Бушующее море на побережье Дикого моря. Кап Бретон*. В жизни не видал таких высоченных, мощных волн, плотных и давящих, пенящихся. На берегу, на каком-то расстоянии от воды — устойчивый барьер застывшей пены, из которого ветер вырывает клочки величиной с кошку, заставляет их бежать вверх по гладкому песчаному склону и катит в сторону дюн. Поистине, животные. Это вспученное желе — желтоватое, слизкое — состоит из кремния и соленой воды.
Чудовищный эффект от этих без бесконечных шквалов. Перед нами — длящийся, нескончаемый пароксизм. Скуку и сонливость вызывает это величественное неживое действо, этот мнимый гнев, вздымание и шок мертвых вещей, пассивное восстание.

Море. Океан. Кап Бретон.
Грандиозная форма, что восходит к Америке, с ее удивительной впадиной и спокойной округлостью, находит, тут, наконец, свой цоколь, уступ, откос. Молекула порывает цепь. Белые всадники перепрыгивают самих себя.
Пена здесь образует весьма устойчивые полосы, в виде перламутровых пузыристых, грязных, чахлых гряд — на гребне всех выше хлынувшей волны. Ветер гонит перед собой кошек и барашков, рождаемых этой материей, вспучивает их и заставляет самым комичным образом бежать в сторону дюн, как напуганные морем: Эта пена не есть просто взбитая морская вода, это — Эмульсия.
А что касается только что зарождающейся, девственной пены, она необыкновенно нежна к ногам. Газированное молочко, воздушное, тепленькое, нападающее на вас со сладостной горячностью, наводняет ступни до щиколоток, дает им напиться, промывает и снова стекает — с голосом, покидающим берег и отходящим, в то время, как /моя/ статуя зарывается частично в песок, а душа, внемлющая этой безмерной, изящной инфинитезимальной музыке, успокаивается и следует за ней:
в другие времена.
Волны отдают салют — Воды, лишь только падшие, дыбятся в силу горизонтальной скорости — и вздымаются нижние пласты волн.
Ветер полосует волну мелкой зыбью = Массивные многогранные волны.

Рассвет. Нет, не рассвет — ущерб луны, обглоданная жемчужина, тающее мороженное, — и меркнущее сияние, которое скоро сменится рассветом. Люблю это мгновение — столь чистое, конечное, начальное. Смесь покоя, отрешенности, религиозности, отрицания. Отречение. Почтительно захлопываем ночь. Укладываем спать и укутываем. Момент отхода ко сну и забвения самого уединенного я. Сон готовится к отдыху. Сновидения оставляют место подлинным грезам. Скоро начнутся ажитация и оживление. Мускулы, машины, вторгнутся в страну бытия. Явь еще как бы колеблется. Развертывается Заимф**, и по сигналу свистка, будет поднят на реи, на деревья, на крыши — овладевая небом.

Шторм — Борт***, стегаемый, начищаемый, сокрушаемый, колесуемый волнами, — заводняемый, бичуемый, оглушаемый.

Плавание
Мне кажется, что я узнаю себя, вступая в эту вселенскую воду. Я — не человек жатв, пашен; ничто меня не трогает в «Георгиках»****.
Другое дело — двигаться в самом движении, действовать вплоть до пальцев ног, кувыркаться в чистой и глубокой массе, глотать горькую воду и отфыркиваться, воду свежую и безумную на поверхности, спокойную в глубине! Для меня это — божественная игра, полная знаков и сил, в которой участвует, содержится — истощилось бы все мое тело. Я хватаю воду охапками, люблю ее, имею, рожаю с ней тысячи самых странных идей. В ней я — тот человек, каким хочу быть. Через нее мое тело становится собственным инструментом моего духа, составляет мой дух. Себя я в ней освящаю. Я точно знаю, чем обернулась бы для меня любовь, если бы боги хотели того. Беспредел действительности. Мои ласки суть — познания. Мои действия — Мне всего недостаточно.
Так что — давай, плыви, поворачивайся на спину, с головой ныряй в волну, что ломится на тебя, вместе с тобой ломается и ломает тебя. —
А потом я пойду вдоль бесконечного пляжа, вдыхая ветер. Ветер — юго-западный, направленный против оси волн, мнущий их и покрывающий чешуей, черепицами, вторичными контурами, сетчатой рябью — носимые и влачимые ими с горизонта до линии раздела — пены… —
Какое удовольствие для босых ног идти по зеркалу, бесконечно полируемому тонким слоем сочащейся воды. Я следую себе и моей системе! Безмерное небо чихает во мне. Мои рефлексы меня опьяняют.

Одни — черные, другие — серебристые, другие — розовые, цвета плоти. Одни — блестящие и кубической формы, со скошенными кромками и покрытые мхом. Другие — с четкими и острыми изломами, или с толстой чешуйкой, искромсанные, а еще другие — грубые, округлые. Каждая соответствует своей породе, и согласно породе, показывает лицо, рассказывающее свою историю.
Форма зависит от материи и событий, т. е. от связей и сил.
Продвигаюсь сквозь хаос — навстречу морскому шуму.
Танец, странный, ибо все шаги разные и ни один из них не воспроизводит амплитуду или форму другого; по высоте, по глубине, — скачки, вздымания, — однако, сохраняется нечто вроде ритма, благодаря средней скорости, которую я пытаюсь поддерживать. Большие шаги, малые шаги, подниматься, опускаться, словно по лестнице, меняющейся в высоте на каждой ступеньке.
Передвигаться в этом жестком и разнообразном мире — упражнение, достойное восхищения — танец, парадоксальным правилом которого является неравномерность движений.
Все мышцы задействованы, ни один из шагов непохож на другой: каждую секунду надо изобретать его форму и энергию.
Стратегия — приключение — хаос.
Престолы, громадные пьедесталы, слоновьи под-животники, Тибеты. Лужи, трещины, разломы, расслоения, щели, плоские вершины, основания.
Шероховатый, гладкий,
лужи; маленькие, юркие рыбки*****.