Посмотри — эта ночь не хуже,
                чем в наше лето.
Ты тогда записал
            на тетрадном обрывке чистом,
Что, коль бог наделил тебя
                   крохами интеллекта,
То, наверное, черт
            к нему инструкцию свистнул.


Книжный червь — и смутьян,
               по московским дворам скиталец,
Где неважно, кто встретится первой —
                     смерть иль девица,
Так настойчиво мною
                       вымечтанный красавец,
Что тебе ничего не осталось —
                        только явиться;


Балагур, выпускник способный
                     бессчетных спален,
Вдруг меня приручать задумавший
                             терпеливо, —
Я любила тебя.
                   И спасибо, что ты оставил
Мне возможность любить другого
                          после разрыва.


Над самим же тобою
                 ночь отливает сталью,
А из всех Медведиц
              в окошке — всегда Большая.
И сжимается сердце,
                  когда случайно представлю,
Как храпишь один в темноте,
                       никому не мешая.


Знай, что мне в эту ночь
                  опять по тебе не спится,
И тоски этой хватит, наверное,
                        лет на двадцать.
Да светится твоя
                    неправедная зарница —
Всех других нарядней,
                   уж можешь не сомневаться!..

Опять тебя, папа,
полночными бреднями потчую,
Не думая о пробужденье,
отбросив дела.
Скорее всего,
я была отвратительной дочерью,
Но хуже другое —
что больше не «есть», а «была».


О господи,
как с фотографии смотришь внимательно!
Как жить без тебя невозможно,
хоть время прошло!
Нет, то, что я стала для сына
посредственной матерью,
Так это, ты знаешь,
наверное, хорошо.


Пусть будет ко мне не привязан!
И даже куражится,
Когда, так сказать,
опустеет осенний мой сад!
Но если умру,
пусть ему ни на миг не покажется,
Что свет почернел
            и в случившемся — он виноват.

За разросшейся памятью
              почти ничего не видно —
Ведь на каждую новость
             есть в минувшем примеры.
И так жалко умирать,
              так обидно,
Что становится ясно,
             как рождаются веры.

Я жену твою не обижу,
Как бывало в прошлом году, —
Даже в снах тебя не увижу!
Даже близко не подойду!

Мне, змеюге, вырвали жало,
Кровь моя обратилась в лед.
Что ж глядишь на меня так жадно
Все мечты свои напролет?..

Ты помнишь? — мы опережали дроздов
                                  по части птичьего пенья,
И до самих соловьев
                                  была нам, кажется, малость.
А как-то в полночь
                      мы почти остановили мгновенье.
Но передумали.
                      Иначе что бы нам оставалось?


Так бы вот и бродить
                      по задремавшей отчизне,
Свои лирические стишки
                      беспечно впаривать массам
И не узнать,
                      что через двадцать лет по уровню жизни
Эта местность будет располагаться
                      между Зимбабве и Гондурасом…

В малиннике — змеи.
Любой наполняющий миску,
Корзинку иль что там,
незвано пришедший извне,
Охотником будучи,
сам подвергается риску, —
Становится жертвой
с малиною наравне...


...Когда мы бредем с тобой,
за руки взявшись и взглядом
Друг друга лишь трогая,
не различая тропы,
Я тихо кричу:
«Осторожно! Возмездие рядом!
В малиннике — змеи, любимый!
На стеблях — шипы...»

Кто отличает звук орудий
От гроз, рожденных среди скал,
Для тех надолго радость будет
Строга, как боевой металл.

Нет, это не сродни похмелью,
Смех, в самом деле, жжет, как лед.
И воздух отливает медью.
А в подкрепление веселью
Шиповник за окном цветет —
Прекрасный, точно перед смертью.

...Нет, не перебивай! —
Полуночные кухни,
Всегдашний свет в окне,
Всегдашний жар в груди.
Потом умолкнет стих,
Потом держава рухнет
И жизнь утратит цвет.
Но это впереди.

Я помню — навсегда,
Какие там восходы,
Какая там любовь.
Постой, не говори!
Соседка в бигуди —
Как Статуя Свободы...
Гори огонь, гори...

Было счастье неизбежно —
Стало счастье невозможно,
Даже птицы пели нежно —
А теперь кричат тревожно,
Словно страхи по углам.
Меж блаженством быть с тобою
И морокой быть собою
С изумлением и болью —
Разрываюсь пополам.

И, решения не зная,
Еду к озеру в бору,
Где осока жестяная
Громыхает на ветру,
Где с тобой мы были счастливы...
Забреду поглубже в лес,
Вымогая взгляд участливый,
Взгляд ответный у небес...

Посреди московского быта
Первый снег летит на траву...
Где была тобою забыта —
Там до сей поры и живу.

На душе — покой и прохлада,
За окном — умеренный свет.
Вот и все, что для жизни надо...
А для счастья — лишь смерти нет...