Ступеньки воздуха скрипят,
смотри, не разбуди
тех, что внутри ступеньки спят,
внутри сухой груди,
внутри скрипучего гробка,
коробки звуковой,
на дне пустого коробка —
коровкой роковой,
а то еще как поползут,
кто с рогом, кто с хвостом,
и привезут под горло зуд,
зобок набьют битком,
и там набухнут и потом
из горла — на язык,
и скажешь ты с открытым ртом:
чирик, чирик, чирик.

Кустики-уродики,
как пучки проводки
в саду-огородике,
в кривой загородке.

Тронешь и — цветочки
синего количества,
точки-коготочки
электричества.

Льется пот из пор у них
и трясет слегка их,
будто их за корни
держит Ванька-Каин.

Вот тебе и оттепель —
серенькая роза,
вот теперь-то, вот теперь
время для мороза.

Вращается на углу,
вращается на углях
по каменному столу
юла о шести углах —
двенадцать ребер ее
и восемь ее основ
(и каждая — лезвие,
косящее из углов).

По каменному столу
Витрувия стрекоза
ползет, пока на углу
не скосит ветер глаза.

Оставь-на… всяк, оставь навсяк
и этот звук, и этот звяк,

и этот бим, и этот бом,
чтоб не припомнили потом;

и этот листик, Lizst и Lust,
чтоб чист и прост был костный хруст,

и — что там? — плач и скрежет зу…
и наверху, и навнизу;

и эту тень, и тень-тень-тень,
чтоб дребедела дребедень;

оставь пустяк, оставь, пусть так,
все это так, и все не так.

Немец обезьянку выдумал,
говорящую с тобой,
в голове сенильной выдул
шарик синий, голубой.

Пусть повертится, поверится,
пощекочет вещество,
отразится в луже сердца
и напьется из него,
замутится и затянется
углекислой пеленой,
оборвется с нитки танца,
красной ниточки двойной.

И тогда билетик выудит
обезьянка для тебя,
и прочтет его, и выйдет:
бу-бу-бу и бя-бя-бя.

летасты мои летасты
черным по белому нечасты
белым по черному редки
веточки весточки детки
на сером дворе на сером
ветру в голове заселом
ветру в головах стоящем
чаще чем вы почаще
над самой травой над самой
травой всегда той же самой
где я и другие лица
лишь ваши падшие листья

Обрастай, дурак, щетиной же-л-той,
голубей води на поводке,
ляг на простыню костяшкой молотой
и кино смотри на потолке
о свинье, дурак, — щетинке золотой,
и про голубей наискосок,
уносящих тя с Венеркой молодой —
был бы потолочек-потолок.

Тут тебе камушек,
тут тебе и два,
гладит по макушке
камушки трава.

И сидит на камушке
Только-И-Всего,
гладит по макушке
ветерок Его.

Перед Ним водица
мелкая течет,
в той водице водится
чет и нечет.

Мостик деревянный
над водой стоит,
досками дырявыми
скрипмя скрипит.

И ни в эту, и ни в ту
сторону себя
время ходит по мосту,
досками скрипя.