Угроза остаться на улице была, конечно, теоретической, и все же…
Она пролистала все квартирные объявления и обзвонила всех знакомых брокеров, прежде чем впасть в искреннее отчаяние. Прожить половину жизни и остаться без семьи, работы и квартиры! — причитала она драматическим голосом, подробно отвечая на банальный вопрос как дела, который давно не нуждался в ответе.
В голове проносились варианты упущенных возможностей, тихо, по-осеннему опадавшие под ноги засохшей листвой, по которой она без сожаления ступала. Был разгар лета. Любимое время года, когда вынужденное безделье позволяло накопить силы для рывка вперед. Рывка не предвиделось.
Не обнаружив ничего, за что можно было бы зацепиться (хотя бы взглядом), чтобы продолжать путь, она, наконец, призналась себе, что попала в тупик. Его венчал покосившийся домик. Вот и метафора жилищной проблемы, подумала она и повернула назад. Что же, возможно, эта улочка и выведет куда-нибудь. По крайней мере, она была уверена в том, что двусторонних тупиков не бывает.

Вернувшись туда, где находился ее еще-дом, она застала собиравшего вещи еще-мужа.
— Ну что? — спросил он бесцветным голосом, всем своим видом выражая незаинтересованность.
— Глухо. Жить невозможно. Разруха, — она попыталась ограничиться короткими фразами, но, не выдержав, продолжила: — Правда, там была вполне сносная квартирка. Тоже в частном доме. Правда… На десять тысяч дороже… Но если ты мне уступишь… — она выжидающе посмотрела в его сторону.
— Послушай, — его голос, неторопливый и уравновешенный, напоминал жест, с которым он обычно резал хлеб к обеду, — я же высказал тебе свою позицию. Половина суммы от продажи нашей квартиры. Я считаю, что это вполне честная сделка. В конце концов, ты же знаешь, я вообще не обязан с тобой делиться. Просто я благородный человек…. — Встретившись с ее взглядом, медленно наполняющимся сыростью, он осекся.
— Ты что, угрожаешь мне?
— Нет. Я, конечно, так не поступлю с тобой…
— Если ты благородный, то доводи свое благородство до конца, — не выдержала она, — зачем мне деньги, на которые я ничего не смогу купить?
— Так уж и ничего? А однокомнатную?
— Ну да, однокомнатную. Спальню, столовую, кабинет и репетиционный зал в одном лице. На окраине города, — слезы предательски поползли из глаз.
— Перестань. — Ему вдруг стало не по себе. За стеной стоял друг, который не отличался особым терпением, но сейчас вынужден был ждать окончания тягостного диалога. На часах пробило десять, а за окнами маячил десятичасовый путь с пересечением границы. Вот черт, скажет, что я зверь какой-то, довожу женщину до слез, оставляю без крыши над головой и т.д. Он ясно представил, что может сказать ему Цаныч, который еще с институтской скамьи славился особой деликатностью. А тут еще эта утренняя сцена с брокерами, в которой тому пришлось сыграть роль пострадавшего, раньше времени выдворенного из постели и одновременно свидетеля позорного бегства из собственной квартиры своего друга по необъяснимым причинам.
— Спасибо за гостеприимство, — цедил Цаныч сквозь зевоту, — позволено ли мне будет принять душ в этом доме? — спрашивал он друга, озабоченного только тем, как бы поскорее свалить, оставив еще-жену наедине с покупателями, удивленно смотрящими вслед мужчине, скоропостижно бежавшему из собственной квартиры со словами Я гость, я гость.
Сонный Цаныч продирался в ванную сквозь неразборчивые объяснения женщины: понимаете, он забыл техпаспорт на квартиру и договор о купле-продаже… ночью приехал, не выспался, невменяем, не ведает что творит…
Да не забыл он его. Вернее, забыл, но нарочно. Вернее, сначала хотел забыть, но не признавался себе в этом, а потом действительно забыл. Ну и бог с ним. Не понятно одно: почему она торопится? Зачем так быстро согласилась разделить квартиру, хотя ее отсюда никто не гнал? Замуж что ли собралась? Но тогда при чем здесь он? Почему ее жилищный вопрос должен решать он, а не ее будущий? Правда, она утверждает, что ни к кому никуда не уходит. Просто ей надоела эта зависимость и…
— Мне надоело десять лет быть замужней вдовой!
— Переезжай ко мне — и не будешь ею.
— Я тебе сто раз говорила, что не могу жить в этом городе!
— А я не могу жить здесь.
— Я это уже слышала. Я уже тебя об этом не прошу, если ты заметил. Все, чего я прошу — это оставить меня в покое с крышей над головой, чтобы я попробовала начать новую жизнь.
"Черта с два, — промелькнуло у него в голове, — ты начнешь новую жизнь".
—Ты что, ждешь, пока я состарюсь и стану никому не нужна?
Именно этого я и жду, хотелось ответить, но вместо этого кто-то произнес его голосом:
— Я тоже старюсь.
— У мужчин это совсем по-другому. Ты еще сможешь жениться в сорок и в пятьдесят, а я… Он попытался посмотреть на эту женщину отстраненно, чтобы оценить, насколько объективны ее слова. Отстраниться не смог, потому что когда-то слишком близко подошел и долго не мог оторваться. И сейчас еще не совсем оторвался. Он посмотрел на нее — но увидел только ту, которую встретил пятнадцать лет назад. Нет, конечно, у нее появились за это время парочка морщин и складок на теле, и несколько родинок. Он вспомнил ее живот, мягкий и податливый, а в минуты напряжения — твердый, как у статуи Свободы. При чем здесь статуя Свободы? Странно, но он никогда не представлял этот живот беременным его ребенком. Он пару раз заводил разговор об этом, но представить картинку, в которой она живет с круглым животом, не хватило воображения.
Пойми, ты загоняешь меня в тупик. Ты делаешь меня зависимой от твоего решения. Я чувствую себя загнанным зверьком….
Он недоверчиво посмотрел на нее: она — зависима? Хотя, конечно, он же сам, но… Да, — наконец согласился он, — ты зависима. Но при всей своей зависимости, ты настолько свободна, что мне до твоей свободы расти и расти.
Он взглянул в ее глаза, которые почему-то мгновенно высохли и уже собирались пересохнуть, раскрывшись настолько широко, что любимый восточный разрез, делающий ее немного похожей на китаянку, куда-то пропал, уступив место чему-то чужому. Теперь она с удивлением смотрела на него.
— Да, ты свободна, — повторил он. — При всей своей материальной зависимости, беспомощности и болезненности. У тебя совершенно железная воля. На меня еще можно повлиять — мнениями, алкоголем. Но ты просто несгибаема. Я не знаю, откуда у тебя берутся силы, но сломать тебя совершенно невозможно. Я-то знаю, — улыбнулся он впервые за вечер.
— Ты сильная, — говорил он и не уступал ни копейки.
Он не знал, чему она улыбнулась, но почему-то мгновенно очутился в центре светящегося взгляда, который он когда-то так любил за его отблеск, падавший на него и заражавший настолько, что он тоже начинал светиться. Сейчас этого не произошло. Он остался тусклым, потому что ее глаза тут же потухли.
— Давай не торопиться, — он, наконец, сложил последние вещи и облегченно вздохнул, предвкушая окончание тягостной сцены.
— Ты что, предлагаешь до следующего твоего приезда, который неизвестно когда наступит, висеть под дамокловым мечом твоего переменчивого настроения?
— Почему переменчивого?
— Потому что пятнадцать лет… Ты помнишь, как ты подписывал письма ко мне?.. Апостол Петр. И эта детская матрица сработала только в последние годы. В первый раз, когда ты пообещал переехать в Киев, оторвав меня от временного мужчины, а потом через пару лет отрекся от своих слов, во второй раз, когда подарил мне квартиру, а потом оформил ее на отца…
— Я же тебе объяснял причины….
—…А третье отречение грядет, — торжественно произнесла она, в порыве пафоса, нависая над столом и даже увеличиваясь в размерах… — Если ты отречешься в третий раз, то я останусь на улице! — она закончила фразу навзрыд.
О Господи, только метафизики недоставало. Он ужаснулся повороту, который мог принять разговор. В чем, в чем, а в невидимых мирах она разбиралась лучше. И могла запросто положить его на лопатки. Против чего, он, собственно, и не возражал… М-да… Разговор грозил затянуться за полночь.
На помощь подоспел друг:
— Вы скоро там? Ехать пора.
— Мы уже, — обрадовался он и рванул к двери.
— Нет, не уже, — она перегородила ему дорогу, встав между ними.
Возникла неловкая пауза, в которой все трое почувствовали комичность своего положения и как-то сразу расступились.
— Созвонимся, — сказал он, оставляя на ее губах традиционный поцелуй.
— Счастливой дороги, — сказала она, совершенно искренне готовясь расплакаться, как только дверь закроется.
— Документы я передам, не волнуйся, — сказал он вполоборота.
— Хорошо, а я пока подыщу что-нибудь подходящее для жизни, — ответила она, не совсем веря в то, что это возможно.

Двери захлопнулись — и она ринулась на кухню за бутылкой коньяка, чудом оставшегося после ночных посиделок двух друзей. Она не терпела крепких напитков, но когда муж потянулся за бутылкой, ухватилась за нее, как за соломинку:
— Мне она понадобится больше. После твоего отъезда.
— Не вздумай напиться. Хватит в семье одного алкоголика, — пошутил он, но бутылку оставил.
После стакана яблочного сока с коньяком смысл жизни показался не таким уж трагичным, скорее — бессмысленным. Ну что ж, утро вечера мудренее, решила она и легла раньше обычного.

Утро началось звонком. Поднимая трубку, она ожидала услышать привычную за последнее время фразу Появился клиент на вашу квартиру, можно сегодня устроить просмотр? Такие фразы завершались всегда одинаково: приходили клиенты, говорили Мы подумаем и больше не появлялись. Слава Богу, вместо брокера она услышала знакомый голос друга-художника.
— Ужасно, — ответила она на традиционно-бодрый вопрос о личной жизни голосом, полным скорби, несмотря на солнечное настроение, которое внушал летний день. — Он непримирим.
— Послушай… — художник замялся, — я тут подумал… Я мог бы предложить тебе поселиться в моей мастерской… За шторкой. Я понимаю, она, конечно, не устроена, но если ты не найдешь другого выхода… В общем, можешь на меня рассчитывать, — закончил он уже совершенно по-мужски.
— Спасибо, — сказала она неопределенным голосом. Но, повесив трубку, повеселела.
День прошел, как обычно. Как проходил последний месяц — утренний чай вперемежку с квартирными объявлениями и звонками от брокеров. Она уже почти приняла решение не подходить к телефону, но почему передумала и взяла трубку.
— Алло, — ее голос всем своим существом выражал нежелание обсуждать вопросы продажи квартиры.
— Что с вами? — раздался удивленный голос режиссера.
— Ах, здравствуйте Игорь Маратович… Да, замучили проклятыми звонками.
— А что случилось?
— Да вот, выселяться придется…
— Куда — выселяться?
— На улицу, куда же еще, — ответила она, уверенная в том, что говорит чистую правду.
— Не может быть! — режиссер всплеснул руками, готовясь выронить трубку. — Боже мой, неужели придется выселять жену?
— Зачем? — на этот раз она чуть было не выронила трубку.
— Как зачем? Чтобы освободить для вас свою квартиру!
— Спасибо, но разрушать чужие семьи не входит в мои квартирные планы. — Она гордилась произнесенной фразой, смело ожидая ответного выпада. Но режиссер предпочел обратить разговор в шутку и вскоре простился.

День тянулся мучительно долго. Поехать, что ли посмотреть очередную квартиру?
Она ухватилась за эту идею как за спасительную соломинку. Набрала несколько телефонных номеров, которые на днях подчеркнула в АВИЗО, но везде получала неизменный ответ: Продано. После дюжины попыток, она догадалась посмотреть на дату выпуска газеты и обнаружила, что прошел уже месяц с тех пор, как ее друзья принесли газету в дом. Надо купить новую, подумала она и не сдвинулась с места.
Долго ли, коротко ли она просидела — не ведомо. Но вот она подскочила, сменив ритм фольклорного безвременья на мультипликационную картинку, изображающую гения, озаренного открытием, и подлетела к подоконнику, на котором валялись многочисленные визитницы и одинокие визитки, собранные в некое подобие муравьиной кучки. Через минуту она уже набирала вожделенный номер:
— Здравствуй, это я. Нам нужно срочно встретиться.
На другом конце трубки образовался комочек сопротивления. Голос готовился произнести отказ. Предупредив его намерение, она поспешила заверить:
— На пять минут.. — И на всякий случай добавила: — Я сама приеду.

Через двадцать минут она была у дизайнера.
— Слушай, я решила открыть сайт, — заявила она с порога.
— Давно пора…
— Но это будет особенный сайт…
— Еще бы…
— Я хочу дать объявление о поиске жилья…
— А… — последовало разочарованное, — для этого не обязательно заморачиваться с интернетом — ты можешь дать объявление в АВИЗО.
— Нет, не могу. Мне нужно дать подробное объявление… С фотографией.
Пауза была неадекватной.
— Зачем? — завершилась она вопросом
— Как зачем? Для хороших условий…
— Плати деньги — и будут условия…
— Денег нет, — отрезала она.
— А как же?.. — его голос потускнел, предчувствуя нехорошее.
— А вот так. Считай, что это — приключение, в которое я тебя приглашаю. Ты можешь от него отказаться, если недостаточно богат, чтобы тратить свое время на чужие игры. Но мне кажется, это для тебя — неплохой шанс разнообразить свою мониторную жизнь. К тому же, это у тебя будет отнимать всего час-другой в день, а удовольствия — море. И популярность бешеная. Вот увидишь! — пообещала она голосом, в котором не было ни капли корысти.
— Сплошной энтузиазм, — грустно подумалось ему.
Но идея показалась интересной. Особенно начало:
"Одинокая дама с собачкой ищет крышу над головой. Принимаются предложения от людей, имеющих лишние квадратные метры жилья и избыток любви в сердце.
Условия:
1. Бесплатное проживание.
2. Свобода передвижения.
3. Отсутствие посторонних.
4. Корм для собачки
— Ну, это уже слишком, — не выдержал дизайнер.
— Согласна. — Она недрогнувшей рукой вычеркнула четвертый пункт и написала вместо этого:
5. Интим не предлагать.

— А зачем ты нужна им — без интима? — опять не выдержал он.
— Как это зачем? — Она взорвалась потоком доказательств: — Да я даю им потрясающую возможность проявить милосердие! Ты думаешь, такие предложения валяются на дороге? Многим приходится тащиться в Красный крест, церковь, приюты и еще Бог знает куда, чтобы хоть на какое-то время почувствовать себя Благодетелем и Спасителем. Чтобы найти оправдание своему жалкому существованию, которое просто теряет смысл и сходит на нет, если человек долгое время не отдает хотя бы малость тем, кто слабее его, тем, кто дает ему возможность ощутить свою силу. Знаешь, сколько людей мечтает облагодетельствовать своего ближнего?
— Сколько? — недоверчиво спросил вынужденный собеседник и даже оторвался от монитора, чтобы лучше запомнить фантастическую цифру.
— Да какая разница? — она резко уклонилась от ответа. — Тебя что, статистика интересует больше, чем живой человек, стоящий напротив? Сколько бы их ни было, желающие найдутся, — уже менее убежденно произнесла она, и снова воодушевилась: да одних религиозных общих развелось столько…
— Ты что, хочешь поселиться в церкви и побираться на ступеньках, ведущих в храм?
— Ну, зачем ты так? — она даже немного растерялась. — Послушай, а может, действительно стоит оговорить какие-то ограничения? — она задумалась.
— Какие? — удивился он.
— Ну, ищу мол, но не это, не то…
— Ты еще выбирать собираешься? — тут он окончательно оторвался от монитора и развернулся к ней всем своим корпусом, который за последние полчаса обрел форму вопросительного знака.
— А как же? Ты что, считаешь, что я смогу жить в некомфортабельных условиях?
— А что значит комфортабельные условия? — нажимая на последнее слово, поинтересовался он.
— Ну, совмещенный санузел, а еще лучше — две ванные в доме, широкая кухня с электроплитой, на которой можно развернуться, паркет, чугунные батареи, желательно кирпичный дом, чтобы зимой тепло было, большая комната в дальнем конце квартиры, а лучше — две, окна, выходящие в тихий дворик, удобная транспортная развязка, близкий супермаркет…
— Да… — знак вопроса поник головой так, что верхний крючок в нем зацепился за основание и стал походить на перегоревшую лампочку, — все это вписывать?
— Конечно, — не замедлил последовать ответ. — Да, еще допиши, пожалуйста, чтобы хозяева были людьми тихими и интеллигентными…
— Это еще зачем?
— Чтобы поговорить, — отрезала она и вышла из комнаты.

Вернулась она так же неожиданно, как ушла, и торжественно протянула погасшей лампочке, сидящей над монитором, компакт:
— Что это?
— Мои фотографии. Сделанные лучшими фотографами современности. Нужно поместить их рядом с объявлением.
— Все?
— Нет — самые лучшие.
Он обречено вставил компакт в дисковод, но, пролистав содержимое, остался доволен:
— Так это же другое дело! С этого надо было начинать! — он еще раз просмотрел все фотографии: — Здорово! Когда это ты успела?
— На протяжении своей артистической жизни. Пока работала в театре.
— А сейчас где работаешь?
— Сейчас у меня пауза. Летняя. Отпуск, который может плавно перейти в бесконечность… — Она осеклась. — Ладно, не будем о грустном.
— Понятно, — кивнул дизайнер. — Я бы выбрал эти.
— Хватит с них одной. Менять будем… Раз в неделю, — поспешила она успокоить знак вопроса и перегоревшую лампочку в одном лице.
Работа была сделана. Им оставалось только ждать. Распивая бутылку вина, предусмотрительно принесенную ею, захмелевшими языками они очень четко договорились о том, что каждый вечер он будет заглядывать на сайт в поисках новых предложений и докладывать ей перед сном.
— Может, через день? — попытался возразить знак вопроса.
— Ты что? — возмутилась она, — а вдруг будет какое-то выгодное предложение, которое мы пропустим? А потом — ищи ветра в поле.
Не найдя сил для возражения, он в который раз обречено согласился и, захлопнув
дверь, мысленно покрутил указательным пальцем то ли у своего, то ли у ее виртуального виска, возвращаясь к ошалевшему монитору.

Я летела, как на крыльях, — составляла она вторую фразу для подруги, но брезгливость к банальности оказалась сильней любви к болтливости — и она прервала внутренний монолог, чтобы сосредоточиться на главном. Был двенадцатый час ночи, и на ее непосредственные вопросы о том, как называется та или иная улица, по которой ее понесли бессознательные ноги, прохожие реагировали как-то двусмысленно. И вообще, начиная с улицы Щусева, весь этот район, по которому, как оказалось, она никогда не ходила пешком, казался каким-то неоднозначным, а точнее несовременным. Двухэтажные маленькие домики без балконов (и хотелось добавить — без дверей, полна горница людей) говорили о другой реальности — не столько провинциальной, сколько принадлежащей к другой культуре, другому времени, другому языку. Проходившие мимо люди были похожи на настоящих, но ничего из того, что слетало с их языка, не напоминало членораздельную русскую или украинскую речь. Так что слова их проходили сквозь понимание, огибая слух, не цепляя ни одного из рецепторов (восприятия).
Обойдя несколько улиц, — вот она, параллельная реальность (на следующий день всезнающие брокеры расскажут ей, что дома в этом районе строили пленные немцы, пояснив, тем самым странные ощущения, посетившие ее в этом районе), она вернулась в машину, но только затем, чтобы, проехав не больше пятисот метров, снова выйти.
На этот раз она попала на самую "мертвую" улицу шевченковского района — Дорогожицкую. Судя по названию, жизнь на этой улице обходилась очень дорого, так как она попадала в магический треугольник Бабьего Яра, телевышки и лукьяновского кладбища. Наверное, именно поэтому в квартирных объявлениях, в рубрике "Продаю" она так часто сталкивалась с этим названием. Вот и познакомились, сокрушенно проконстатировала она и надолго замолчала, отдаваясь безрадостному течению внутреннего голоса.
Внутренний голос не принадлежал к числу оптимистов:
А чего ты, собственно, паришься по поводу крыши над головой, — шуршал он, — если все дороги ведут на кладбище? И ради чего, скажи на милость, тебе нужна эта самая крыша? У тебя нет детей, вчера ты простилась с мужем, позавчера потеряла работу. Жизнь дает тебе понять, что крыша тебе совсем не нужна. Она нужна тем, кто строит семью, борется за выживание в этом мире, кто привязан к земным ценностям настолько, что они становятся жизненно необходимыми и только тогда появляются. Ради чего и ради кого тебе нужна эта пресловутая крыша, если у тебя не осталось ни одной земной привязанности? Не зря же тебя приводят на кладбище и говорят: хватит барахтаться, хватит цепляться за последнюю привязанность — жизнь. Тебе явно дают понять, что тебя изживают из земной жизни. Развоплощайся скорее и не морочь голову ни себе, ни другим.
Одна за другой промелькнули картинки последнего года… И самая последняя в череде других — упрямое выражение на лице мужа и его слова Ты сильная, ты выдержишь. Лицо становилось все жестче, теряя свои овальные формы, превращалось в камень — камень преткновения, не преминула сумничать одна из извилин, — камень вырастал на глазах, становясь огромной горой на пути к чему-то, что было раньше целью, а теперь скрылось за пределами видимости. Гора росла с каждой попыткой вспомнить эту цель, достигала фантастически-фаталистических размеров, перекрывала дорогу, фонари вдоль нее, звездное небо, перекрывала свет и тьму, мешала двигаться, смотреть, дышать…

Она проснулась на удивление рано. От духоты в комнате. От обилия солнца, которое не вмещалось в пределах четырех стен. Лето. Настоящее. Наконец-то! — подумала она в середине июля и почему-то добавила вслух: Жить-то как хочется! И тут же включила мобильный, который последнее время отключала на ночь, видимо, отстаивая тем самым право на неприкосновенность своего образа жизни. Как будто откликнувшись на ее жест, телефончик заиграл:
— Алло, это Ясновская? У меня к тебе предложение.
А она-то откуда знает? — успела промелькнуть мысль.
— Я работаю сейчас на ТЭТе, мы делаем короткие передачи об интересных людях.
— А… А я уже испугалась, что ты начнешь мне предлагать варианты квартиры.
— Квартиры?
— Не важно, — она поспешила пройти неприятный поворот, на который мог свернуть разговор.
— Так ты согласна?
— А что мне нужно делать?
— А ничего. Мы приедем с камерами, поболтаем немного. Ты расскажешь о своем театре…
— Я ушла оттуда…
— Это неважно, расскажешь о своих проектах, планах.
— Нет у меня больше планов…
— О своей жизни, квартире… Я слышала, у тебя удивительный интерьер — ты повесила на стенах декорации со своих спектаклей…
— Интерьер-то интересный, но мне придется вскоре со всем этим распрощаться…
— Вот и прекрасно! — обидно обрадовалась журналистка. — Об этом и расскажешь. Выдавим слезу у зрителя — а там, глядишь, и прощаться не нужно будет.
— Как это?
— А вот посмотришь.
--------------
— Ты не понимаешь, — доказывала журналистка на следующий день в ответ на ее слабую попытку отказаться от предложения, в связи с неотложными делами, прививками собаке, модным словом депрессия, — телевидение в наше время — это все! Тем более — наш канал, который смотрят все — от пенсионеров до бизнесменов. Краткий сюжет, красивое лицо в кадре, пара слезинок — и предложения с местом жительства посыплются на тебя золотым дождем.
— Ты сначала посмотри на мое лицо! Оно не сможет вдохновить ни одного зрителя! Следы красоты на нем напрочь стерли проблемы и одиночество!
— Ничего, — не смутилась журналистка. — Подгримируем, оденем. Будешь как конфетка!
Работа у нее такая — уговаривать мертвых, — промелькнуло примирительное.
— Ладно. — В конце концов, что-то подобное она и сама представляла как один из вариантов рекламы, только не хватало смелости признаться и попросить. Это даже покруче сайта в интернете. Кстати, а как поживает сайт? — Она совсем забыла о нем.
— Слушай, там такое творится! — голос дизайнера истерически вибрировал.
— Что? — испугалась она.
— Море предложений — даже не знаю, что со всем этим делать.
— Да ты что? Я сейчас приеду. — Не дождавшись возможных возражений, она бросила трубку и бросилась к зеркалу. — И гримироваться не надо, не прибедняйся. — Она наскоро оделась, влила в себя поллитра зеленого чая и выскочила из дома.

Сайт пестрел предложениями. Она по-деловому пододвинула к себе стул, надела очки и села перед монитором, приготовившись к внимательному вдумчивому прочтению. Но уже через несколько минут прервала бессмысленное занятие. Предложения выглядели примерно так:

1. Детка, я тот — кто тебе нужен. Позвони по телефону: 80666666666.
2. Пришлите, пожалуйста, более подробные данные — рост, размер груди, бедер, талии. Любите ли секс втроем? Тел…
3. Очень понравилась ваша фотография. Немного — о себе. Я на заслуженном отдыхе. Без вредных привычек. Ищу женщину тихую, хорошую хозяйку, симпатичную, как вы. Позвоните мне до девяти вечера по тел...
4. Я искал вас всю жизнь! В книгах, на улице, в кино! Звоните в любое время суток! Мои тел...
5. Киска, меня зовут Лапа. Если ты любишь женщин больше, чем мужчин, мой язычок ждет тебя. Тел…
6. Мне послал Вас Бог. Я — инвалид, который потерял надежду найти в этой жизни опору. Буду Вам признателен, если Вы поселитесь рядом и поддержите меня в моем нелегком существовании. Телефона нет. Приезжайте по адресу...

Адрес она не дочитала, как и все предыдущие телефоны. Пробежав глазами оставшиеся письма, она разочарованно вздохнула.
— Не расстраивайся. Ты еще встретишь свою судьбу. — Сказал дизайнер.
— Какую судьбу? — она подскочила, как ужаленная. Я крышу над головой ищу, а не судьбу.
— Одно предполагает другое, — примирительно возразил дизайнер.
— Ладно, подождем еще. К тому же передача скоро выйдет.
— Какая передача?
— Да обо мне, хорошей.
— Ну ты даешь! Так ты еще и знаменитой будешь?
На этот раз он даже довел ее до лифта и помахал рукой.
После передачи она действительно проснулась знаменитой. Хотя не очень-то была довольна тем, что увидела. Боже, какая страшная морда!.. Боже, что я говорю?.. Нет, это невыносимо! — то и дело восклицала она во время пятиминутного просмотра.
Но количество звонков говорило об обратном эффекте. Когда в 11 утра она подошла к телефону, на автоответчике отпечаталась дюжина записей. Мир оказался на редкость отзывчивым. В основном, звонили, конечно, мужчины. Но среди них затесался и старушечий голосок, совсем дряхленький и выцветший. Тварь я дрожащая или право имею? — откуда-то вынырнул школьный Раскольников. — Чур тебя, лезет же в голову такая чертовщина! Только криминала не доставало, — отмахнулась она.
Деточка, звучала старушка, приходи и живи, продукты в дом носи, за порядком следи, а то мне уже невмоготу… одной-то. Сотый годочек пошел… а муж покойный, царство ему небесное… Автоответчик оборвался, не дождавшись обратных координат. Определитель номера тоже не сработал. Видно, не суждено ей со старушкой коротать свой век.
Она стала слушать остальные записи. Те голоса, которые ей не нравились, она стирала мгновенно, не задумываясь. Это были или слишком наглые и напористые или вялые и бледные тембры. От первых разило угрозой, от вторых — беспросветностью. Но, в основном, ей доставляло удовольствие прослушивать записи. Во время самих звонков она к телефону не подходила. А если и подходила, то в такое время, когда нормальным людям, выработавшим в течение жизни стереотип рабочего дня, уже не приходило в голову звонить. К ним, слава Богу, не относились ее друзья, которые за долгие годы общения успели запомнить ее странный режим дня. По вечерам она старалась уйти из дома, ставшего чужим, уйти подальше от своего одиночества и стен, наполненных картинками прошлого, и приходила чаще всего за полночь, когда очертания предметов сливались с темнотой и превращались в одно сплошное месиво, вызывающее не более, чем безразличие.
Она приходила, прослушивала автоответчик и стирала записи. Все до одной.
Вскоре ее день разделился на три части. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, снова дохнуло чужим контекстом. В первой она принимала звонки. Точнее, она их не принимала, а прослушивала на автоответчике, поскольку то, что ей предлагали, принять было почти невозможно.
Во второй половине она принимала брокеров вместе с потенциальными покупателями. С каждым днем желающих посмотреть становилось все больше. Вот что значит телевидение! — торжествовала подруга. Все реже звучали вопросы — Почему так дорого? Все реже приходилось отвечать: Половину нужно отдать, а на вторую найти крышу над головой. Когда количество желающих превысило все ожидания, она решила ввести некоторые ограничения. На своих дверях она вывесила табличку с надписью "Вход 20 грн.", навсегда покончив с материальными проблемами.
— За что? — слышала она новые вопросы.
— За ауру, — не задумываясь, отвечала она.
В третьей половине дня она ездила по квартирам, которые предлагали ей. Квартиры были разные — большие и маленькие, в многоэтажках и частном секторе, благоустроенные и убитые. Квартиры были разными, а вот у хозяев была одна общая черта, независимая от возраста и пола, которую поначалу она не могла определить. В их глазах, несмотря на гарантированное существование, сквозила какая-то бездомность.
— Да им просто не хватает общения, иначе зачем ты им?
— Да нет же, — отвечала она мастеру фен-шуя, которого повсюду таскала с собой, чтобы определить, подойдет та или иная квартира для проживания с точки зрения восьмиугольника багуа и других восточных прибамбасов. — Это что-то другое.
— Что же?
— Ущербность какая-то… Трущебность внутри, а не снаружи.
— Ну, знаешь, — он только руками разводил.

И все же, она была почти уверена: людям, которые откликались на ее объявления, недоставало чего-то большего, чем общение. И этого "чего-то" они ждали от нее. Так что с первого взгляда на них приходилось менять уже освоенное ею амплуа нуждающейся на роль той, кто проходит мимо паперти и не подает ни копейки. Поначалу она думала, что ими движет обыкновенная похоть, прикрытая предлогом принести пользу ближнему. И даже, когда она заходила в дома, где на пороге ее встречала женщина, а не мужчина, она видела тот же голодный блеск в глазах. Лесбиянка, делала она стандартный вывод и больше никогда не возвращалась в квартиру с одинокой женщиной на пороге.
Проходили дни, но ничего не менялось. Она по-прежнему находилась в поиске, и состояние неустойчивости становилось привычным. Однажды, прочтя одно из писем, пришедших на ее сайт — Куколка, зачем тебе кокон? Полетай еще немножко. И вообще, не пуститься ли нам в путешествие на белом бычке по старенькой Европе? и т.д… — она серьезно задумалась. А может, действительно, Природа говорит ей: оседлость не для тебя. Не консервируй себя, путешествуй, познавай внешний мир, обретай новый опыт. Ты еще многого не видела. Она вспомнила слова своего юного друга: Будь свободной, стань цыганкой. В грудной клетке забилось сладкое предчувствие приключения.
Цыганкой она, конечно, не стала. Поздно, — она коротко и решительно наступила на горло одной из своих субличностей, у которой была условная кличка Авантюристка. Дикий Запад она тоже отложила на будущее, предпочтя хорошо знакомую Москву и гарантированное место жительства. Приехав туда, она несколько дней пребывала в сладкой иллюзии защищенности, поскольку квартира, в которой она поселилась, чем-то напоминала киевскую, а хозяин отражал теоретический образ идеального мужчины. Но, как известно, Мертва теория, мой друг. В общем, ей пришлось покинуть мнимый уют. И произошло это в день, вернее, в ночь ее рождения.
Сидя в плацкартном вагоне, в котором она не ездила лет двадцать, и, думая о предстоящей встрече дня рождения в Питере, в коммунальной квартире, в которой она жила только однажды, лет десять назад, и вынесла оттуда не очень приятные ощущения, она удивленно всматривалась в себя, задавая один и тот же вопрос: А что, собственно изменилось за эти годы? Годы, за которые нормальные люди обзаводятся семьями, домами, детьми, радуются накопленному и переживают о потерянном, и чем больше накапливают, тем больше переживают, и, попадая в этот круг, уже не могут вырваться, выпасть из неизбежной цепочки потери-приобретения-потери-приобретения-потери… поскольку потерей завершается их существование, потерей для близких, для тех, кто любил их при жизни. Может, гораздо гуманнее не обзаводиться этими самыми близкими, а, утратив со временем всех родственников, не создавать новых, обреченных на бесконечные поминки? И лишь путешествовать из города в город, от человека, к человеку, который на то время, пока ты делишь с ним квадратные метры жизни, заменит близкого, станет чем-то вроде родственника, а потом навсегда исчезает из твоей жизни, не вызвав ни сожаления, ни ощущения потери…
Сидя в коммунальной квартире в день своего рождения напротив такого временно-близкого, стоя в очереди за соседями в ванную и на кухню, слушая отдаленные голоса и скрипы из других комнат, она в который раз убедилась, что только собственный Дом даст ей право на одиночество — и вернулась обратно. В родной город. Продолжать поиски.

Как-то она зашла в квартиру, где никого не было. Ничего странного — квартиру открыл консьерж, которому оставили ключи. Ничего необычного в самой квартире. Разве что… Разве что следов жизни в ней почти не было. Она прошла по комнатам — квартира была достаточно просторна — и везде ее встречали полированные поверхности и полное отсутствие домашней утвари, которая привычно одушевляет окружающее пространтво, делая его живым или хотя бы пригодным для жизни.
— Здесь никто не живет? — поинтересовалась она у консьержа.
— Почему же? — удивился он.
— Но я не вижу здесь следов жизни.
— Следы бывают разные, — произносит он и как-то странно подмигивает, не лукаво, не игриво, а так, как будто хочет сказать: Кому-кому, а нам с вами хорошо известно о существовании иных реальностей.
— А когда появятся хозяева? — осторожно интересуется она.
— А зачем им появляться? — с тем же выражением на лице произносит он, и мгновенно исчезает.

Она потерянно оглядывается. В руках у нее — ключ от чужой квартиры, но она не уверена в том, что сможет воспользоваться им.
Вот он, ключ жизни. Золотой ключик, который ты так давно искала. Ты искала его везде, во всех уголках и пространствах, ты искала его в доме, который притворялся твоим, пока в один прекрасный день ты не поняла, что ничего в этом мире тебе не принадлежит. Ты искала его в чужих домах, где тебя ожидали чужие постели. Ты искала его на пепелищах и пустырях, куда ты возвращалась, бездомная, не потому что у тебя не было крыши над головой, а потому что эту крышу не с кем было разделить. Ты искала его в лесу, потому что в старой сказке Папа Карло сделал Буратино из дерева. И даже в соленой воде на дне моря, соглашаясь на ржавчину, ты искала его. Ты просила об этом ключике, который, откроет любые замки, поможет решить все вопросы и неразрешимые задачи, накопившиеся со школьной скамьи, потому что только по математике ты получала четверки, будучи в остальном отличницей.
Ты просила о ключике, но ты забыла попросить о замке, к которому бы подошел этот ключ. И о Доме, в котором находится этот замок. О Внутреннем Доме, который ты так и не нашла. И вот ты стоишь в руках со своим счастьем, с ответом на все твои запросы и вопросы, а что с ним делать, как им воспользоваться — ты не знаешь. Ты даже не знаешь, есть ли в этой квартире замок, а если есть, с какой стороны закрывать двери — изнутри или снаружи?
И, как будто чувствуя твое недоумение, твое неумение воспользоваться ключом, твою неготовность к открытию, чья-то невидимая рука отнимает его у тебя, отнимает, как бесполезную надежду на что-то, чему ты не знаешь еще названия. И чей-то голос говорит: Ты еще не готова. Ты еще не готова встретиться с этим пространством, в котором никто не живет. Ты еще не готова встретиться со своим одиночеством.

Она находит себя на улице, а потом в машине, а потом дома за письменным столом.
Она старательно выводит чужие слова, которые прочла в каком-то бездарном романе или увидела в старом кино в глубоком детстве:

"В моем уходе прошу никого не винить. Я полностью беру ответственность за все, что со мной произошло. С любовью ко всем, кто прочтет эту записку".

Она смотрит на женщину, которая подходит к аптечке и долго пытается что-то найти. Она наблюдает, как она достает один за другим ножи, и пробует их на тупость, а потом истерично смеется, на кончике балансируя, как на пуантах. Она следует за ней в ванную, где та пытается набрать воду, которую отключили. Она смотрит на ее широко открытые глаза, которые наполняются жидкостью, совсем непохожей на слезы, застыввшей в глазах круглыми колодцами, наполненными отраженным светом, неизвестно как просочившимся сквозь потолок и заражающим темное пространство вокруг себя непривычным для него блеском. Она смотрит на женщину, которая светится отраженным светом, но не узнает неба в своих глазах, утратив воспоминание о том, кем она являлась до того, как попала в ловушку забвения.
Она следует за ее светящимся телом в спальню, довольная тем, что она не зажигает света, не потому что ее глаза за последнее время привыкли к темноте, а потому что ее собственный свет освещает пространство. Она оставляет ее только тогда, когда та закрывает глаза. До завтра, шепчет она ей тихо-тихо, чтобы не разбудить.
Она проснулась и тут же вспомнила свой сон. Подвал, в который она попала. Чувство безысходности, чувство поверженности, чувство катастрофы. Чувство дна.
— Это твой дом, — говорит ей чей-то хорошо знакомый голос.
— Но я не смогу здесь жить, — отвечает она в отчаянии.
— Но ты здесь живешь очень давно.
— Как это? — не понимает она.
— Это то, что живет в твоей голове с тех пор, как ты боишься потерять дом.
— Но я не хочу здесь жить!
— Тогда избавься от страха.
Голос исчезает. Она пытается следовать за ним, но чувствует, как страх мешает ей, преграждает путь, разрастаясь с невероятной скоростью, а плотный слой пыли мгновенно ложится на одежду, мебель, старые стены, которые покрываются трещинами, осыпаются на голову… Еще немного — и они засыплют ее. И тогда она кричит так громко, как только может: Н-е-е-т! Чтобы сбросить эти развалины, чтобы проснуться. И в пространстве между сном и явью, когда завеса едва приоткрывается, но никогда не ждет копошащееся сознание, всегда не поспевающее за тайной, в это самое мгновение она понимает нечто, что можно назвать Причиной. Она цепляется за это нечто и наконец произносит его имя: Страх.
Значит, это страх столько времени водит ее по темным закоулкам бессознательного.
Это страх притягивает к ней беспомощные ждущие глаза, одинокие заброшенные судьбы, убогие сердца, которым некому открыться. Только тем… той, которая сама протягивает руку за подаянием.

Она проснулась от падения мобильного. Ветер смахнул его с тумбочки.
Ветер распахнул окна и двери. Она вспомнила совет знакомого йога: Открой все окна, наполни комнату цветами, зажги благовония — тогда будет изобилие.
Проснувшись, она собрала распавшийся на три части телефон. Включив его, прочла на экране неизвестно откуда взявшееся: Сегодня 01.01.2003 года. Изменить дату и время?
Нет! — автоматически отвечает она и оставляет старую дату. Дату последнего Нового года, проведенного с мужем в клубе 44.
Телефон звонит, но она не подходит. Она сейчас не здесь, не в этой комнате — а в прошлогодней ночи, в прошлом, которое никак не желает завершиться всепрощающим утром. Она танцует с ним, с этим прошлым последний ночной танец… Телефон повторяет свою просьбу. Телефон становится все настойчивей.
— Алло, почему не подходишь к трубке?

Она слышит родной голос на автоответчике, вскакивает, и, перебивая бешеный стук сердца, кричит:
— Алло!
— Что случилось?
— Это ты?
— Не ожидала?
— Да… я только что проснулась, мне снился странный сон…
— С праздником тебя.
— Каким?
— Так и думал, что забыла…
Ей неловко, она все еще стоит между сном и голосом, между новогодней ночью с ним и его утренним голосом, постепенно возвращаясь в жизнь, в день, в их квартиру.
— У нас сегодня десять лет семейной жизни.
— Боже мой!
— Я и подумал, а зачем мы, собственно, затеяли этот размен… Ты, я надеюсь, еще замуж не собираешься?
— Да нет, вроде бы…
— Ну и живи себе, пока не соберешься…
— А ты?
— Ну не будем же мы разводиться в такую годовщину?…
— Ну да, — отвечает она навстречу его всегда-железной логике.
— А я приготовил тебе сюрприз…
— Какой?
— Тут Цаныч в Китай решил переехать и в гости зовет. Я и подумал, может, вместе смотаемся? Ты же мечтала когда-то?
На этом конце провода что-то заклинивает. Это ее голос. Он застревает где-то между желанием и ответом.
— Чего молчишь? Ты согласна?
Она готовится произнести Да, но только мычит в ответ.
— Ладно, не отвечай сразу. Я перезвоню вечером — определись.
— Согласна, — она едва шевелит губами, услышав короткие гудки в трубке.