То ли ветры воют,
то ли волк....
Звуки воздух роют
в джазе-фолк!

Тут призывают нас
к любви и долголетью...
Люблю я контрабас —
сундук, обитый медью!

Покой нарушит
(жизнь на грани бреда!)
рожок пастуший —
прадед флейты и кларнета.

Легко и пьяно
снизойдет в народ —
джаз-фортепьяно
и чумной фагот!

Никто не вечен
ни в какой момент!
Вочеловечен
каждый инструмент...

Словно воду льют из крана —
льет рулады фортепьяно.
«Кто там чачу в кружку льет?!» —
раз-ливается фагот...

Контрабасист похож на кочегара:
смычком пожарище печное шевелит...
Певец изображает грибника,
поющего а-а-у-у-у...
Так этот мир диковинен и пестр!
А вместе получается:
оркестр.

Но вот звенит коровий колокольчик —
мелодию услышит тот,
кто хочет.

Поскольку этот мир,
как штырь, колюч —
тут не закрыли музыку
на ключ...

Певец,
не пейте музыку с лица!
...Он бабушку помянет
и отца...

Тут прорастает фауна
и флора
всемирного и русского
фольклора!

Зазвенела медь...
Нам не утерпеть
воем изойти,
по миру пойти...

Здесь саксофон — как дерево растет
и лопаются звуки, словно почки!
Проклюнутся звенящие листочки
и ветви гибкие заливистых рулад
раскинутся и вверх, и вниз, и над
кручиной бытия, тоской разлуки...
Так саксофон выращивает звуки
из малого душевного зерна
не тронутого тлением распада.

О, саксофон, дитя любви и лада,
взлелеянное на семи штормах!
Звук ширится, растет во весь размах.
И вот шумит, колышется тайга,
свингует вьюга, мощные снега
сбиваются в огромные сугробы.
Что в жизни нам дано — согреться чтобы?!
Во мгле ночной дымят печные трубы.

Да саксофон поет — золотогубый...

Вечерний саксофон, почти как зимний кот,
томится от тоски и жалобно поет.
Он звуки издает небесной чистоты!
Так только кот поет, кларнеты и дрозды.

Вписавшись в этот фон и звуковой обвал,
вечерний саксофон и выл, и подвывал.
Он жизнь читал с листа и холил каждый звук!
Я гладила кота и не спускала с рук.