Таинственна Москва Бориса Шергина сокровенна, не всякому взгляду открыта. Бульвары в прозрачном нежно-зелёном кружеве, весенние деревья на фоне серых домов, и не налюбоваться досыта "изящным рисунком сучьев и веточек". Блестят сосульки, что хрусталь. "И слаще скрипок и флейт эта песнь капающей воды". Пожалуй, такой столицу – нарядной, чистой, радостной – ещё никто не представлял.

И одновременно город Бориса Шергина… тревожен в своей бессмысленности. Современные реалии он изображает резко, с каким-то даже надрывом и отчаянием: "…этажи, этажи над головой, этажи мельзят огоньками. В прудах этажи опрокинулись, будто и конца им нет. Публика шаркает по асфальту, толкутся у кино. Визжит радио с крыш, со столбов, из квартир. Никому ни до кого и ничему ни до чего дела нет. Мышья суетливая беготня, бессмысленный спех..." Две разные столицы рождаются под его пером: вечный, светлый Китеж и чадный, тесный, суетный Вавилон, лишённый всякого высшего смысла. Где же именно Москва Шергина? На каком пересечении бытийных координат и "узелков" времени её найти? Всё дело в акцентах. В способе разрешения духовных контрастов. В творчестве каждого писателя современное звучание эпохи так или иначе вплетается в мелодию горнего, невидимого мира, и тогда мы можем почувствовать ритм или нерв времени, пронизывающий художественные образы. Мы говорим про каждого писателя, поскольку отсутствие внутреннего слуха, неумение воспринять сокровенную реальность – это тоже поэтический жест, и весьма яркий. Неслучайно в литературных кругах до сих пор не утихает дискуссия о соотношении временного и вечного в произведениях русских писателей. Творческий опыт Бориса Шергина подскажет нам ответ на самые острые вопросы текущей литературы. Что для этого нужно? Для начала вместе с "певцом Севера" открыть и воспринять подлинный лик города.
Итак, в путь. Прогуляемся по Москве Бориса Викторовича. В рюкзак мы положим его книгу "Праведное солнце", дневники разных лет (1939–1968). Из биографии напомню: родился Борис Шергин в Архангельске в 1893 году, его отец был потомственным мореходом и корабельным мастером, а мама – коренной архангелогородкой и старообрядкой. После окончания Строгановского училища Шергин работал как художник-реставратор в родном городе, но недолго. С 1922 года он жил в Москве.
Московская государственная художественно-промышленная академия им. С.Г. Строганова (Волоколамское шоссе, д. 9). В 1913 году Шергин приехал поступать в Строгановское училище. Несмотря на отсутствие аттестата (гимназию он так и не окончил), большой конкурс – до ста человек на место, Виктор был принят и вскоре переведён сразу на третий курс. "Как праздник, вспоминаются мне годы пребывания нашего в Москве, в Строгановском училище", – писал он.
Политехнический музей (Новая площадь, 3/4). Мы можем назвать точную дату, ставшую своеобразной ступенью в творческом становлении Шергина. 27 сентября 1915 года. Именно тогда в Большом зале Политехнического музея выступала знаменитая пинежская сказительница Марья Дмитриевна Кривополенова. На сцену она вышла в расписных валенках, в пёстром платке. Затаив дыхание, молодой художник, 22-летний студент Строгановского училища Борис Шергин слушал старинные былины и скоморошины. В тот же вечер он познакомился с известными учёными-фольклористами Юрием и Борисом Соколовыми. Возможно, именно эта встреча вдохновила художника профессионально собирать фольклор. Уже на следующий год он едет в Шенкурский уезд Архангельской губернии для исследования местных говоров.
Московский государственный областной университет (ул. Ф. Энгельса, д. 21а). В годы студенчества Шергин не раз иллюстрировал своим пением лекции по народной поэзии. Ещё одна история случилась в апреле 1953 года. За два года до этого Борис Викторович познакомился со знаменитым капитаном-полярником, Героем Советского Союза К.С. Бадигиным. Именно ему писатель передаёт часть своего архива, в том числе копию рукописи ХV века "Морской уставец Ивана Новгородца". Бадигин пишет диссертацию, посвящённую древним мореплавателям, и с успехом защищает её на географическом факультете. Однако вскоре работа подвергается острой критике: становится известно, что важнейшие свои выводы учёный делает, опираясь на подаренную рукопись. "Уставец" признаётся подделкой, а сам Шергин обвиняется в подлоге. Ситуацию – что "Морской уставец" не подделка, а сделанная запись реальной рукописи – он разъясняет в письмах, адресованных в Отдел науки и искусства ЦК КПСС и в "Литературную газету". Мы не знаем, имели ли эти письма ответ. Однако двери издательств с тех пор закрываются для писателя.
А вот и главный московский адрес Бориса Шергина: Сверчков переулок, дом 6. Переехав в Москву в 1922 году, он проживёт в этом доме свыше тридцати лет. В 1920-е годы здесь размещался Институт детского чтения, организованный педагогом-просветителем Анной Покровской. Сама она жила наверху, в мезонине. Шергину досталась полуподвальная комната. Здесь он и жил, и работал, и выступал с рассказами о народной культуре. Вот как вспоминает институт один из его слушателей А.И. Ефимов: "Дом маленький, но очень уютный, добрый. В полуподвал и на мансарду ведут крутые, узкие деревянные лестницы – "как на корабле". "…на многих дверях, на кафельных плитках печей (топили дровами) да и на некоторых оконных стёклах были нарисованы красивые парусники на синих, крутых, вспенных волнах, морские звери, молодцы-поморы, узорчатые растения. Это рисунки Бориса Викторовича".
Как ни парадоксально, но чудесные сказки и легенды Севера Шергин писал здесь, в полуподвальной комнате, окна которой выглядывали из-под земли на уровне тротуара.
Конечно, особое место в шергинской Москве занимают храмы и монастыри. "Вон купол Ивановскаго монастыря, вон шпиль готической кирхи. Завернёшь у Николы Подкопая, у ампирных его колонн и в гору опять лепись, звеня своим железным батожком. Вот на горочке так дивно подана и старая чудесная церковь. Белая, узорная ХVII века с барочной колокольней. Как она красиво стоит на горке: справа, как птичье крыло, широкие древние каменные ступени огибают храм Божий. С крыльца необъятный вид: и Яуза, и Воспитательный вдали, и Кремлёвские вдали стены и главы. А под холмом церковным море крыш, и деревья опять, и переулки. С переулка идучи, и не ждёшь такого кругозора, такого вида. Родная, милая Москва!" – пишет он в своём дневнике.

Храм Святых апостолов Петра и Павла

В приведённом отрывке писатель упоминает Иоанно-Предтеченский монастырь (Малый Ивановский пер., 2), храм святителя Николая Чудотворца в Подкопаях (Подкопаевский пер., 15/9), храм святых апостолов Петра и Павла у Яузских ворот (Петропавловский пер., 4–6). Храм Петра и Павла в советское время не закрывался. Но после страшных репрессий, расстрелов священников и арестов многих прихожан в 1930-е был закрыт храм святителя Николая в Подкопаях. Несмотря на это, даже про разрушенные, закрытые святыни Борис Шергин пишет как про ныне действующие. Советская реальность проскальзывает лишь иногда, и то мимоходом. "На рассвете брателко в очередь побежал. Я в 7 часов побрёл к Преждеосвящённым". Особым зрением он видит то, чего уже нет давно. Белые храмы, мирные дворики, маленьких детей, играющих на травке… Но реальность 1942 года разрушает эту поленовскую картину. "Я сказываю, а брателко в эту пору из очереди прибежал, в столовую бежать, посуду собирает за обедом… Он послушает да горестно взвопит: "Нету, нету такой улочки, и травки там нет, и дома эти рассыпаны, и свет тихий погас…"
Центральный Дом литераторов (Большая Никитская улица, 53). В 1955 году здесь состоялся творческий вечер Бориса Шергина.
В доме 10/7 по Рождественскому бульвару прошли последние годы жизни писателя. Позже в квартире был устроен Московский музей Бориса Шергина с очень сомнительной репутацией. По последним данным, сегодня музей превращён в элитную кальянную.
Храм Гавриила Архангела, Меньшикова башня (Архангельский переулок, 15а) на Чистых прудах. Здесь отпевали Бориса Викторовича. Похоронен он также в Москве, на Кузьминском кладбище. Участок № 80.

Таким образом, Москва Бориса Шергина – в основном это Белый город, Маросейка, переулки между улицами Мясницкой и Покровкой. Но главное не это. Размышляя про преподобного Савватия, он как-то раз заметил: "Мы живём в иные времена. Но это не значит, что иное время – "иные песни". Нет! Правда, святость, красота вечны, неизменны". И такой вечный, неизменный город сумел увидеть и запечатлеть в своих дневниках Борис Шергин. Вот как разрешается конфликт между Китежем и Вавилоном. "Мельзящий городской муравейник пуще давит на скорбное сердце человеческое. И поглядел я над домы и увидел небо. Меж облак тихо светит звезда. Там вечнующее спокойствие, там тихость, вечно пребывающая". Или: "Кругом "жилдома" №, №, №… набитые людьми, – кто их знает… Но меж домов благолепно возрастила Мать-Земля эту кущу дерев. И шепчутся они с небом…" Шергина можно назвать певцом неба, так часто он обращает к нему свой взор. Он видит его буквально во всём. "Карнизы потемнённых зданий, оттенённые сумраком углы – неплохая рама для картины ночного неба".
Небо и, конечно, храм. "Пусть пыльныя бесчисленныя ящики этих жилищ пронизаны, пропитаны сверху донизу, с утра до ночи сифилитической гнусью. Пусть из каждой дыры заколоченных, как гробы, этих домовищ (бывших домов) просачивается один и тот же... сип и хрип. ...Надо мною на холме древний дом Божий. И вот сейчас совершается в нём вечное чудо... И с бьющимся сердцем слышу я, дивяся: звонко и чётко возглашает иерей. И в отверстые окна алтаря, как белые голуби, вылетают иерейские возгласы и, серебрясь, и ширяся на крилех, плывут над городом как благословение, как "мир всем" Церкви Христовой..."
Как тут ни вспомнить стихотворение Игоря Талькова: