Главную страницу сайта одного из крупных московских издательств украшает слоган: «Мы издаем все, кроме графомании и неформата». Сопоставление этих двух понятий симптоматично: знак времени, когда во главу угла в культуре ставится прибыль. Заявленному правилу негласно следуют практически все больше издательства, а также основной массив толстых журналов. Именно по этой причине книга повестей молодого питерского прозаика Ники Созоновой вышла в маленьком независимом издательстве «Другие люди».
Неформат — не вписывание в рамочки, самобытность, доходящая до недозволенной прагматичными редакторами раскованности, как творческой так и мировоззренческой — действительно неудобен, как трудный подросток, бунтующий в строгом русле чинной семьи. Зачем читателю ломать голову над необычным мировосприятием, впитывать неожиданные образы, разбираться со сложной композицией, если можно в очередной раз перечитать «Гарри Поттера» или насладится сотой вариацией той же книги? Зачем открывать новые жанры, если существует столько старых, проверенных временем и читательским спросом: детектив простой, детектив иронический, женский роман, фэнтези, «экшн»?..
А то, что к неформату, для своего времени, можно причислить множество текстов, оставивших яркий след в культуре, начиная с «Божественной комедии» Данте  (тут и «Евгений Онегин», и «Мастер и Маргарита», и «Хазарский словарь») — то меньше всего редакторы крупных издательств задумываются о столь абстрактных и несуетных вещах.
Да, в этом плане молодому автору не повезло: оно самое, вне рамок. Лица не общее выраженье. Только один текст из шести повестей и двух романов, написанных к 25-ти годам, можно отнести к определенному жанру — фантастика (видимо, поэтому он, единственный, был замечен молодежной премией «Дебют»). Все остальное — нечто весьма неопределенное. Причудливое.
У неформатного автора и читатель тоже необычный, неформатный. В основном это те, кому нравится размышлять об абстрактных вещах, смотреть на мир с непривычной точки зрения, отвергать азбучные истины за их пресность, занудливость и очевидность.
Первая повесть, открывающая сборник — «Это вовсе не то, что ты думал, но лучше», написанная в 19 лет, наиболее личная, любимая, по признанию автора, — необычна и по содержанию, и по композиции: в почти документальное повествование о реальных людях, молодых уличных музыкантах Питера, вплетается сказочный сюжет. Казалось бы, к чему фантазировать? Ведь каждая рассказанная здесь история, каждая глава, названная именем ее героя («Сенс», «Абрек», «Патрик»), настолько насыщена страстями и драмами, что добавить подробностей — получится отдельная повесть. А то и роман — скажем, описанный в главе «Акела»  яркий, сильный, жесткий и талантливый человек, уличный гитарист, прожил такую судьбу, перенес столь много, что вполне мог бы стать героем захватывающего романа.
Но только на первый взгляд сказочная прослойка кажется необязательным узором, декоративным украшением. В жизнь главной героини повести, 16-летней «трудной» девочки Росси, сбежавшей после конфликта с отчимом из своего сибирского городка и зачарованной Питером и вольным народом с гитарами на его улицах, входит таинственный Спутник, чье лицо всегда скрыто под фарфоровой маской. Еженощно он уводит ее в иные миры или рассказывает сказки. На вопрос девочки, только что узнавшей о своей неизлечимой болезни, о том, что жить ей осталось считанные недели или дни: за что это мне? — Спутник рассказывает легенду о девушке, из-за любви которой к врагу погиб ее родной город.
«— Зачем ты показал мне все это?! Ведь это не про меня — на мне не лежит такой тяжкий грех, как предательство своего народа! И я никогда никого так сильно не любила.
— Это не ты теперешняя. Но кто знает, может быть, это ты вчерашняя. Или завтрашняя. Для правосудия не существует рамок времени… И ты похожа на эту девушку. Влюбишься в кого угодно и ради любви не постоишь ни перед чем».
Для неформатного мировосприятия характерна не только необычная форма, но и новый угол зрения на вечную тему. Например, на рай и ад. Вот диалог двух героев из повести «Два голоса»:
«В тот вечер мы лежали, как всегда, неслиянно-нераздельно и разговаривали об аде и рае.
— А что если те, кто проживут жизнь достойно, после смерти будут снова и снова переживать самые хорошие свои моменты? А плохие люди  — самые мрачные и позорные?..
Твой пульс на виске бьется под моими пальцами. Стараюсь удержать его, поймать, как бабочку, готовящуюся вспорхнуть с цветка.
— В моей жизни тогда получится бездна ада и совсем мало рая.
— Я с тобой поделюсь…».
Проза молодого автора небезупречна. Встречаются огрехи, стилистические и композиционные, наивность в разработке характеров или жизненных коллизий. Так, кажется надуманным образ Дара — киллера-творца из повести «Никотиновая баллада». В отдельных сказках звучат знакомые мотивы: было, было похожее, и не раз. Но, на мой взгляд, недостатки искупает важное качество: тексты Ники Созоновой многослойны. И потому рассматривать и анализировать их тоже можно с разных позиций, применяя разные критерии.
Один критерий описан — рамки формата и выход за них. Следующий можно назвать обращением к вечным темам. Вечным, как мир, как само искусство — любовь и смерть. (Характерно, что самый большой текст Н. Созоновой, правда, написанный в соавторстве, имеет подзаголовок «Повесть о смерти и о любви».)
Суть натуры «трудной» и бесприютной Росси — любовь. Неразделенная — к парню из их компании, частично разделенная — к беспечным и бесшабашным друзьям, каждому из которых она предана от ступней до макушки, противоречивая —  к таинственному Спутнику. Даже встреча с грабителем на ночной улице заканчивается не ограблением, изнасилованием или вовремя подоспевшей помощью полиции — но задушевной беседой за пивом и чуть ли не дружбой.
Самую сильную, глубокую, всеохватную страсть испытывает Росси к городу. Питер, прекрасный и страшный, леденящий и нежный, одушевлен и может принимать человеческий облик. (Вторая повесть, давшая название сборнику — «Затерянные в сентябре», развивает этот мотив, представляя собой поэтическо-сновидческое признание в любви к городу.)
Вот пронзительный по грусти и лиризму сон, что видит Росси:
« Вода… Бескрайняя, тихая, теплая. От нее поднимался жемчужно-серый туман. Я плыла в иссохшейся лодке без весел. Лодка шла сама собой, медленно, чуть покачивая бортами. Туман редел, и стали проявляться вздымающиеся тут и там из воды странные предметы — статуя ангела с крестом в руке… узкая и длинная золоченая пирамидка с резной фигуркой на оконечности… Во сне, наверное, мозги работают вяло и слабо, поэтому, только разглядев в отдалении большую, мерцающую позолотой ребристую полусферу, я поняла, где я и что это за вода. Полусфера была куполом Исаакия. Узкая пирамидка — адмиралтейским шпилем… Было тихо. Только иногда летучая рыбка взлетала над поверхностью прозрачной глади и с плеском уходила в нее».
 «Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но лучше» — усеченная строка Уолта Уитмена, вынесенная в заголовок повести, задает тон, мелодию всего сборника, но в тоже время не расставляет четких акцентов. Лучше для кого? Лучше чего? Читатель решает сам. Может быть, если основное наполнение твоей жизни — любовь, как у юной Росси, то, по снятию оков плоти, чувство это обретает совершенную свободу, бесконечный простор для своего проявления.
Тема любви достигает апогея в маленькой повести «Два голоса». Вечные Он и Она — Алина, милая молодая женщина, любимая дочь и сестра, успешный искусствовед, и Найт — героиновый наркоман со стажем, с незаживающей раной в сердце, больной СПИДом. Два предельно разных человека, два полярных мира — притянувшиеся, как магнитом, две части одного целого. Повесть заканчивается реализованной метафорой, буквальным «слиянием душ», и при всей нереальности изображенного этому веришь.
Последнюю повесть сборника — «Никотиновая баллада», можно назвать самой жесткой. Если Росси — душа нараспашку и приятие мира, каким бы он ни был, то Наташа (или Тэш, как называет ее единственный друг) — ее полная противоположность. Сирота, детдомовка — уже одного этого достаточно для слома судьбы, она еще и изгой в ребячьей среде, белая ворона. Пережив в 14 лет групповое изнасилование, а затем рабство у четырех юных подонков, она махнула на себя рукой, разучившись мечтать и ждать от жизни хоть чего-то хорошего.
Тэш работает проституткой в маленьком домашнем салоне, а в свободное время рисует. Ночами ее преследует навязчивый сон: четверо глумливых мерзавцев, играющие, как в мяч, ее головой. Согласно глубинной трактовке, потеря головы во сне означает потерю сути, сломанный внутренний позвоночник. Тэш сломлена. Лишь одно держит ее на плаву: Мик, единственный друг, собеседник, отдушина. Правда, его никто не видит и не слышит, кроме нее, и Тэш всерьез подозревает, что Мик — навязчивая галлюцинация, симптом шизофрении. Но лучше шизофрения, чем кромешное одиночество.
Если тема автобиографической повести о Росси — смерть, волшебная, легкая, дающая волю и простор для проявлений любви, то лейтмотив «Никотиновой баллады» — прощение. Текст христианский, по сути, хотя какие-либо религиозные атрибуты, понятия, каноны отсутствуют в нем напрочь. (Да и мировоззрение автора в целом не укладывается в рамки ни одной из религий или духовных учений.)
Простить — перестать ненавидеть и строить планы мести — развязать внутренний узел боли и ярости — обрести свободу. Опять-таки все возвращается на круги своя — к свободе, к вольному и беспредельному простору для самых светлых проявлений человеческой натуры.
И еще один угол зрения, с которого интересно рассматривать прозу Ники Созоновой, — магический. Имею в виду не избитые фразы «волшебная сила искусства», «магия творчества», подразумевающие влияние искусства на человеческие души и поступки, его преобразующую и вдохновляющую роль, но магию в чистом виде. (В силу которой некоторые прозаики советуют поменять судьбу к лучшему, написав о своей жизни роман со счастливым концом, а актеры порой отказываются играть гибель своего персонажа на сцене или в кино.) Не знаю, осознанно или неосознанно, но молодой прозаик творит эту магию, доброе волшебство, для своих любимых героев — точнее, их прототипов.
Росси, альтер-эго автора, мечтает о том, что могла бы сделать для своих друзей: «Как было бы здорово стать взрослой, сильной, богатой, уверенной в себе и отыскать потом всех, кто мне дорог сегодня. И за уши вытащить из того дерьма, в котором они увязли. Сделать из Лешего с Красавчиком раскрученную группу — они бы затмили многих. Подарить Акеле дом за городом — над озером, на скале, где хорошо думается и пишется. Патрика положить в хорошую клинику, где если и не вылечивают от СПИДа, то сводят его симптомы к минимуму. Абреку помочь найти хорошо оплачиваемую и творческую работу. Записать диск Сэнса, убедить его вернуться к своей девушке, всучив много-много денег на ее лечение…». А в заключительной главе повести, прощаясь перед уходом в иной мир, она вручает каждому из друзей и подруг янтарную бусину из подаренного ей Питером талисмана, наделяя искрой нежности, памяти, заботы. Точно так же и автор вкладывает душу, чтобы наделить счастливой судьбой каждого из любимых героев.
Хочется провести параллель с красивой мифологией древнего Египта. После физической смерти человек попадает на суд Осириса, и его сердце, вместилище всех добрых и злых поступков, помещается на одну чашу весов, на другую же кладут перо богини справедливости Маат. Если сердце легче пера, то душа покойного отправляется в райские места, если же чаша весов с сердцем опускается, то покойного пожирает чудовище. Грехов у героев Ники Созоновой  хватает, в том числе и серьезных. Но сердца их, уверен автор (и нас заражающий этой уверенностью) все равно легче пера богини Маат: их высветлили и очистили немалые муки и то самое чувство, что «движет солнца и светила» и держит на плаву в самом кромешном мраке.