Аркадий Кутилов
Поэт, дорожи теплом
Россия, год 37
— Яма хорошая.
Только
на дно
набежала лужина...
— Товарищ майор,
но ведь это
не наша вина —
апрелева!..
— Ну, хорошо...
Давайте ужинать,
да надо
людей расстреливать...
Только
на дно
набежала лужина...
— Товарищ майор,
но ведь это
не наша вина —
апрелева!..
— Ну, хорошо...
Давайте ужинать,
да надо
людей расстреливать...
Монолог убитого
Я в атаку последнюю шел,
но судьба изменила герою...
Плюс к тому — оказался тяжел
тот снаряд, что упал под горою.
Хорошо! И дымком понесло,
и предсмертные слезы просохли...
Плюс к тому — умереть повезло:
те, кто выжил, в плену передохли.
Плюс к тому — тишина... тишина...
Не слыхать разговора винтовок...
И вползают на грудь ордена,
давят лапками божьих коровок.
но судьба изменила герою...
Плюс к тому — оказался тяжел
тот снаряд, что упал под горою.
Хорошо! И дымком понесло,
и предсмертные слезы просохли...
Плюс к тому — умереть повезло:
те, кто выжил, в плену передохли.
Плюс к тому — тишина... тишина...
Не слыхать разговора винтовок...
И вползают на грудь ордена,
давят лапками божьих коровок.
* * *
Эта пьеса шла под гром винтовочный,
ухала мортира за горой,
падала под пулями Дюймовочка,
весь дырявый, падал главгерой...
Но вставал и шел шагами быстрыми!
Весь дырявый, песню запевал...
Драматург! не надо много выстрелов,
Лучше — бац! — и сразу наповал.
Нам не надо мокрого и страшного,
нам наскучил пистолетный лай...
Ты слезу у зрителей выпрашивал?
Мы заплачем. Только не стреляй.
ухала мортира за горой,
падала под пулями Дюймовочка,
весь дырявый, падал главгерой...
Но вставал и шел шагами быстрыми!
Весь дырявый, песню запевал...
Драматург! не надо много выстрелов,
Лучше — бац! — и сразу наповал.
Нам не надо мокрого и страшного,
нам наскучил пистолетный лай...
Ты слезу у зрителей выпрашивал?
Мы заплачем. Только не стреляй.
* * *
Он лозунги пишет в ОРС
и зябко дует в ладони...
Когда-то, наверное, мерз,
жестоко, до слез и стона...
Жена его — просто смех —
ему изменяет поспешно.
Жена его греет всех,
кроме него, конечно.
Не любит его постель —
работать, товарищ, надо!
И Дима идет, как в степь, —
в холодную ложь плакатов...
Оплеванный сотнями морд,
затертый десятком жохов, —
не обижается, черт,
на жинку и на эпоху!
...Поэт! Дорожи теплом,
как омский художник Дима!..
Когда он рисует дом —
всегда начинает с дыма...
и зябко дует в ладони...
Когда-то, наверное, мерз,
жестоко, до слез и стона...
Жена его — просто смех —
ему изменяет поспешно.
Жена его греет всех,
кроме него, конечно.
Не любит его постель —
работать, товарищ, надо!
И Дима идет, как в степь, —
в холодную ложь плакатов...
Оплеванный сотнями морд,
затертый десятком жохов, —
не обижается, черт,
на жинку и на эпоху!
...Поэт! Дорожи теплом,
как омский художник Дима!..
Когда он рисует дом —
всегда начинает с дыма...
Слово
Час назад (уж целый час натикал...
только час... а кажется — года)
сдавленным и сумеречным криком
прозвучало слово "никогда".
...Д\´Артаньян на помощь не прискачет,
не распорет шпагой темноту...
Никогда "Титаник" не заплачет
в долгожданном розовом порту...
Никогда не выстрелит царь-пушка
для острастки вражеских держав...
...Догорает в памяти избушка,
курьи ножки
судорожно
сжав.
только час... а кажется — года)
сдавленным и сумеречным криком
прозвучало слово "никогда".
...Д\´Артаньян на помощь не прискачет,
не распорет шпагой темноту...
Никогда "Титаник" не заплачет
в долгожданном розовом порту...
Никогда не выстрелит царь-пушка
для острастки вражеских держав...
...Догорает в памяти избушка,
курьи ножки
судорожно
сжав.
Аутодафе назаретской Маруси
Палач был горбат
и воинственно пьян,
за бранным словечком
не лазил в карман.
Он "брил" на лету
подмастерьев своих,
Пилату сказал:
"Ну, давай на троих!"
Исполнил частушку
для римских кобыл,
хорошим словечком
толпу оскорбил.
(А слов нехороших
в истории нет, —
вам скажет любой
маломальский поэт.
"Квартира", "машина",
"японский халат",
"Голгофа", "Иуда",
"Христос" и "Пилат".
А слово "Мария" —
совсем красота!)
...Давайте вернемся
к подножью креста...
Смертельным квадратом
бессменно стоят
четыреста римских
угрюмых солдат.
Простой автокран,
задыхаясь в пыли,
Христоса подъемлет
на метр от Земли.
На метр от планеты
и жадной толпы,
превыше Голгофы
и бренной судьбы...
Бессмертье открыто!
Вот только успеть...
И надо всего лишь —
чуть-чуть потерпеть.
А гвозди тупые
и лезут не так...
И плещет в глаза
ослепительный мрак.
...Палач был горбат
и воистину пьян,
он лишние гвозди
засунул в карман.
"Сгодятся потом —
ремонтировать мост, —
а может, объявится
новый Христос..."
...В кольце волосатых
солдатских сердец
Христос звал отца...
Не услышал отец.
Но, только закат
захлебнулся собой, —
испуганный шепот
вспорхнул над толпой:
"Мария! Мария!
Мария пришла!..
Ну, та, что Его,
говорят, родила...
Глядите, Он жив!..
Он увидел ее
и ей посвящает
страданье Свое..."
"Зачем опоздала?..
Ведь слышала гром —
то пьяный Иосиф
махал топором.
Громил он цистерны
с водицей святой
и Риму грозил
Вифлеемской звездой..."
...Мария бесслезно
на Сына глядит:
"Мой мальчик,
ты вправду опасный бандит?.."
Грядущей Мадонны
нелепый вопрос
ударил, как выстрел,
и вздрогнул Христос...
Прочувствовал крест
онемевшей спиной
и плюнул в Марию
кровавой слюной.
и воинственно пьян,
за бранным словечком
не лазил в карман.
Он "брил" на лету
подмастерьев своих,
Пилату сказал:
"Ну, давай на троих!"
Исполнил частушку
для римских кобыл,
хорошим словечком
толпу оскорбил.
(А слов нехороших
в истории нет, —
вам скажет любой
маломальский поэт.
"Квартира", "машина",
"японский халат",
"Голгофа", "Иуда",
"Христос" и "Пилат".
А слово "Мария" —
совсем красота!)
...Давайте вернемся
к подножью креста...
Смертельным квадратом
бессменно стоят
четыреста римских
угрюмых солдат.
Простой автокран,
задыхаясь в пыли,
Христоса подъемлет
на метр от Земли.
На метр от планеты
и жадной толпы,
превыше Голгофы
и бренной судьбы...
Бессмертье открыто!
Вот только успеть...
И надо всего лишь —
чуть-чуть потерпеть.
А гвозди тупые
и лезут не так...
И плещет в глаза
ослепительный мрак.
...Палач был горбат
и воистину пьян,
он лишние гвозди
засунул в карман.
"Сгодятся потом —
ремонтировать мост, —
а может, объявится
новый Христос..."
...В кольце волосатых
солдатских сердец
Христос звал отца...
Не услышал отец.
Но, только закат
захлебнулся собой, —
испуганный шепот
вспорхнул над толпой:
"Мария! Мария!
Мария пришла!..
Ну, та, что Его,
говорят, родила...
Глядите, Он жив!..
Он увидел ее
и ей посвящает
страданье Свое..."
"Зачем опоздала?..
Ведь слышала гром —
то пьяный Иосиф
махал топором.
Громил он цистерны
с водицей святой
и Риму грозил
Вифлеемской звездой..."
...Мария бесслезно
на Сына глядит:
"Мой мальчик,
ты вправду опасный бандит?.."
Грядущей Мадонны
нелепый вопрос
ударил, как выстрел,
и вздрогнул Христос...
Прочувствовал крест
онемевшей спиной
и плюнул в Марию
кровавой слюной.
Любовь и долг
Звучи, мой стих, во храме и в овине!
Про верность долгу слушайте рассказ.
Он токарь был, она была графиня,
и вот судьба свела их глаз на глаз...
Шальная ночь гудела соловьями,
и месяц млел от призрачной тоски.
"Мне хорошо, — она сказала, — с вами!"
Он промолчал, лишь стиснул кулаки.
Она цвела заманчиво-жестоко,
ее желал и мертвый, и живой.
Но он был токарь, первоклассный токарь,
и секретарь ячейки цеховой!
Вуаль графиня скинула не глядя,
но он угрюм, как танковый завод.
Графиня рвет с себя тугое платье,
но он угрюм... Графиня дальше рвет.
Графиня бьется, стонет, свирепеет
в почти предсмертной чувственной тоске.
Он членский взнос (четырнадцать копеек)
в кармане сжал до хруста в кулаке.
Графинин вид чертей ввергает в трепет!
Бог очумел от шелковой возни!..
Сам Луначарский, вдруг явившись в небе,
ему вскричал: "Возьми ее, возьми!"
Но он ее окинул гордым глазом,
и — "Нет! — сказал, — Хоть жгите на огне!"
Она лежала в стадии экстаза,
а он стоял немного в стороне.
Не сдался он, так чист и неповинен!
Бушуй, наш враг, от ярости бушуй!
Он токарь был, она была графиня...
Он — просто токарь, а она — буржуй!
Про верность долгу слушайте рассказ.
Он токарь был, она была графиня,
и вот судьба свела их глаз на глаз...
Шальная ночь гудела соловьями,
и месяц млел от призрачной тоски.
"Мне хорошо, — она сказала, — с вами!"
Он промолчал, лишь стиснул кулаки.
Она цвела заманчиво-жестоко,
ее желал и мертвый, и живой.
Но он был токарь, первоклассный токарь,
и секретарь ячейки цеховой!
Вуаль графиня скинула не глядя,
но он угрюм, как танковый завод.
Графиня рвет с себя тугое платье,
но он угрюм... Графиня дальше рвет.
Графиня бьется, стонет, свирепеет
в почти предсмертной чувственной тоске.
Он членский взнос (четырнадцать копеек)
в кармане сжал до хруста в кулаке.
Графинин вид чертей ввергает в трепет!
Бог очумел от шелковой возни!..
Сам Луначарский, вдруг явившись в небе,
ему вскричал: "Возьми ее, возьми!"
Но он ее окинул гордым глазом,
и — "Нет! — сказал, — Хоть жгите на огне!"
Она лежала в стадии экстаза,
а он стоял немного в стороне.
Не сдался он, так чист и неповинен!
Бушуй, наш враг, от ярости бушуй!
Он токарь был, она была графиня...
Он — просто токарь, а она — буржуй!
* * *
Скелет звезды? Паучьи ножки?
Корона древнего вождя?..
Да нет, я пальцем на окошке
рисую атомы дождя.
Я знаю все! Ничуть не меньше.
Я свой в космических краях.
На Марсе — явно нету женщин.
А наше Солнце — в лишаях.
Рисую знаки Зодиака...
(И вдруг подумаю о том,
куда
бежит
вон та
собака —
с таким торжественным хвостом?!)
Аркадий Кутилов (1940 — 1985) — поэт. Родился в таежной деревне Рысьи; большая часть детства и юность прошли под Омском, в поселке Бражниково: здесь окончил школу, занимался живописью, начал писать стихи. Армейские годы проходили в Смоленске, где поэт, выступая со своими стихами на областном семинаре молодых литераторов, получил лестные оценки А. Твардовского. Комиссован в тяжелом состоянии (отравление антифризом после групповой попойки, закончившейся смертью для пяти его сослуживцев). Пробует зарабатывать журналистским ремеслом, но не задерживается ни в одном издании. С конца 60-х и до конца жизни — семнадцать лет — бродяжничает. Погиб в Омске, место захоронения неизвестно. Стихи А. Кутилова вошли в антологии "Русская муза XX века", "Русская поэзия XX столетия" (Лондон, на английском языке), "Строфы века", публиковались в различных изданиях. Посмертно вышла первая книга поэта "Скелет звезды" (Омское книжное издательство, 1998).
Корона древнего вождя?..
Да нет, я пальцем на окошке
рисую атомы дождя.
Я знаю все! Ничуть не меньше.
Я свой в космических краях.
На Марсе — явно нету женщин.
А наше Солнце — в лишаях.
Рисую знаки Зодиака...
(И вдруг подумаю о том,
куда
бежит
вон та
собака —
с таким торжественным хвостом?!)
Аркадий Кутилов (1940 — 1985) — поэт. Родился в таежной деревне Рысьи; большая часть детства и юность прошли под Омском, в поселке Бражниково: здесь окончил школу, занимался живописью, начал писать стихи. Армейские годы проходили в Смоленске, где поэт, выступая со своими стихами на областном семинаре молодых литераторов, получил лестные оценки А. Твардовского. Комиссован в тяжелом состоянии (отравление антифризом после групповой попойки, закончившейся смертью для пяти его сослуживцев). Пробует зарабатывать журналистским ремеслом, но не задерживается ни в одном издании. С конца 60-х и до конца жизни — семнадцать лет — бродяжничает. Погиб в Омске, место захоронения неизвестно. Стихи А. Кутилова вошли в антологии "Русская муза XX века", "Русская поэзия XX столетия" (Лондон, на английском языке), "Строфы века", публиковались в различных изданиях. Посмертно вышла первая книга поэта "Скелет звезды" (Омское книжное издательство, 1998).