Рак по гороскопу, он и живет отшельником
Где-то неподалеку от Сергиева Посада.
Его дом огорожен с тыла замшелым ельником
И березняком со стороны фасада.

А когда поют соловьи, благодать в природе
Такова, что другой бы спился, да он не таковский!
Вечерами он ждет гостей, и они приходят:
Чаще это Есенин, хотя порой Маяковский.

Попивают заморское зелье из кукурузы,
Неуют табурета смягчая подушкой-думкой.
Иногда Есенин приводит с собою музу,
И тогда он идет к буфету за чистой рюмкой.

Маяковский всегда в желтой кофте и черных брюках —
Яркий, будто огромный шершень.
А Есенин любит себя отыскать в Фэйсбуке —
И тогда смеется, как сумасшедший.

Гости любят беседы — о видах на урожаи,
О собаках Качалова, что сидят в Совете.
Говорить о поэзии гости не уважают,
Говорят — хватило еще на этом свете.

И расходятся за полночь — чуть хмельными,
Обещая быть завтра снова — разве не чудо?
Если ж муза была в этот вечер с ними,
То она остается помочь с посудой.

В том городе, куда ни посмотри —
Повсюду храмы да монастыри,
И взгляд легко придумывает купол
Над башней водокачки, и вода
Становится святою — навсегда.
Там все земное вычерчено скупо,

Там смотрит Бог из каждого угла,
Малиново звенят колокола,
Переплетая вместе быль и небыль.
Там время безвозвратно утекло,
Оставив только капли куполов,
Принадлежащих не земле, но небу.

Если ясно — смотреть, как займется заря
В тонких ветках рябины.
Поделиться зерном, чтобы без словаря
Изучать воробьиный,

От пьянящего воздуха навеселе,
Вдруг, не чувствуя веса,
Улететь на льняные просторы полей,
Отороченных лесом,

И услышать, домой торопясь от грозы,
Задыхаясь от бега,
Звонкий лай пролетающих мимо борзых
Позапрошлого века.

Если дождь — затопить в доме печь. У окна,
Занавески раздвинув,
Наблюдать, как растет под дождем тишина
До размеров былинных,

В тишине полу-бодрствовать, полу-дремать
В отстраненности некой,
Окунувшись в классически-толстый роман
Позапрошлого века.

Если ветрено… Впрочем, ну что тебе до
всех превратностей неба,
если добрая печь согревает твой дом
И достаточно хлеба,

Если есть кому доброе слово сказать,
И для птиц — вдоволь крошек?
Заплутавшим во времени вечность назад
Каждый век — позапрошлый.

Ломкой листвой шурша,
Пачками дней соря,
Вдумчиво так дышать —
Воздух у октября

Чуть горьковат на вкус,
Но безупречно свеж.
Жаловаться на грусть
Падающей листве,

Искоса так следить
За золотым котом,
Что горизонта нить
Скручивает в моток,

Выловить на крючок
В речке с десяток лун.
В маленький кабачок
Где-нибудь на углу

Делать за шагом шаг,
Не попадая в такт
Времени: не спеша,
Неторопливо так…

Ясеневый дом, где одно окно
Смотрит в ночь, за прочими — только сны.
Но уже давно я не вижу снов,
А в ночном окне лепесток луны

Тоньше, чем малиновый звон цикад
(До утра готовы звенеть они),
И нежнее высохшего цветка
В позабытой книге среди страниц.

(В библии влюбленных любой поры,
Где вода лагунная зелена,
Роща апельсинная у горы,
И в цыганском небе — луна, луна.)

Песнями любви я постель стелил,
И уже звенели колокола…
Ты не захотела меня делить
Со стихами — и потому ушла

В самый тихий час самых сладких снов,
В час почти немыслимой тишины…
И настала ночь за моим окном,
И не снятся больше цветные сны.

В ясеневом доме есть дверь. Она
Никогда не знаешь, куда ведет.
Я уйду к тебе прямо из окна —
Зазвенит цикадами переплет,

Светляки с цыганских слетят небес,
Превратятся в звезды в моем саду.
Что мне все стихи? Я иду к тебе.
Рощей апельсинной к тебе иду.