Мы с Таней Бек почти ровесники. Она всего на год старше. В 70-е годы наших дебютов она уже была "известным молодым поэтом", а у меня только в 79-ом году впервые вышла подборка стихов в журнале "Литературная учеба". Послесловие-разбор написал Дмитрий Сухарев, что, конечно, вводило в определенный круг. И все-таки, когда несколько номеров спустя в той же "Литучебе" Таня Бек написала, что заметила как раз эту публикацию, для меня это было неожиданностью. Мы не были знакомы. И, судя по ее тогдашним стихам, я не мог предположить, что мои стихи заинтересуют ее. Но в этом жесте была вся Таня — внимательность и впечатлительность, тонкость суждений были ее отличительными чертами. В чем мог убедиться каждый, кто читал ее рецензии, беседы с писателями. Таню живо интересовало другое, непохожее на нее, открывающее что-то иное в ней самой.
Ну, это я узнал несколько позже.

В 1981 году я был вынужден уйти из газеты, в которой проработал до этого восемь лет. Невольно оказавшись на "вольных хлебах", я искал заработка, да и не любого, конечно, а литературного. Как критик я еще в 70-е годы начинал в журнале "Детская литература", затем стал автором "Литучебы" и "Литературного обозрения". Понятно, что печататься там ежемесячно было невозможно, нужно было искать новые территории. И тут моим друзьям Гене Калашникову и Сергею Костырко пришло озарение: — надо тебя отправить к Тане Бек в "Вопросы литературы"! И действительно, кто-то из них позвонил Тане, она тут же назначила встречу. С Таней говорили бурно, моментально находя совпадения, попутно она меня знакомила со всеми, кто заходил в кабинет, тут же нашла книгу для рецензии, установили сроки. Рецензию я написал, вскоре она была напечатана. Последовали другие предложения. Предлагал, разумеется, и я.
Сотрудничеству с "ВЛ" я обязан знакомством с Виктором Борисовичем Шкловским — живой легендой русского формализма и футуризма. В этом случае я уже сам предложил книгу Шкловского "Энергия заблуждения". Текст вышел. И я моментально получил письмо от Шкловского с предложением встречи. Но это другая тема.
В период "перестройки" на всех нас навалился груз под названием "успеть"! Никто не знал тогда, как долго это продлится. Все спешили: публиковать, писать, открывать. И не себя, а других — забитых, замордованных, убитых. Татьяна работала над антологией акмеизма. Я делал "Зевгму" — первую книгу о "нестандартных" формах русской поэзии за четыре века. Мы оба писали статьи и рецензии, составляли книги других авторов. Встречались на бегу, в редакциях, библиотеках, архивах. К тому же я жил не в Москве, а в Тамбове и не так уж часто мог появляться в столице. При встрече обменивались книгами.
Помню одну такую встречу в Ленинке, когда почти столкнулись, каждый с охапками книг, на минутку присели поговорить, оглянулись, прошли не минутки, а часы. Конечно, мы просто болтали, обменивались новостями и т.д. В результате же я должен был срочно написать статью для "ВЛ", где недавно вышла моя беседа с Геннадием Айги, оказалось, что это вообще первая его серьезная беседа в печати, полностью и фрагментами она в дальнейшем будет переведена на разные языки. Статью я все-таки тоже написал, она называлась "Авангард. Сумма технологий", вызвала разнообразные отклики и стала потом основой моей книжки о поэтике авангарда. В качестве некоего вывода: не будь Тани Бек в "ВЛ", я, возможно, не сотрудничал бы с этим журналом, не появилось бы нескольких небезынтересных работ в таком странном разделе филологии и культурологии как авангардоведение.
Таня как поэт была, я бы сказал, больше акмеистически настроена, но она с каким-то восторженным интересом относилась вообще ко многому в литературе и к авангарду в том числе. Я подарил ей "Зевгму" и она взахлеб ее цитировала своим гостям и потом, когда один знакомый поэт "увел" книжку из дома, кричала мне в телефон, что чуть не плачет. Конечно, я тут же послал ей дубликат. В 1995 году в Тамбове вышла до сих пор единственная моя более-менее полная поэтическая книжка "Знак бесконечности". Я послал ее Тане вместе с еще одной тоненькой, выпущенной Музеем Сидура. Таня, во-первых, тут же написала мне письмо, во-вторых, она написала вдохновенный текст по поводу книжек и напечатала его в "Новом мире". Таня сверкала и блистала стилем, она откровенно радовалась, что может написать то, что она хочет, как она — Татьяна Бек — думает. Разумеется, это не всем нравилось. Мне недавно напомнили одну историю, которую я не знал в деталях. В 96-м году Генрих Сапгир загорелся идеей "вступить" меня в ПЕН-Клуб и спросил, кто может еще меня рекомендовать. Я сказал, что могу обратиться к Тане. Последовательности происходившего я не знаю. Таня написала рекомендацию от руки и отдала ее в ПЕН. Мне передали копию этого письма в прошлом году, когда я вторично вступал в писательский клуб (забыв при этом о первой попытке!). В 96-м году соискатель не прошел, я думаю, что в том числе благодаря тому, что Татьяна Бек в своей рекомендации назвала соискателя гением, написав это слово в разрядку, добавив к нему определение "самый настоящий" и заверив: "Говорю это со всей ответственностью". Ясно, что по всем законам корпоративности такого претендента должны тут же отклонить! Но вот интересно, что важнее для автора — прием в некую, пусть и вполне приемлемую, организацию или те несколько эмоциональных слов, которые сказаны коллегой, чей дар и вкус ты ценишь?

Мне кажется, Таня осознавала литературу как праздник. Дочка писателя, с детства в писательской среде, знавшая, разумеется, изнанку праздника, она сохраняла удивительный дар восхищения литературой и людьми литературы.
Я несколько раз приглашал Таню в Тамбов. Полушутя расписывая красоты без преувеличения самого знаменитого города русской литературы. Наконец, все-таки получилось: в Тамбове удалось устроить встречи с журналом "Арион", когда приехали Инна Лиснянская, Татьяна Бек, Алексей Алехин, Тимур Кибиров. Был большой поэтический вечер в областной библиотеке, затем встреча с моей тогдашней студией. Все как обычно, чтение стихов, обсуждение. Таня в то время уже вела семинар в Литинституте, у нее был опыт и явный педагогический дар, потому на этой встрече инициатива оказалась в ее руках. Пару лет спустя Таня сделала ответный ход, пригласив меня с лекцией в ее с Чуприниным семинар в Литинституте. Я вспоминаю об этих эпизодах как действительно важных для меня и точно знаю, что для Тани. Мне было важно мнение московских поэтов о работах моих студийцев, мне хотелось представить их творчество иному взгляду. Точно так же Тане было важно представить несколько иную точку зрению на поэзию, м. б., в чем-то отличную от той, к которой студенты привыкли... Но это были уже наши педагогические интересы, так сказать...
Вспоминаю и другие встречи, иногда совершенно неожиданные, когда Таня узнает, что я в Москве и тут же приглашает на юбилей "Вопросов литературы". Или я приглашаю ее на свой вечер в Музее Сидура и она, постоянно в дефиците времени, все-таки прибегает.
Для Тани литература была жизнью и образом жизни. Не только стихи, но и все, что она делала в литературе, это было настолько органично ее, что трудно представить Таню в какой-либо другой профессии.
Таня была незаменимым человеком в нашей литературной ситуации. Вот ушла она, и другого такого человека как-то вблизи не видно...