Небесный проем
внезапности —
ОБЛЕГАЕТ ночь,
расправляясь
с бездной:

Мозг Флоренского —
умерший —
безглагольное прощание
обращает
в речь —
еще несвершенную.

Секунды невыносимы:
Жизни потеря
вычисленная —
над резервами
света.

Злодейство так
приближено,
что кровь Голгофы —
носит небесная
плоть Херувимов.

Взгляды
ждущих расстрела
в ГУЛАГЕ —
теснили Ангелов.

Из скалы
бил ключ:
Гефсиманию находил.

Незаписанные числа,
оторванные от
замысла Творца —
были прозрачны.

Лучи —
сроками жизни
непойманные
делят радость.

Иллюзии застыли.
Отсекают симметрию
земли бегущей.

Возжигают окна
семи идиотов,
что оплакивают
памятник Стеньке
Разину.

Крыши Киева —
вдруг ослепленные —
уносят
в неотправленный час —
подвижный план
души,
когда дети вокруг
монетами Иуды
живы.

Скоротечные тропы,
ослабевшие,
парят —
когда нет на земле
опоры у жизни
ЗДЕШНЕЙ,
ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ,
а дни МАТЕРИ
уже закончены.

Быстрая оболочка
сердца отражается
там — где глина
с кровью…

Обратная жизнь
замыкает
плоть исчезающую.

Земное давление
от садов легких
кратко —
как забвение
усопшее в
листьях Нюренберга.

Над вязью
движущихся красок
Сезанна —
оставлен и отражен
лик Helene…

Потерянные в хладе
небес младенцы —
ОСОЛИЛИ устами
ночь:
замыслом единым
распоротую…

Расстояния беспощадные
в обликах границ
посторонних…

Селенье сокола —
надежду,
как рану заживляет,
далью утонченной.

Вот и Сена! —
живой корабль,
небесный.

Лишь урановый оазис
возникает из праха.
Пепел неостуженный
красные смещения
событий
высвечивает.

Лучи же — что
НАД СИЛОЙ
ЗЕМНОЙ —
не знают
смертного.
СМЕРТНЫХ.

Страстью ко злу
насытившись —
шум городской
вечереет…

Телесной лилии,
зрение неблизкое,
мысль топит.

Искаженная форма
пустоты, что
изнутри сна
лезет —
словно отяжелела
от снегирей
летящих.

В завершении
сего мира земного —
армянские дети
очистят от скверны
смертной! —

уже разуму неподвластный —
мир бренный.
Ушедший.
Тот, что слезами
Карабаха залит.