Несколько лет назад вышла моя книга "Обратный отсчет", в которой были две части "Моей мозаики" — заметок, воспоминаний, размышлений, литературных портретов, — своеобразного дневника мыслей, внутренней жизни. Я продолжал эти "хаотичные" записи. С удовольствием прочитал себе в оправдание строки Леонида Зорина из его "Зеленых тетрадей": "Было немалое искушение как-то организовать эти записи и расположить их по темам. В конце концов, я его преодолел... В бессвязности есть некая правда".
Итак, продолжаю "Мою мозаику". В виду независимости от внешних событий — даты не ставлю…

Маяковский частенько высмеивал лирику Ахматовой, однако в 1928 году написал чуть ли не в ее духе:

забыв (?), что еще за десять лет до этого у Ахматовой было:

При сверхнизких температурах — близких к абсолютному нулю — движение системы замедляется, замирает, тем самым для него время останавливается (анабиоз). Но, оказывается, по Эйнштейну то же самое происходит и при сверхвысоких скоростях — при приближении к скорости света — время для объекта замедляется (движение замирает?). Что-то тут не так. При минимальном движении и при максимальном — одно и то же?

Атомы находятся в беспрестанном движении, звезды — тоже, но из них-то и составлена неподвижность объектов, тел — тверди земной и небесной.
…Неподвижная форма скорости: свет в комнате, струя из крана…

Представитель выражает, олицетворяет кого-то, карает за кого-то ("от имени"), но не отвечает за того, кого представляет. Нравственный диод.
Я чувствую власть через ее уполномоченных, но она остается ко мне нечувствительной, пока я не сумею, как следует, дать о себе знать...

Невозможно дать окончательное определение поэзии, "попасть в точку", так сказать, в центр понятия. Потому что это не мишень с "яблочком", а бублик, у которого центр — мнимый! Сколько угодно более или менее верных определений, и все — по окружности.

Абсурдизм в поэзии — как сильнодействующее средство против привычки, апатии (инсулин разрывает окостеневшие нервные связи, чтобы они, восстанавливаясь, обновились).
Авангардисты, сочинители творческих измов (манифестов) объясняют свои намерения до или вместо результатов.
Система ("изм") и талант — как леса и здание.
У Алексея Парщикова, например, — новые глаза. Парщиков как мим. Изображает вещи, но не понятия.
У Владимира Аристова — новая линза. Аристов маленькое ощущение развертывает в большое, болен искусством, тонкость и вязкость. Интраверт, ищущий понимания через отчуждение!
На молодого поэта Н. падают тени больших мастеров.
Молодая Щ. В ней борется поэт с поэтессой.

Комната Маяковского на Лубянке: тяжело ворочался слон в коробочке. "В комнатенку всажен". Дружил с чекистами. Знал ли о подвалах Лубянки?

У Маяковского три этапа:
1. Трагический молодой поэт. Одиночество во враждебном мире, отверженность. Жажда вселенского бунта. "Облако в штанах", "Флейта-позвоночник", трагедия "Владимир Мяяковский".
2. Революция. Радостный выход из трагедии отверженности, иллюзия исполнения желаний. Певец революции, горлан, главарь. (От бунта до законопослушного верноподанного: от "Левой! Левой!" до "Жезлом правит, чтоб вправо шел. Пойду направо. Очень хорошо!")
3. Недоумение, трагический бумеранг. Поэма "Плохо", "Баня". Любовная лодка... Выстрел. Самосуд неподалеку от расстрельных подвалов Лубянки…

Есенин после революции воскликнул: "В своей стране я словно иностранец…"
Маяковский, наоборот, до революции чувствовал себя чужеродным в России (страусом!), а потом поверил, что революция (а не Россия) стала его родиной! Однако же в минуту горестных сомнений опять вспомнил об отчуждении:
"...по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь..."
Оба убили себя. Оба навек с Россией.

Древнегреческий философ (или ученый) не мог бы утверждать "Радиоволн не существует!" Не мог отрицать то, о чем не имел понятия. Но если ты кричишь "Бога нет!", ты не можешь отрешиться от понятия о Боге. Он для тебя существует со знаком минус. Богоборец — не может стать безбожником!..

Два химических элемента еще до встречи "знают", какая будет реакция. Такая и только такая. Детерминизм. А два человека? При каждом отдельном знакомстве — вихрь неопределенности и вероятности вокруг зернышка (ядра?) притяжения или отталкивания. Узоры, петли, разрывы на поле предопределенности (я родился мужчиной, ты — женщиной…) Тайна любви с первого взгляда.

Миф о том, что Жуковский оценил гений Пушкина.
По письмам Василия Андреевича видно, что он всю жизнь считал Пушкина потенциальным гением, прозевав, что тот давно им стал. Жуковский все наставлял Александра, требовал от него высокого служения искусству, прямо, как Сальери — от Моцарта!

Пушкин:

Жутко. Напророчил и себе, и Лермонтову, и Есенину, и Маяковскому!

Я его никогда не видел. Гулял с его дочкой. Гибкая была. То ускользала, как змейка, то обвивала, как змея. Мать тоже была не прочь примкнуть к молодежи, вместе с нами ездила в Переделкино. Мы шалили с девочками, а мамашу ублажал Женя Карпов, самый старший из нас...
А генерал вращался в сферах.
Прошли года. Генерал вышел в отставку, но каждое утро вскакивал, спешил "на службу", — глубокий склероз. Его с трудом отговаривали. Иногда пропадал на два-три дня. Говорят, его встречали у пивных киосков.
Перед кем и какие речи держал?

Кого собирался воскрешать Николай Федоров? Всех, всех? Или по решению "экспертов"?
Приснился бы этому почти святому философу кошмарный сон, что, наконец, воскрешение (восстановление покойников) стало возможным. Но люди не смогли решить с кого начать и поубивали друг друга...

Был я когда-то в Африке, в Бенине. Видел древнюю столицу — Абомей. Посетил там бывший гарем. Рассказывали, что когда прогнали последнего царька, обнаружилось среди сотен жен и наложниц тридцать девственниц — "руки" не дошли.
С грустью оглядывая сотни книг в моей библиотеке (которая пополняется неудержимо!), я вспоминаю гарем в Абомее... Некоторые книги (как правило, даренные случайными авторами) остаются "девственными".

Мой друг Рудольф Ольшевский перевел повесть Бориса Сандлера "Глина и плоть". Повесть страшна не только тем, о чем повествует, что воскрешает в памяти, а и тем, что черная болезнь ненависти к евреям не изжита. Я имею в виду не только арабов.
Читая Сандлера, я невольно увидел вновь Одессу 41-го года, первый месяц оккупации. Мне было одиннадцать лет, но вижу, как сейчас. Во двор, где мы с мамой, бессарабские беженцы, жили, забрела седая еврейка с детьми. Села с ними посреди квадратного двора, попросила: "приютите нас, нам деваться некуда". Все соседи высыпали из квартир и, вскрикивая и причитая, выставили старуху с детьми на улицу: "Мотайте отсюда скорей! Хочете, чтоб всех нас забрали?"
Больно вспоминать, но так было. И видел я, как по Комсомольской, бывшей Старопортофранковской, шла бесконечная вереница евреев — взрослые с узелками, старики, дети с колясками — всех их выводили за город, якобы в гетто. На самом деле (как потом узнали) всех их убили.
Расстреляли в степи из пулеметов. Это сделали немцы. Румыны как-то ухитрялись уклоняться от геноцида.
Страшна озверевшая толпа, но всегда за нею стоит преступная власть: самодержавие, гитлеризм, фундаментализм. Кишиневский погром — незаживающая рана, предупреждение для мира.
К сожалению, злободневное.

— Красота относительна?
— Но и безотносительна. Она — как цветение в саду. Деревья разные, но цветение одно. Котята, цыплята. Молодость и живость равно существенны и для китайской красоты, и для французской...

Связи нет между ногтями человека и его мыслями.
Но когда смотрю на его неопрятные кривые ногти, я как-то не так отношусь к его мыслям…

Часто сталкиваюсь с тем, что верующие ставят на первое место не образ жизни, не поступки, а соблюдение обрядов как утверждение веры.
А в "Послании Иакова" (2, 13-14) сказано:
"Милость превозносится над судом. Что пользы, братья мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет! может ли эта вера спасти его?" И далее : "Я покажу тебе веру из дел моих" (2, 18) , "человек оправдывается делами, а не верою только" (2,24). И наконец: "вера без дел мертва" (2,26).
Я был потрясен, найдя у Мартина Лютера нечто прямо противоположное:
"Превыше всего запомните, что я вам сказал: только вера одна, а не добрые дела, оправдывает, освобождает и спасает". ("О христианской свободе").
Как он мог такое сказануть? Наверное, имел в виду, что добрые дела без веры — не спасут.
Грешен, я предпочитаю просто добрые дела заботам о личном "спасении".

Не зная оригинала, через сопоставление переводов пытаюсь уточнить те или иные места из Евангелия.
Вот, например, немаловажная фраза, где Христос (Лука 17, 25.) предсказывает свою земную судьбу (говорит о себе в третьем лице):

Но прежде надлежит Ему много пострадать и быть отвержену родом сим. (Синодальный перевод)
Как понять "родом сим"? В других переводах — варианты:

…и быть отвергнутым родом человеческим.
            (Новый Завет в современном переводе. М., "Протестант", 1992)

…и быть отвергнутым этим поколением.
            (Новая русская редакция. К. Капков. М., 1997)

…и быть отвергнутым людьми этого поколения.
            (Канонические Евангелия. Перевод В. Кузнецовой. М., "Наука", 1993)

Но прежде надлежит Ему быть судимым и претерпеть много страданий от людей.
            (Перевод Л. Лутковского)
Прежде всего необходимо ему много терпеть и переносить от рождения этого.
            (Перевод Л. Толстого)

То ли будет отвергнут "родом сим" (израилевым?), то ли современным "поколением", то ли всем "родом человеческим", то ли пострадает вообще от "людей". Самый смутный перевод — толстовский: Христу предстоят чуть ли не самые обычные жизненные невзгоды, которые надо "терпеть и переносить" (совсем непонятно, что значит "от рождения этого").
Что же верней? Можно полагаться только на интуицию.
Думаю, все-таки убедительней синодальный перевод. "Род" все-таки точней, чем "поколение" (и стилистически соответственней). Но и другие переводы небесполезны. По ним видно, что не надо понимать слишком узко (род израилев) или слишком широко (род человеческий). Нет пророка в своем отечестве — Христос знает, что не будет признан современниками, будет отвергнут их "лидерами"... Находим подтверждение у самого Луки (9,22) и у Марка (8,31):
"…Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками…"

Большинство верующих не знает Библии — так же, как большинство коммунистов не читало "Капитал".

Свидетель: — Я по этому поводу думаю, что...
Судья: — Не думайте. Расскажите, что видели...

"Почему ты ему все прощала?" Ответ одной: "Потому, что я его слишком любила"…
"Почему ты его не смогла простить?" Ответ другой в точности такой же: "Потому, что я его слишком любила"…

В эволюции органы человека принципиально не изменились. Все — кроме мозга!
В мозгу может вспыхнуть гений, а печень осталась той же, что у свиньи.

Однажды в провинциальной церкви молодой священник на проповеди вдруг ляпнул: "Жиды убили русского царя". Я не выдержал и внятно произнес: "Не евреи, а большевики. И не царя, а бывшего, отрекшегося …" Священник помолчал и продолжал проповедь…
Кстати, убийцы царской семьи: шестеро латышских стрелков, пятеро русских, венгр, еврей...
Невольно вспоминается анекдот (я ценю анекдоты, в которых есть что-то весьма существенное — кроме смеха!):
— Миссионер в Африке обратил в христианство какое-то негритянское племя. Через некоторое время он узнал, что негры вырезали всех белых в окрестности. Миссионер примчался в ужасе: "Что вы наделали! Почему?" "Мы полюбили Иисуса, а они, белые, распяли Христа!" — услышал он.

Михаил Лобанов признается в журнале "Наш современник" (№ 4, 2002):
"Начну я с одного потрясшего меня события — лета 1967 года, когда Израиль за несколько дней разгромил Египет... Ужасом повеяло от мысли, что то же самое может случиться и у нас... Это было предупреждение, теперь я вижу, страшного будущего рождавшегося, чему свидетелями мы стали ныне, с наступлением еврейского ига".

В Пен-клубе встреча с Ефремом Баухом. Помню его еще кишиневским студентом, молодым поэтом. Теперь он известный прозаик, возглавляет Союз писателей в Израиле. Хорошо сказал: "От древних египтян остались камни (пирамиды), а от древних евреев — Слово".

...Перед смертью Блока Любовь Дмитриевна стала любовницей… клоуна Дельвари! Коломбина и Арлекин? Из "Балаганчика", написанного за 15 лет до этого?

Надо бы писать так:
Через несколько месяцев после ареста одного из лучших русских поэтов ХХ-го века Осипа Мандельштама (6 мая 1934) торжественно открылся первый съезд Союза советских писателей (17 августа)...

Маркс утверждал, что революция — повивальная бабка истории. Он же уточнял: "Существует лишь одно средство... упростить агонию старого общества и кровавые муки родов нового — революционный терроризм".
Значит, противоестественные роды, кесарево сечение? Или выкидыш, аборт?

Б. Шоу в 1931 году, вернувшись из СССР, воскликнул: "Из земли надежды я вернулся в мир безнадежности". Вот ключ к искренней ментальности многих умников между двумя мировыми войнами.

Курсистка Маяковского ("Каждая курсистка, / прежде чем лечь, / она / не забудет над моими стихами замлеть.") аукнулась у Есенина:
"Ах, люблю я поэтов! Забавный народ. / В них всегда нахожу я историю, сердцу знакомую, / — как прыщавой курсистке длинноволосый урод / говорит о мирах, половой истекая истомою..."

"Деяния" апостолов быстро становятся деяниями только Павла. И то — основное внимание уделяется внешним событиям и чудесам. О сути Нагорной проповеди нет ничего, только о вере вообще. И удивительно, что сочувственно приводится странная по своей несообразной жестокости история о том, как муж и жена продали имение, внесли деньги в христианскую общину, но часть утаили, Петр их по очереди разоблачил, супругов поразила смерть... Выглядит это так.
Петр говорит: "Ты солгал не человекам, а Богу". Услышав эти слова, Анания пал бездыханным… юноши приготовили его к погребению и вынесши похоронили. Часа через три после сего (?!) пришла и жена его, не зная о случившимся. (Как быстро похоронили! И жене ничего не говорят!) Петр ее допрашивает, понимая, какая кара может и ее постигнуть: "Скажи мне, за столько ли продали вы землю? Она сказала: да, за столько. Но Петр сказал ей: что это согласились вы искусить Духа Господня? вот, входят в двери погребавшие мужа твоего; и тебя вынесут. Вдруг она упала у ног его и испустила дух; и юноши вошедши нашли ее мертвою и вынесши похоронили подле муже ее".
Это я не ради "критики" в духе вульгарного пересмешника Таксиля, а к тому, что на мой взгляд "Деяния" духовно, нравственно много ниже Евангелий, хотя считается, что писал Лука.

Ленин: "Буржуазных специалистов "надо окружить атмосферой товарищеского сотрудничества, рабочими комиссарами, коммунистами, поставить в такие условия, чтобы они не могли вырваться".
Ленин (по Горькому): "Мне от интеллигенции и попала пуля".
Горький "В.И. Ленин". "...Не умея ненавидеть, невозможно искренно любить". (Почти Некрасов: "То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть". Маяковский: "Если ты устал ненавидеть...")
Горький (там же): "Владимир Ленин был человеком, который так помешал людям жить привычной для них жизнью, как никто никогда не сумел сделать это". (и в конце) "Владимир Ленин умер. Наследники разума и воли его — живы. Живы и работают так успешно, как никто, никогда и нигде не работал".
Действительно, никто, никогда и нигде… Так "помешал" и так "успешно"…
У Ленина, говорит Горький, "ясные слова. Они всегда напоминали мне холодный блеск железных стружек".

Только сейчас обратил внимание на то, что Маяковский в предсмертном письме высказался неожиданно и странно: "Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся". Почему не Лиле? Что за интонация — "Брикам", "они"? И в стихах обращение к Лиле "с тобой мы в расчете" заменено на "я с жизнью в расчете".
Хотя выше все-таки сказано было: "Лиля — люби меня".

В. Перельмутер: "Шенгели отношения к Маяковскому не изменил... Ну не нравился он ему — почему нет?!"
Если бы только "не нравился!" Когда один поэт (небольшой) задался целью публично развенчать другого (великана!), то это не такое уж личное дело и не такое невинное...
При жизни поэта он (в 1927 году) печатает книжицу "Маяковский во весь рост", которую заключает словами:
"Бедный идеями, обладающий суженным кругозором, ипохондричный, неврастеничный, слабый мастер, — он вне всяких сомнений стоит ниже своей эпохи, и эпоха отвернется от него".

Зоя Масленникова: "Мне гении давно не интересны...
Меня влекут к себе одни святые".
Вспомнился покойный Юрий Иванович Суровцев: "Я не люблю гениев" (он, разумеется, имел в виду претенциозных и наглых литераторов, но тут есть и эффект бумеранга — он-то был убежденным конформистом...)

П. Вяземский о женитьбе Пушкина: (пишет почти как Геккерн!) "Сохрани, Боже, ему быть счастливым: с счастьем лопнет прекрасная струна его лиры".

В. Соловьев (теперешний): "Поэт и актер — противоположные профессии, несовместимые". Да, если понимать узко (актер играет с помощью режиссера и произносит только чужие тексты). Но поэты частенько актерствуют, играют себя, пестуют свой образ (имидж — по-нынешнему).

Ушел из жизни яростный жизнелюб — немыслимо! Это я о Грише Поженяне, которого знал лет пятьдесят. Чтя его жизнелюбие, поступлю наоборот: сперва "за упокой", чтоб потом "за здравие".
Я навестил поэта в Переделкине после трагического случая, внезапно подкосившего его. Приближалось его восьмидесятилетие. Я даже пожалел, что увидел друга таким беспомощным. Он был очень плох, очень слаб. Какая-то женщина, видимо, присматривающая за ним, даже выразила сомнение — узнает ли он меня. Узнал. Из кресла не вставал, едва говорил, едва слышал, глазки слезились. Но, делая мужественные усилия, он поддерживал беседу, спрашивал о знакомых, о моих делах, даже о внуках. Не жаловался, не ныл. Вроде как, утопая, держал голову над водой, обречено сохраняя достоинство...
Долго нельзя было оставаться. Я наклонился, обнял его, что-то пробормотал. Уходя, оглянулся еще раз. Невольно складывались строки:

Больше я его не увидел.
А в свое время я узнал его до того, как увидел. Легенда о поэте опередила мое знакомство с ним самим. Более того. Я "заочно" сыграл Григория Поженяна.
Но по порядку.
Я поступил в Литературный институт осенью 49-го года, когда только отшумела волна репрессий в связи с так называемым космополитизмом — институт не досчитался многих известных преподавателей и студентов. Прежде всего я услышал имена опальных поэтов Григория Поженяна, Наума Манделя (будущего Коржавина), Николая Глазкова. О них говорили, делая большие глаза и полушепотом цитируя их строки… И не только строки.
Рассказывали: директор вызвал Поженяна в кабинет и объявил об его исключении из института. "Чтоб нога твоя больше здесь не ступала!" — рявкнул директор. Поженян немедленно встал на руки и, болтая в воздухе ногами, вышел вон…
А со мной случился курьез. Под Новый год, как всегда, в институте готовился "капустник". Кому-то пришло в голову, что я могу сыграть Поженяна — хотели спародировать приписываемую ему манию величия. (Поженян — забияка, крикун, заводила, но — небольшого роста, я как раз по фигуре подходил, если соответственно уплотнить бока и плечи и напялить тельняшку). На сцене соорудили нечто вроде постамента, я на него взгромоздился, изображая "памятник Поженяну" и выкрикивая кем-то сочиненные стихи о его сверхгениальности.
"Узнает — он тебе морду набьет!" — сказал кто-то из доброжелателей, поздравляя меня с удавшейся комической ролью. Но мы подружились. Правда, произошло это через несколько лет. Я уже знал и любил его стихи. Восхищался им самим. Спору нет, — поэт, но, ей-богу, личность автора перевешивала… Он, смею утверждать, был больше своей поэзии. Поэзия его сугубо серьезна, героична, даже пафосна, по ней не узнаешь, что Гриша — настоящий одессит, моряк — блистательный рассказчик-юморист, лицедей-импровизатор, душа общества, непревзойденный тамада. Бьющая через край одаренность, южный неугомонный темперамент порой заводили его далеко. Я написал ко дню его рождения:

В кишиневской книге поэта Рудольфа Ольшевского "Поговорим за Одессу" помещен прелестный рассказ о Григории Поженяне, нашем общем друге. Не удержусь от цитаты. "Поженян собирается вылететь из Кишинева в Сочи. Проходит, как положено, через таможенную рамку.
Она громко зазвенела. Гриша выложил из кармана ключи и мелочь. Снова прошел, и опять раздался звон.
— Вас придется обыскать, — не успокаивался службист.
— Никогда! — прорычал Поженян и, несмотря на то, что вокруг было много народу, который бурно реагировал на этот спектакль, не торопясь, словно собирался принять душ, стянул с себя рубаху, затем, извинившись перед дамами, стал стаскивать и штаны. Оставшись в одних плавках, Гриша снова прошел в проем. Звон показался еще громче. …Зрителей собралось так много, словно это раздевалась Алла Пугачева. Я попробовал объяснить:
— Это известный поэт Григорий Поженян. Он воевал. В его теле остались осколки. Они звенят.
— Ладно, одевайтесь, — сдалась бдительная охрана.
— Не только осколки, — шепнул мне на прощанье Григорий Михайлович. — Это еще и характер".
Шутки шутками, но это он девятнадцатилетним парнем защищал осажденную Одессу в 1941-ом году, пробился с отрядом к Беляевке и восстановил водоснабжение окруженного города (дал воду и мне — я ведь мальчишкой был там, во время той осады!). Это он числился погибшим — его имя было выбито на мемориальной доске.
Обладающий обостренным чувством справедливости, он был замечательный товарищ, готовый по первому зову броситься на выручку. Но он же считал, что ему позволено многое, был буквально одержим самоутверждением, доходил до смешного и, увы, порою до самодурства. Не забуду, как он в Доме творчества в Коктебеле измывался над официанткой, требуя мяса особого приготовления — все повара должны были знать его вкусы…
Он был большой ребенок, ранимый и капризный. Яркая личность. Даже на старости лет не утихомирился. В споре получил тяжелейшую травму. Можно сказать — в бою!

Максим Горький недаром удивлялся интуиции Леонида Андреева. Я вспомнил это, перечитывая "Верните Россию!" — неизвестную публицистику Леонида Андреева, изданную при мне в "Московском рабочем". Плохая бумага, слепой шрифт. Зато содержание — удивительные прозрения сквозь посредственный пафос, настоящая боль.
Ну чем не ясновидец? Вот что он пишет в "Русской воле" 15 сентября 1917 года в очерке "Veni, creator!":
"…По июльским трупам, по лужам красной крови вступает завоеватель Ленин, гордый победитель, великий триумфатор — громче приветствуй его, русский народ! Вот он, серый, в сером автомобиле: как прост и вместе величав его державный лик…
Прими и мой привет, победитель… Ты так велик, ты так божественно прекрасен, необыкновенный победитель, раздавивший отечество, вставший над законами, смело презревший всякого другого Бога, кроме тебя. Ты почти Бог, Ленин, — ты знаешь это?
…Уже нет человеческих черт в твоем лице; как хаос, клубится твой дикий образ, и что-то указует позади дико откинутая черная рука.
Или ты не один? Или ты только предтеча? Кто же еще идет за тобою? Кто он, столь страшный, что бледнеет от ужаса даже твое дымное и бурное лицо?
Густится мрак, и во мраке я слышу голос:

Поразительно! Это написано за сорок дней до Октября. Никто тогда не чуял того, кто незаметно идет следом — Джугашвили-Сталина….

Я на читал знаменитый роман Оруэлла "1984". Во-первых, я заранее узнал его содержание и мне казалось уже, что ничего нового в нем для себя не почерпну. Во-вторых, интуитивно чувствовал, что это не очень художественно. И теперь нашел подтверждение у Милана Кундеры ("Нарушенные завещания"): роман Оруэлла сужен до беллетризации политической мысли. Прогрессивное ("передовое") искажение реальности.
Параллельно читаю другие книги, в частности — "Идеология партии будущего" Александра Зиновьева. Вот уж неожиданно плоское мышление! Человек, когда-то блистательно остроумный, стал скучным, многословным, слепым. Критикуя марксизм за претензию быть наукой, не видит в упор кровавую утопию: "пролетарии всех стран, соединяйтесь" путем насилия, уничтожения собственников. Маркс: окончательное разрешение классовой борьбы. Гитлер: окончательное решение еврейского вопроса... Ох, уж эти любители "окончательностей"!

Николай Скатов приписывает Аллену Даллесу "потрясающее" программное высказывание касательно Советского Союза:
"Мы бросим все, что имеем, все золото… на оболванивание и одурачивание людей… Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить…" (ЛГ 20-26 марта 2002)
Неужели Скатов настолько "стилистически" глух? Ведь только в сказках злые силы сами себя обзывают: "Я, Идолище поганое…" Мог ли Даллес считать ценности своего мира фальшивыми?
Александр Панарин не так примитивен, но тоже болеет странной подозрительностью:
"Запад навязывает нам культуру постмодернизма, который ненавидит любую добродетель". Где это он видел Запад, который пропагандирует ненависть к добродетели?
Застарелый миф о злодее Западе.

Лев Толстой записывает в дневнике 17 февраля 1910 года: "Получил трогательное письмо от киевского студента, уговаривающее меня уйти из дому в бедность".
Этим студентом был некий Б.С. Манджос. Он писал: "Откажитесь от графства, раздайте имущество родным своим и бедным, останьтесь без копейки денег и нищим пробирайтесь из города в город".
Студент этот был дураком, надутым идеями. Какова стилистика! И как он себе представлял Льва Николаевича на девятом десятке нищим пробирающимся из города в город? И, кстати, почему забыты села?
Дурак попал в больную точку. Толстой находит это письмо "трогательным" и отвечает серьезно:
"То, что вы мне советуете сделать: отказ от общественного положения, от имущества и раздача его… сделано уже более 25 лет назад. Но одно, что я живу в семье с женою и дочерью в ужасных, постыдных условиях роскоши среди окружающей нищеты, не переставая и все больше и больше мучает меня, и нет дня, чтобы я не думал об исполнении вашего совета".
Как себя чувствовал студент, когда действительно Толстой ушел из дому и умер в дороге? Гордился, что знаменитый писатель "исполнил" его "совет" или все-таки содрогнулся?

Эммануил Борисович Вишняков (зав. отделом науки в "Юности") рассказывал, что вначале тридцатых годов на каком-то съезде он, молодой журналист, с другом пошли в туалет во время перерыва. Друг говорит: "Неужели товарищ Сталин тоже здесь писает?" Дверь кабинки открывается и выходит сам Сталин: "А вы думаете — мы воздерживаемся?" У наших друзей струю, как ножом отрезало…
Нинина тетя Катя служила в дома ЦК лифтершей, много раз возила и Сталина. Но после убийства Кирова не видела его ни разу. Ему завели отдельный лифт.

"Наш современник" № 5, 2005. Петр Лапченко "Воспоминания о Шолохове":
"М.А. Шолохов приехал на постоянное местожительство в Вешенскую в 1926 году. Купил обыкновенный двухэтажный дом с небольшим подворьем в нижней части станицы. А позже — в 1927-1928 годах — в станичную библиотеку поступили первые его рассказы…"
Юноша в 21 год купил двухэтажный дом? На какие шиши?

Сталин в начале двадцатых годов пишет ("О политической стратегии и тактике русских коммунистов"):
"Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность".
Ему вторит не ведающий своей судьбы Бухарин в статье "Железная когорта революции" (1922 г.):
"Суровая дисциплина большевизма, спартанская сплоченность его рядов… крайняя односторонность взглядов… партийный "патриотизм", исключительная страстность в проведении партийных директив, бешенная борьба с враждебными группировками всюду… делали из нашей партии какой-то своеобразный революционный орден".
Сей "орден" быстро сузился, выделился из партии — стал над нею во главе с вождем.

Неведающий своей судьбы, вскоре расстрелянный, Михаил Кольцов пишет в "Правде" 3 марта 1938 года о процессе над Бухариным и др.:
"…когда они встают и начинают… подробно рассказывать о своих чудовищных деяниях, — хочется вскочить, закричать, ударить кулаком по столу, схватить за горло этих грязных, перепачканных кровью мерзавцев, схватить и самому расправиться с ними…"
Несколько раньше сам Бухарин после процесса над Зиновьевым и Каменевым писал Ворошилову: " — Что расстреляли собак — страшно рад!"
Несчастные люди.

Я никогда не старался делать карьеру.
Ни служебную, ни литературную. Работу мне всегда предлагали, я ее не искал. А с поэтическими знаменитостями не заводил полезных знакомств, — что было, то делалось само собой. Заслуга ли это? Что мной руководило? Кроме всяких приятных объяснений, есть и одно не очень похвальное: избалованность. Я с детства привык, что меня любят, ценят, восхищаются моими способностями. Привычка распространилась и на взрослую жизнь, я верил (порой подсознательно), что мое от меня никуда не уйдет, верней — мое ко мне само придет. Рано или поздно. В общих чертах так оно и вышло, хотя мое имя не попадало (и не попадет) в так называемый мейнстрим. Нормальным людям мои книги нравятся, зато многие профессиональные критики, хоть и свыклись с моим присутствием в литературе, "чувствуют", что мои новые сочинения можно не читать, я не делаю погоды. Например, Аннинский, Рассадин (которым я дарил книги), не говоря уже о молодых волчатах (которым я книги не дарил). С другой стороны — среди "поклонников" бывали курьезы: публично называли меня "великим поэтом"…

За моим столом в "доме творчества" две старушки. Застаю их разговор о каком-то озере:
— Теперь в нем рыбок нет...
— А вода есть?

"Теология насха" Валерия Сендерова в "Новом мире" № 2. Насх — отмена, запрет. Коран (2:106): "Всякий раз, когда Мы отменяем стих или заставляем его забыть, Мы приводим лучший, чем он, или похожий на него. Разве ты не знаешь, что Аллах над всякой вещью мощен?". Таким образом вместо "не убивай неверного" появляется "убей его!". Замечательно! Прямо, как в марксизме-ленинизме. Или проще — в армии: выполняется только последний приказ. Это из девятой суры — "Покаяние".
"А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то — удар мечом по шее; когда же произведете великое избиение их, то укрепляйте узы." (47:4, 5)
Извиняюсь, абсурдно выглядит положение о том, что Коран существовал предвечно, до сотворения мира. Наставления человеку до человека? Подробные наставления правоверным против неверных до появления последних? Не лучше и утверждение догматического христианства, что Христос существовал предвечно, то есть до своего рождения. Якобы этого требует логика. Но вера не нуждается в логике. Истинная вера чтит тайну и не старается все объяснить.

Проходим с Катаевым мимо дачи Леонова. Спрашиваю: "Вы общаетесь с ним?" "С ним? Разве это человек?"
"У вас удивительная память!" — говорю. "Это симуляция памяти", — отвечает.
"Собираюсь уйти с работы", — говорю. "Не торопитесь. Надо иметь положение", — советует.
"У Маяковского были синие зубы (вставные). Женщины его боялись. Лиля говорила: "Я не любила заниматься с ним этим…"
Маяковский носил с собой пистолет. Любил как бы невзначай при людях — например, в магазине, — перекладывать его из кармана в карман. Мандельштам? Конечно, Маяковский знал его стихи, повторял отдельные строки. Почему нигде не упоминал о нем? Ну, видно, не считал его ни союзником, ни противником… (Примерно то же самое говорила мне и Вероника Витольдовна Полонская).
Катаев написал об этом подробней в книге "Алмазный мой венец". А Сарнов передает слова Лили Брик о том, "что они с Осей и Володей и в грош его (Мандельштама) не ставили… Мы его называли "Мраморная муха".
Василий Катанян возразил: "Да разве можно верить Катаеву?!", а Лиля добавила: "Он (Катаев) нам был совершенно чужой".
Я все-таки думаю, что Маяковский "и в грош не ставил" Мандельштама как фигуру на тогдашнем литературном поле, но не мог не чуять в нем поэта (хотя мог знать лишь часть его творчества). Тут я больше верю Катаеву. Лиля и Ося запомнили только внешнюю сторону. К тому же беспокоились — Мандельштам вынырнул из литературного небытия и посмертно стал расталкивать фигуры в советской поэзии. Лиля Юрьевна простодушно спросила Сарнова: "Вы в самом деле считаете Мандельштама большим потом?"
Я в "Моей мозаике" писал о том, как искренне удивлялся Кирсанов "моде" на Мандельштама.

"Наш современник" № 6, 2005.
Г. Зюганов со статьей о Сталине. Пишет современный коммунист? Смешно. Просто ренегат (с точки зрения Ленина, который походя раздавил бы его). Ни слова о коммунизме, социализме, классовой борьбе, интернационализме, пролетарской революции и т.п. Откровенный имперский самодержавник. Потому и статья называется "Строитель державы", а одна из глав — "Великий государственник". Другая главка — "Государство и церковь: новая "симфония".
Сталин действительно строил державу, но под соусом "первой страны социализма". Зюганов стыдливо отказывается от соуса, оставляя Сталина в его голой имперской ипостаси. Конечно, ни слова об его агрессивности, в извечных агрессорах значится некий собирательный "Запад"...
Посмел бы Зюганов при Сталине написать о нем следующее:
"Богоданный вождь" — так охарактеризовал Сталина известный православный публицист, священник Дмитрий Дудко". И далее сочувственно цитирует несчастного Дудко: "Сталин с внешней стороны атеист, но на самом деле он верующий человек…"
Сталин взорвал Храм Христа Спасителя "с внешней стороны"?!

Помню, в свое время я, как ребенок, мечтал о пишущей машинке с разными шрифтами (круглая печатающая головка). Завидовал Алику Бродскому, который приобрел такую машинку за 600 рублей. Не нужны мне были разные шрифты, но очень хотелось. В конце восьмидесятых я узнал от Зерчанинова о существовании электрической машинки с памятью на две страницы. Не пожалел тысячи рублей, приобрел и ликовал. Она казалась пределом мечтаний. То есть я был, как Шура Балаганов, — на вопрос Остапа Бендера сколько он хотел бы иметь денег, не задумываясь, ответивший "пять тысяч". Выше его фантазия не залетала. Так и я с мечтой о машинке, когда уже появлялись компьютеры. Как я мог мечтать о том, что было выше моих представлений? Утешает меня только то, что и самые смелые фантасты не предсказали информационную революцию…
Когда в "Московском рабочем" увольняли (верней, вытолкнули на пенсию) последнюю машинистку (весьма квалифицированную!), она была в полном отпаде: как издательство обойдется без машбюро? Плакала, ни в какие компьютеры не верила.
Первым моим приобретением по прибытии на работу в Кишинев в 1954 году была пишущая машинка "Москва". Плюс ведро, кружка и нож. В пустой комнате на Валя Дическу у стены стояла койка, перед ней табурет. И все.
Как мне жаль теперь, что моя молодость началась не с компьютера!

Во сне какой-то польский поэт дает мне читать свои стихи в переводе на русский язык. Помню начало:
"Когда любишь, деревья тебя обступают тесней…"
Дальше не помню, но в конце появляются мыши. Я сказал, что это неубедительно…

Попалась на глаза толстая книга стихов Юрия Могутина. Он без зазрения совести включил в свои "Бурлески" давным-давно известные стишата вроде:

Вас. Молкосян во "Временнике пушкинской комиссии. Выпуск 24" пишет о поздней неизданной рукописи Замфира Ралли-Арборе (или Арбуре) и приводит следующий отрывок из воспоминаний о Пушкине в Бессарабии, о его "цыганском" эпизоде близ села Долна:
"Пушкин бросил брата в Юрченах и поселился в шатре булибаши, куда каждый день его слуга Никита должен был приносить своему барину полотенце, мыло и подавать воду для умывания. По целым дням Пушкин и Земфира бродили по лесу; красавица пела песни, а Пушкин слушал…
В одно утро Никита нашел своего барина одним-одиношеньким в шатре. Слуга его Никита рассказывал потом, что его барина приворожила цыганка, споив настоем каких-то трав".
Почему-то публикатор спешит с опровержением:
"Новым и маловероятным в рукописи является сообщение о пребывании в цыганском таборе слуги поэта Никиты. Необоснованным также является сообщение, что Джованни…" и т.д.
Как ловко: "маловероятное" уравнивается через "также" с соседним "необоснованным"! В чем дело? А в том, что это нехорошо. Что подумают советские читатели? Демократически настроенному поэту, поселившемуся в шатре, слуга как барчуку каждое утро приносит полотенце с мылом…
А почему, собственно, Никита не должен был быть поблизости, при барине? Как он мог его оставить?
Деталь с полотенцем и мылом вполне правдоподобна, да и зачем было бы ее придумывать?

Забавное совпадение: в журнале "Новый мир" № 8 вышел цикл моих стихотворений, в котором есть строки "в зеркало заглянуть — / познакомиться". И в том же номере у В. Салимона как эхо: "взглянувши в зеркало, поэт / страшиться собственного облика". А еще рядом печатается роман Ирины Полянской "Как трудно оторваться от зеркал…"
Еще совпадение: мои стихи в журнале начинаются с 105 страницы — точно как в "Новом мире" № 9, 2003 года. Почему-то всегда в любых журналах мои стихи попадают во вторую половину и никогда не анонсируются…