Запев морского побережья
Шершавое соло.
Томятся Ассоли
Толпой у причала.
А Греев-то мало.
Привет, Пенелопа!
А твой у Циклопа.
Дождись — он вернется
Потрепанным солнцем.
Фелуки, моторки,
Фрегаты… Креолки
Призами для белых,
Заросших и смелых.
Сметанные стоны.
Канкан на балконе
Стаканчиком виски.
И губы так близко…

Штормит. В пенных брызгах напуганный воздух.
Мгновенно пропали предатели-звезды.
И чей-то корабль, оказавшийся в море
Податливой щепкой… Спасется?.. Утонет?..
Базар
Тетка, чей вес за сто, бойко торгует вишней.
Юбки дешевый шелк мрачно трещит по швам.
Ейный сынок следит, как бы чего не вышло,
Если заметят вдруг убыль на двести грамм.
Полон торговый ряд. Жиром лоснятся лица.
— Вишня-черешня! — крик слышен со всех сторон.
Дядька — усы черны — пробует прицениться.
Хвать! — кошелек тю-тю. Что ж ты считал ворон?
Яркий стекает сок, грубые крася руки.
Словно чужая кровь (чур меня от убийц!).
И — неизбежно — слух ловит скандалов звуки.
Матерный атрибут азбукой для девиц.
Мать, потеряв дитя, носится с криком: ≪Оля!≫
Слезы и едкий пот — это наружу страх.
Тетка, чей вес за сто, охнет от резкой боли:
Смертных грехов набор мстит, атакуя в пах.
Зелень так зелена, что откровенно страшно.
Кто-то жует шашлык, кто-то кого-то бьет.
Впрочем, в масштабе З. все это так неважно…
— Вишню купил? Почем? Господи, идиот!
За шторой
тело
линий излом на квадрате простыни
белым пятном разбавляло синие сумерки
штора
комнату пряча от яркой россыпи
звезд, трепетала полупрозрачной туникой
руки
там в перспективе сплетаясь с нежностью
мрачно грустили плетьми недвижимо-вялыми
месяц
в окна чужие глядя невежливо
глазом недобрым, пугал ночными кошмарами
тело
вот бы прижаться к другому белому
простынь деля на двоих — месяц пусть завидует
руки
ожили б сразу и стали смелыми
ласке служа добровольно ночными гидами
штора
взгляд любопытный бросив украдкою
тихо вздохнула бы от… или просто вздохнула
тело
линии длинные теплые гладкие
долго крутилось — не так все — однако заснуло