срочно оформить…
— Завтра ж воскресенье.
— Теперь можно… теперь они и по воскресеньям работают.
— Устраивайся. Диван застелен.
— Спасибо, друг, я тихо.
Из своей комнаты вышла Надя.
— А ты что? — в голосе Славки послышалась досада. — Спи давай.
Сергей помахал ей, поздоровался полушепотом:
— Привет, красавица.
— Здравствуйте… А вы к нам?
— К вам, но ненадолго.
— А куда вы?..
— Ложись спать, — перебил ее Славка. — Сейчас еще мама проснется, задаст нам. Давай, дочь, иди. И дяде Сереже пора, он устал с дороги.
Оказавшись на диване, Сергей действительно почувствовал страшную усталость. Не физическую, а моральную, что ли. От переживаний, суеты, нервов, мечтаний...
Почувствовал — кто-то лег рядом. Удивился, забеспокоился, но во сне. Стало казаться, что это пришла Ольга, с которой у него в Тобольске тянулась странная, унижающая его связь — Ольга раз в неделю-полторы давала знать, что хочет побыть вместе, а после бурной ночи теряла к нему всякий интерес на несколько дней, и, когда Сергей заводил разговор о том, что нужно обсудить их отношения, смотрела на него с искренним недоумением: что обсудить? что ты вообще от меня хочешь? А потом снова манила, и он, злясь, ругая себя, бежал за ней, как кобелек за потекшей сукой.
Но сейчас Ольга была желанной, доброй, надежной; продолжая спать, Сергей радовался, что она пришла, она рядом. Всплыла, взбухла и разбудила мысль: но ты ведь не в Тобольске, какая Ольга.
Сергей сел и увидел Надю. Ее блестящие в полутьме глаза.
— Ты что тут делаешь?
— Я с тобой хочу спать, дядя Сережа, — сказала Надя. — Я тебя люблю.
— Тише! — Он соскочил с дивана и отошел на пару шагов. — Сейчас же иди к себе.
— Я с тобой буду. Как мама и папа.
— Нельзя. Ты маленькая.
— Мне страшно…
Никакого возбуждения у него, конечно, не было, но от недавнего ощущения, что рядом Ольга, трусы дыбились… Вот сейчас войдет Славка…
— Иди, пожалуйста, к себе в кроватку, — повторил умоляюще. — Если папа увидит, он меня накажет.
— Как он тебя накажет, ты же большой, — ответила Надя, продолжая лежать.
— Он подумает, что я плохо себя веду… Пожалуйста, иди к себе.
Говоря это, Сергей взял со спинки стула джинсы и попятился на кухню. Там надел их, сел. Его трясло. От страха. Не мог поверить, что это действительно происходит. Что такое может быть… Ей же четыре всего… А где-то в глубине головы смеялись и плясали чертики: «Может, может».
В комнате долго была абсолютная тишина, потом шевеление, шлепки по ламинату голых ног, короткий стук закрывшейся двери. Сергей выглянул из кухни, ничего не увидел, прокрался к дивану. Он был пуст. Не снимая джинсов, лег, свернулся клубком, подоткнул одеяло…
Процесс устройства на новую работу, увольнения со старой происходил непросто. Впрочем, нормально. На первые три месяца Сергея оформили по контракту, за это время он добился того, чтобы из Тобольска выслали трудовую книжку. На оставшиеся вещи пришлось плюнуть — приезжать самому было стыдно, а для отправки контейнера дорого, да и не такие уж богатства он там оставлял.
Втягивался медленно, постепенно — возраст не позволял все схватывать на лету, — но в итоге стал полезным работником.
Комсомольский понравился: новый, чистый, разноцветный, с молодым и активным населением. Из тех северных городов, что создают уверенность в крепости страны.
Сергей много ездил, побывал в трассовых поселках, полюбил сидеть у костра, слушать песни под гитару, рассказы трудяг романтиков. Думал, такие люди были в шестидесятые — восьмидесятые, а потом или вымерли, или переродились, но вот, оказывается, они существуют. И не просто существуют, а действуют. Качают газ, заваривают разрывы труб, часто в пургу и мороз, едут на вахту в глухую тундру, где невозможно, кажется, и недели прожить, не то что работать… Он уважал этих людей и старался заразить этим уважением других. Для того, по сути, и существует пресс-служба. Чтоб люди знали.
С Седых не встречался. Звонил им, но разговоры получались сухие, короткие. То ли обиделись, что предал профессию, кинулся в бизнес, то ли Надя им рассказала про ту ночь…
В сорок три года Сергей похоронил маму. Квартиру оставил пустой, коммуналку оплачивал через интернет. И не зря не продал, не впустил жильцов — еще через два года пришлось увольняться.
Жека к тому времени давно перебрался в Ханты-Мансийск, с Сергеем поддерживал связь, но далекую от приятельской. Видимо, был уверен, что все у того благополучно. Так оно и было, а потом благополучие кончилось…
Естественно, знал, читал, слышал о том, как выживают с места, устраивают невыносимую атмосферу, но когда столкнулся с этим лично — растерялся. И опыт не помог. Потрепыхался месяца два и написал заявление по собственному желанию. Освободил кресло то ли для чьей-то родственницы, то ли любовницы. Еще и посмеивался: «Как в фильме прям». Как в каком фильме, вспомнить не мог, но сюжетец был явно изъезженный. А для него — новый, резанувший по самому сердцу.
Усталый, одинокий, будто выпотрошенный, с широкой плешью на голове, с брюшком, дряблым, потасканным лицом вернулся на родину. Скопленных денег — в Комсомольском мало тратил, квартира была служебная — хватало на то, чтоб скоромно жить года три, не работая. Решил отдохнуть.
Спал, пытался читать, но то и дело отвлекался на интернет с его соцсетями, в которых он был молчаливым наблюдателем; манил к себе телевизор, хотя тут же раздражал обилием программ, набитых рекламой, нудными фильмами, крикливыми ток-шоу. Выключал, некоторое время лежал в тишине, потом подтягивал к себе ноутбук.
На улицу выходил лишь за едой — медленно, глядя под ноги, брел к ближайшему «Магниту». Заставлял себя встряхнуться, повторял то мысленно, то шепотом: «Тебе и полтинника нет. Чего раскис-то? Давай соберись». Не помогало.
Во время очередного похода столкнулся со Славкой.
— О! — Славка, румяный, еще сильнее заматеревший, напоминавший кабанчика, удивился, обрадовался и одновременно, кажется, испугался. — Здорово!
— Привет, — на эмоции у Сергея не было сил. — Как живете?
— Отлично. А ты?
— Так… В себя прихожу. Наметался…
Помолчали. Было холодно, но под ногами каша из снега и соли.
— Ты, эт самое, заходи.
— А можно?
Славка хохотнул:
— А почему же нельзя-то! Приходи, конечно. Только… Нас опять на шестидневку перевели — у детей такая программа, сам с ног валюсь, — поэтому в субботу вечером. Посидим, старое вспомним, расскажешь нам про экспедицию.
— Расскажу… Хорошо… Привет семье.
Одну субботу пропустил — выбраться из того омута, в каком находился, было трудно. В следующий четверг заставил себя позвонить. Договорились встретиться в субботу, в пять вечера.
Всю пятницу готовился — отмокал в ванне, скоблил себя мочалкой, брился так тщательно, будто предстоял выход к прессе, сходил в парикмахерскую, гладил костюм — почему-то решил идти в костюме, а не в обычных для себя джинсах, свитере… Перед сном выпил три таблетки персена и хорошо, глубоко поспал.
В субботу снова брился, рассматривал себя в зеркале. Выдернул торчащие из ушей и носа волосы, долго пробовал, какая прическа лучше, и вернулся к прямому пробору по моде восьмидесятых. Хотя это смешно, конечно, особенно сзади. Он видел фотографии, где был снят со спины, — начес с пробором, а ближе к затылку розоватая голая плешь…
— А, чего уж теперь! — отмахнулся, бросил массажку на полку.
Купил две бутылки сухого красного, сока, долго выбирал торт. Разглядывал цветочки и завитушки из крема, читал состав. Точно утонул в этом процессе. Очнулся, всплыл, взял первый попавшийся. Какой-то шоколадный.
Припоздал — подошел к нужному дому в начале шестого. Уже темнело.
Поднялся на третий этаж, постоял перед дверью Седых. Дверь была все та же — стальной лист с приваренной ручкой и щелями замков. Устанавливали такие торопливо в девяностые, когда началось массовое воровство. Потом многие сменили их на более цивилизованные, из магазинов, с обивкой, а Седых не сменили. Значит, с достатком у них не очень.
Щелкнуло, и свет погас. Сергей мгновение был уверен: его ударили сзади по голове и он потерял сознание, ослеп. Но вот выступили очертания стен, дверей, плитки на полу. Понял, свет отключился, потому что он не двигался.
— Прогресс, маму вашу, — бормотнул и нажал кнопку звонка; с той стороны заиграла мелодия «Подмосковные вечера».
— Здоров-здоров, — принял у него торт и пакет Славка. — Мы уж заждались.
— Извините…
— Приветик! — появилась в прихожей Юлька; она стала совсем тётенькой — пышная, краснощекая, большую грудь то ли подчеркивал, то ли скрывал цветок-бант. — Разболакайся!
— Что?
— Ну, раздевайся по-сибирски.
— А? Никогда не слышал.
— Да? Ты ж там столько лет...
— Тобольск с Комсомольским давно уже к Уралу пристегнуты. Так что сибирские слова там неактуальны.
Посмеялись. Сергей присел, расшнуровывая высокие ботинки.
— Надюш, — позвала Юлька, — иди поздоровайся с дядей Сережей!.. — И ужаснулась: — Это ж сколько мы не виделись?
— Ну так, полноценно, — семь лет. Вы на мамины похороны приходили со Славкой — я видел, спасибо… но не до общения было...
— Да-да, помню, конечно, Сереж. Извини, что быстро ушли, — очень было тяжело… Обалдеть, как время летит, — семь лет. Вот глянь, — Юлька подвинулась, пропуская высокую, почти с нее ростом, девушку, — узнаешь?
— Надя?
Сергей честно ее не узнавал. Действительно, вошла девушка.
— Привет. Я дядя Сережа… — он кашлянул, — Сергей Андреевич. Помнишь?
— Здравствуйте, — вежливо ответила Надя. — Извините, не помню.
Сергей внимательно посмотрел на нее, пытаясь заметить то короткое выражение, какое бывает у подростков, когда они говорят неправду. Не заметил.
— Я пойду? — Надя повернулась к маме и ушла.
— И сколько ей? — тихо, недоумевающе спросил Сергей.
— Двенадцать. Не поверишь, да? Вот они теперь какие. А на самом-то деле ребенок ребенком… Так, идем за стол.
Тот же стол, та же скатерть на нем с золотистым орнаментом типа древнегреческого меандра, та же посуда, мебель, шторы… Сергею стало так хорошо и грустно, что глаза защипало.
— У меня коньяк есть, — сказал Славка.
— Давай лучше вина. Двух бутылок хватит ведь…
— Ну, если не хватит — кониной усугубим.
Снова немного посмеялись.
— Надь, иди есть!
Из своей комнаты вышла Надя, присела, деловито наполнила тарелку оливье, пюре, мясом и попросила:
— Можно я там?
— Ну, посиди с нами, — попросил Славка. — Гость ведь… однокурсник наш с мамой. Тебя нянчил…
Надя искоса глянула на Сергея и стала есть, но через пару минут повторила:
— Я у себя, пожалуйста? Мы там в переписке.
— Пусть идет, — разрешила Юлька, — все равно ведь не даст покою.
— Спасибо!..
— Вот такие наши дела, — вздохнул Славка. — В школе воспитываем чужих, дома — свою.
— И как успехи? — сделав голос шутливым, спросил Сергей.
— Переменные. То мы их, то они нас… Ты рассказывай — надолго, какие планы?..
Может, оттого, что давно не выпивал — все месяцы после увольнения не притрагивался к спиртному, боясь, что не оторвется, — или из-за непривычно обильной еды — ел тоже мало, все больше холодное, запивая чаем, — или из-за обстановки такой домашней, теплой, от которой отвык, довольно быстро потянуло в сон. Сначала отвалился на спинку дивана, но активно участвовал в беседе, потом стал больше молчать, потом веки отяжелели и стали опускаться на глаза, и в конце концов задремал. Так сладко стало в дреме, и тут же нечто хихикнуло внутри: «Как уличный пёс возле печки».
— Серёг, — затормошил Славка. — Спишь, что ли?
— Что-то — да… Какой-то я стал… — Вспомнил стихи и процитировал, чтоб сгладить эту неловкость с дремотой: — Ах, и сам я ныне чтой-то стал нестойкий, не дойти до дому мне с дружеской попойки…
— Если что — у нас заночуй. А то действительно.
— Нет-нет! Пойду. Я здесь, видимо, надолго. Так что — будем встречаться.
— Конечно!.. Надь, выйди, дядя Сережа уходит! Попрощайся.
Появилась Надя, кивнула и без всякого выражения сказала:
— До свидания.
— До свидания, — машинально повторил за ней Сергей, и тут вспомнился ее тот взгляд, взрослый, странный, глубокий. — Ты меня помнишь? Скажи, пожалуйста, — он услышал в своем голосе слезливую мольбу, — ты меня помнишь? А?
— Не помню, дя… Сергей Алексеевич.
— Андреевич, — почему-то шепотом поправил Славка.
— Не помнишь? — Сергея захлестнула обида. — Не помнишь, как на коленях сидела, говорила, что любишь? Как пришла тогда?..
— Серег, ты чего?..
— Не помню, — беспощадно пресно повторила Надя. — До свидания.
Не зашнуровывая ботинок, Сергей вышел из квартиры, ответил: «Да-да» — каким-то словам Юльки и Славки, сбежал по лестнице.
На улице было холодно. Сухой снег оглушительно хрустнул под ногами. За углом дома светилась, гудела и шипела автомобильными шинами широкая улица… Сергей потерянно, как оказавшийся здесь впервые, стоял на месте, не понимая, куда идти.