Себя, как уголь,  в топку книг
Перебросал – и что осталось?
А ты, сгорев, остался в них –
Простых, причудливых, витых –
Твоя любовь, тоска и жалость…
Не говори, что это малость –
Сгореть стихами для других…

Я Чичикова убеждал
Направить мощные усилья,
Что на аферы направлял,
На благо будущей России.
Что посмеялся он – и пусть.
Я видел старую Россию,
Я видел – и томила грусть:
Печальны родники родные.
И шёл с Раскольниковым я
По чёрной лестнице угольной,
Как по изломам бытия –
На боль шёл, как на колокольню.
И карамазовский раздрай
Познал я собственной душою.
И то, что невозможен рай
Качалось звоном надо мною.
Войны и мира я дворец,
Робея, посещал бывало.
Явь объясняющий мудрец
Смущал всезнанием немало.
С Обломовым поговорить
Уютно можно и приятно.
Как он хотелось бы пожить?
Дня три, а далее – отвратно.
Секреты есть у Соборян,
Что миру нынешнему вряд ли
Важны – и в том его изъян:
В цене у нас бардак и враки.
Романы эти – вертикаль,
К ней прикасаясь – будешь выше.
Я жил, в потьму срываясь – жаль,
Спасибо книгам, что я выжил.

Сорок пять. Серьёзность рубежа.
Кажется, разорвана душа…
От судьбы не отвертеться, нет –
У окна стоишь и видишь свет –
Сколь гнетёт серьёзность рубежа?
Разных рубежей за день довольно.
Если жив – то больно будет, больно,
Ибо рана, в сущности, душа…