Альбионовы звуки толпятся во тьме гортани —
без стакана — почти никак, но на Уимблдоне
не известно, mon chere, ничего заране,
только плавится воздух в почти сексуальном стоне.

Публика, воплощенная благообразность, прикроет темя
сытой алчбы трибун — как во время оно.
Односложный выкрик арбитра, как Бога, "время!"
И не выиграть гейма, не угробив травы зеленой.

Примеряйся теперь и к буржуйским будням,
но голодай опять, заглядывай в кратер своей могилы.
Начинай отвыкать от бесконечных сплетен и блуда.
Начинай прощание с тем, что находила милым.

Прости, наконец, и себе появление в мире
где всех-то рас, как сказала психиатресса из "Сербского" —                                     только кролики и тигрицы,
не придавай чрезмерно значения затоплению "Мир"а,
может, потом и тебе повезет с когтями родиться.

Может быть, даже выйдет и нечто лучшее на десерт,
или даже лучше — просто лучшее, ибо
из процентов, как говорят, пока только на восемьдесят
разрушили Будду талибы.

Когда самолет вонзается в небоскреб
с легкостью пальцев, определяющих вязкость сметаны,
разум берет time out, превращается просто в скарб,
и ты не в силах поделать что-либо с этим изъяном.

Из всех эмоций сильнейшей оказывается немота,
изумление с отчаянием отодвигая на третьи роли,
это не то что б кассета по пьянке не та,
это над небом Нью-Йорка и впрямь — дьявольские гастроли.

Липни к экрану, чтобы увидеть вновь,
как насекомо падают в бездну люди —
не бойся, в клубах адского взрыва неразличима кровь,
это для них — конец, а для тебя — всего лишь его прелюдия.

Станет ли нечто после осевшей пыли ясней,
так ли уж трудно будет этот сентябрьский день на задворки сознанья
                                    задвинуть?
Но если мне повезет прожить еще несколько тысяч дней,
я сделаю это — по одному за каждого, испепеленного в TWIN’ах.

Вот и война в Ираке вошла в свою колею,
ее регулярно транслируют ночью в прямом эфире.
И я крокодиловы слезы у телеэкрана лью
вместе со всеми, толкующими о мире.
Старый феллах из берданки подбил "Апачи"
и с библейской — арабы сказали б, наверно, суфийскою — простотой
на похвалы сородичей мерно кивает: а как, мол, иначе,
и поправляет ремень на видавшем виды халате — узловатой рукой.

Перед тем, как отлететь в небеса,
души убитых — на миг встают на пуанты,
и Христос с Мохамедом, притворяясь, что под ногами — просто роса,
бредут, обнявшись, позади похоронной команды.

Параллельный соратник из вороха пестрых миров,
заблудившийся вестник невыявленных исчислений,
обожатель Кармаля, Камчатки и длинных коров,
восхвалитель митоза и нескольких прочих явлений.

Так, наверно, на палубе викинг, набравшийся вдрызг
смертоносным коктейлем свободы и рома, с таким же пропойцей в обнимку,
в фейерверке соленых младенчески радужных брызг,
различает "September eleven" с Бесланом вослед за Треблинкой.