Марина МАРЬЯШИНА
"ТЫ ГЕРОЙ ЗЕМНОГО ШАРА…"
Евгений Степанов. Империи. М.: Издательство Евгения Степанова, 2017.
Где как ни в России, обреченной на вечное восстание из пепла после то и дело накатывающих волн мировых пожаров, должен быть сохранен имперский тип мышления? Готовый предстать в каком угодно свете, он, ведомый одним только сбережением генетической памяти, способен примерять маски идеологий и героев, но сам себя вряд ли обмануть горазд: кровь не вода. Самосознание "имперца", приспособившегося идти в толпе, ценно наличием "Я", непроданного, не отнятого власть имущими. В таком понимании название книги известного московского поэта Евгения Степанова предвещает под обложкой стяжение смыслов, не исключая борьбу их. Разве не империя — сам человек с его истиной, отличной от другого? Страна вчера и страна сегодня — не две ли разных империи? Полисемию можно продолжить, но есть риск как приписки несуществующего, так и необнаружения главного.
Еще Татьяна Бек говорила о гармоничном сосуществовании в лирике Степанова многих влияний и течений: "У него в одном стихотворении могут естественно соседствовать реминисценции из Блока и Сосноры или из Венички и Солженицына, а также „славянская душа“ и „прищур азиатский“, ирония и пафос, жаргон и архаика, стеб и пафос..." Это поэт искушенный, успевший прожить несколько жизней вместе с исторической родиной и отдельно от нее, за границей. Много видевший и переживший.
Где как ни в России, обреченной на вечное восстание из пепла после то и дело накатывающих волн мировых пожаров, должен быть сохранен имперский тип мышления? Готовый предстать в каком угодно свете, он, ведомый одним только сбережением генетической памяти, способен примерять маски идеологий и героев, но сам себя вряд ли обмануть горазд: кровь не вода. Самосознание "имперца", приспособившегося идти в толпе, ценно наличием "Я", непроданного, не отнятого власть имущими. В таком понимании название книги известного московского поэта Евгения Степанова предвещает под обложкой стяжение смыслов, не исключая борьбу их. Разве не империя — сам человек с его истиной, отличной от другого? Страна вчера и страна сегодня — не две ли разных империи? Полисемию можно продолжить, но есть риск как приписки несуществующего, так и необнаружения главного.
Еще Татьяна Бек говорила о гармоничном сосуществовании в лирике Степанова многих влияний и течений: "У него в одном стихотворении могут естественно соседствовать реминисценции из Блока и Сосноры или из Венички и Солженицына, а также „славянская душа“ и „прищур азиатский“, ирония и пафос, жаргон и архаика, стеб и пафос..." Это поэт искушенный, успевший прожить несколько жизней вместе с исторической родиной и отдельно от нее, за границей. Много видевший и переживший.
а что на кону? постгулаговский харч
надежды смешные демарши
играет играет фальшивый трубач
в эпоху раскрученной фальши
надежды смешные демарши
играет играет фальшивый трубач
в эпоху раскрученной фальши
Потому лирический герой его требует отдельного разбора. Обладание голосом, отличным от других, делает поэта поэтом — данный тезис неоспорим. Этот голос, нечто наделяющее говорящего зримыми чертами и характером, неповторимым тембром, будет угадан в любом подражании, в обилии чужих интонаций, если только он есть. Говоря о Евгении Степанове, хочется вспомнить раннего Н. С. Гумилева: примеряя личину то эллина, то конквистадора, то проповедника Заратустры, то пилигрима лирический герой, дробясь во множестве зеркальных осколков, оставался целен и являл природную мечтательность, непостоянство, желание высокого подвига и драмы как определяющие черты самого автора. Нечто подобное угадывается и в лирике Степанова, человека, сформировавшего своего героя уже на советской почве. Поколению родившихся в 60-е годы XX века было суждено впитать новые информационные потоки: гласность после стольких лет загнанного молчания практически атрофировала веру в возможность открытого высказывания. Это ожидание новой несвободы дало определенный психотип, если угодно.
Это явь. Это город-убийца
И квартира-убийца, и взгляд
Людоеда. И некуда скрыться.
И поесть людоеды хотят.
И квартира-убийца, и взгляд
Людоеда. И некуда скрыться.
И поесть людоеды хотят.
Широко культурное поле, жирен чернозем, питающий поэтику внявших университетскому курсу филфака, тех, у кого была возможность спокойно впитывать знания. Прикладное, по учебнику, постижение жизни всегда ждет "практики", ждет реальной трагедии. Но если образованных мальчиков Гумилева и Мандельштама настигла трагедия передела мира, то сейчас мы сталкиваемся с бедой иного толка: история не состоит из высших точек напряжения. Пробуксовка, жизнь бытовая, копошение в казенных бумагах — едва ли не большая трагедия для тех, кто желал подвига.
то болезнь то в доме свара
то налоги то грабеж
ты герой земного шара
потому что ты живешь
то налоги то грабеж
ты герой земного шара
потому что ты живешь
Обилие посвящений О. Э. видится неслучайным еще и потому, что Мандельштаму сегодняшняя критика приписывает создание поэтического метода, основанного на заполнении тела стиха не просто смыслами, но смысловыми пучками, выстраивающими семантически сложную мозаику. Речь о суггестивной лирике, к области которой отчасти можно отнести поэзию Степанова. Ошибкой видится мне авторство метода вообще: метод, пока он не объяснен, разжижен в культурном бессознательном. И обилие перифразов у Степанова не что иное, как составление суммы влияний.
В Петербурге жить — словно спать в гробу.
А в Москве — кутить и пытать судьбу.
А в Москве — бежать — от себя — стремглав...
А в Москве — кутить и пытать судьбу.
А в Москве — бежать — от себя — стремглав...
"На лунном пыльном чердаке" отыскиваются и Мандельштамово руно, и "горбоносый лепет" Цветаевой, и "велимировское слово". Только есть риск заглушения голоса: переигрывание с формой слова, во-первых, обесценивает слово как самоценную единицу, во-вторых, сводит сам процесс стихосложения к игре, приятному на слух словоблудию, похожему на ужимки паяца. Тонка грань, и автор "империй" это понимает.
потому что не волк работенка а бог из-под палки
потому что на печке доедет до счастья иван
потому что судьба
в окровавленных пальцах гадалки
потому что стакан
потому что на печке доедет до счастья иван
потому что судьба
в окровавленных пальцах гадалки
потому что стакан
"Огненными чертами" хочется писать тогда, когда стираются огненные черты и жернова пустоватой обыденности бюрократизма перемалывают человеческую душу. Но одни огненные черты рискуют стать штампами, если не разбавлены деталью, способностью вычленить ее из повседневности. Тем и опасна суггестия, что она — соль поэзии: нашпиговать стихотворную строку опоэтизированными "тюрьмой и сумой", кровавыми рубахами и шумными балаганами — мало. Иначе автор действительно рискует выглядеть, как минимум, шутом и, как максимум, Дон Кихотом.
Выход один: не в природной ироничности автора, не в тяготении его к афористичности (хотя и это временами "спасает" не очень удачную конструкцию), но там, где из глубин подсознания, подобно шаманскому камланию, выходит на поверхность очищенный от чужеродного сора, "дионисийский" (не рассудочный, в отличии от аполлонического) стих:
Выход один: не в природной ироничности автора, не в тяготении его к афористичности (хотя и это временами "спасает" не очень удачную конструкцию), но там, где из глубин подсознания, подобно шаманскому камланию, выходит на поверхность очищенный от чужеродного сора, "дионисийский" (не рассудочный, в отличии от аполлонического) стих:
это родина род и отродье
и родной до беспамятства сброд
черных речек разлив половодье
черных речек не пройденных вброд
и родной до беспамятства сброд
черных речек разлив половодье
черных речек не пройденных вброд
Еще более смятен верлибр, сама интонация его не статична, как у большинства печатаемых сейчас верблибристов. Вряд ли кто-то из тех же нынешних способен явить тщательно скрываемый крик ужаса перед городом цепких и вертких приспособленцев:
бежать — отсюда — от войны
с собой — людьми — и государств-
венной машиной
от ненависти — выстрелов в упор
ударов — мастерских — поддых
стеклянных оловянных глаз
бежать
с собой — людьми — и государств-
венной машиной
от ненависти — выстрелов в упор
ударов — мастерских — поддых
стеклянных оловянных глаз
бежать
В безличных строках более всего сказывается авторское "я". Там же, где речь идет о себе, неминуема поэтизация и карнавал с переодеванием. Проносятся мимо чужие голоса, лезут в голову, точно неугомонное радио. Отсюда — желание уединения, побега от всех и вся, приводящее к любованию соснами, дачным пейзажем практически почвеннического толка:
если путь мне уготован
в космос будущих годин
в тихом домике из бревен
я хотел бы жить один
в космос будущих годин
в тихом домике из бревен
я хотел бы жить один
Соединение разнородных лексик и стилистик — будь то авангард и традиция, книжность и просторечие — прежде всего есть плод рефлексии, прохождение ступеней духа, своего рода "империй":
нет, не кончается ночь покаянья
длинная точно река
длинная точно река
И пока в пространстве и времени находятся предметы, вызывающие участие и духовную работу, будет и грех, и покаяние. Это и есть почва, сохраняющая в себе кости рухнувших империй и питающая ростки следующих. Хочется верить, что не заполнение пустоты эта веха, но борьба за возможность продолжения самоценного человека.