Медь закипает спозаранку,
светло волнуется труба.
Оркестр! “Прощание славянки”!
Так начинается судьба.
Нам очи отчий дым не выел,
пускай не сладок — горек он.
Идём, России рядовые,
вновь под её призывный звон.
И не смолкают в марше этом
и вера вещая, и плач...
Да, долго был почти неведом
кавалерийский штаб-трубач.
Рязанец, он тогда в Тамбове,
в полку сверхсрочную служил.
И этот грустный марш — от боли
за честь славянскую сложил.
Война гремела на Балканах,
и добровольцы шли на фронт.
Незатихающею раной
вновь задымился горизонт.
И непроглядными ночами
штаб-трубачу не снились сны,
но — звуки, полные печали,
как будто волны синей Цны.
Всё будет:
осени и вёсны,
огни тревог, огни побед.
И вечный марш, как ветер звёздный,
как над страною Божий свет.


* * *

— Что делать, Господи, —
спросил я,
тяжёлым шёпотом крича, —
когда терпеть иссякли силы
и в ближнем вижу палача?
И в сердце ненависть вселилась,
ничем её не истребить...
Что делать мне, скажи на милость?
...И Он мне вымолвил:
— Любить...


МОЙ ГОРОД

Я жизнь давно веду тверёзую
и в грусть, и даже в торжество.
Но вновь твержу, что клён с берёзою
растут из корня одного.
Я это видел здесь,
на улице,
в своём изведанном краю.
...Весна моя опять волнуется,
опять с тобою говорю:
— Ну, здравствуй,
город мой единственный!
Свою мне песню назови...
Я в этот мир пришёл за истиной,
за тихой памятью любви.
Навеки здесь
мои родители
сокрыты смертною волной.
А я дышу в седой обители
неисповеданной виной.
Ох, сколько дум тревогам отдано!
Метель мела со всех сторон...
Мой город, утренняя родина,
мой колокольный перезвон!


ПРИСТАНЬ

Тянулись тихо тучи с севера.
Повсюду царствовало Слово.
И на столетии Есенина
на пару пели мы Рубцова.
Да-да, ту самую, о пристани,
о потонувшей, отдалённой.
И нам казалось, что до истины —
подать рукою ...окрылённой.
А жесты наши были резкими,
как бы в предчувствие полёта.
А строчки песни были дерзкими —
всё про кремлёвские ворота.
А листья реяли над крышами,
и песнь неслась по всей округе.
И эту песнь в Рязани слышали,
а может, даже и в Калуге.
Нам не кричали “бис!”, не хлопали,
да и не нужно было это.
Но, протянувшаяся во поле,
светилась родина поэта.
И в те мгновения предлунные
Есенин сердцем нас приветил:
его слова: “Цветите, юные!” —
нам распахнулись, словно ветер.
Есенин — синий мир таинственный.
Рубцов — цветок вечнозелёный.
И вновь казалось, что до истины —
подать рукою окрылённой.