Грязь в клочке рассвета
                    книжная обложка

Каменного тела
                    жмурки отжиманья

Ледяного лета
                    сжатого в ладошке
фонарем коснулось
желание

Братание с пещерой

Молочный брат
                    ты сыплешь пух и мел
задуманный старательной Венерой
отбрасываешь сорок тысяч тел

К тебе сорокатысячный вернулось
каменное тело
                    и не только камни

Прятки беспредела
Лед в губах сверкает

Южной обводной дороге,
Аэропортовскому шоссе
и "Правилам дорожного движения"

Я помню два
смотрят волком
забрасывают хвост

Неряшливый южный мост
прорастает сквозь мертвецов
что твоя трава

Размывается голова
с нескольких концов

А конец твоим мертвецам
придет как протечет к праотцам
маленькая волга

Второй восходит во времена
где была крепостью стена
где хвостом торчит блесна
из-под хвоста у волка

Волк отвешивает поклон
и отбрасывает хвост

Это варан и хамелеон

Мерзни волчий нос

Как попали сюда мосты

Если смотреть на запад
сзади схоронены кресты
и по оврагам кишат кусты
и вороний запах

Два моста

Значит с двух сторон
волки ловят мертвых ворон
но не волк а хамелеон
щерится из куста

Ящерицы живут в гробах
у мертвецов на губах
но долго не живут

После первого обрыв
и опять второй

Соединишь когда пьешь в разлив
что-то из яблок или слив
оба сплошной змеей

Как тебя зовут
если волком смотришь и ты
если прячешься в кусты
если умер от высоты
или сменил маршрут

Кто тебя зовет
если змея ползет вперед

А не хочешь ползти туда
где ни дорога ни вода
хамелеону не покорится

И кто из них умрет
тот и родится

Два моста ведут разговор

Действующие лица
Режиссер
Актер

1

Повис на садовых ветках щебечущий имена
дрожащего саундтрека без музыки и без мысли,
забравшийся выше этого умершего зерна
птицеголовым ацтеком прикинувшийся статистик.

Садовник владеет садом, который не бережет:
и листья стирает взглядом,
и голосом ветви жжет.

Завис на индейцах Corel, рисуя не ту войну,
рискуя не тех ковбоев опять сохранить живыми
или схоронить актеров подобно тому зерну:
садовник ему присвоит неведомое мне имя.

А плод, что он должен Богу, вернет в урожайный год —
стирает за мной дорогу
и воздух за мной метет.

За мной зачеркнувший мусор, от веток и до ветвей
сжигающий все картинки убитого разговора,
садовник спасает музыку зерен, и соловей,
выклевывая соринки, по звуку, без режиссера,
прозрение собирает и зрение создает,
по левому, что ли, краю, где только поэт и Word.

И не до войны мне было, когда уже шла война,
когда на любой Садовой нас перезахороняли,
уже зависал бескрылый, щебечущий сатана,
и новый, птицеголовый, уже ковырял скрижали —
и было мне не до сада —

но камни и зерна суть
садовник, который взглядом и голосом ищет путь.

2

Что не вмещается в сорок, обходишь в три.

Дни наступили на глаза, на уши.

Слякоти "успеется" говори,
а "уместится" — еще лучше.

Гортань сгорает — многоквартирным домам
не выучиться медленной смерти.

Привыкнешь к спиртам и кипяткам:
не темнеет в глазах, так светит.

Свет обжигает песок, а темнота —
глину и гальку дна.

Садовнику повторяй: все — суета,
кроме пересохраненного зерна.

3

Никто не стоит на пути и никто не платит
за свет, пока спит на свету на стерильной вате,
и не зависает ни на обожженных кронах,
ни на лоскутах, дотемна сереброзеленых.

Лохмотья корон меня греют, а крылья режут
крылатый картон, развевающийся все реже,
чем выше летишь, чем длиннее у змей волокна, —
и новые мыши прогрызли чужие окна.

В пути настоящем стоящий за свет темнеет,
коробка и ящик в картоне своем коснеют,
грифон или гриф объедают больных, но вольных —
и нет уже рифм прилагательных и глагольных.

Где просто кривая скрипит и хрустит прямая —
пройдет неофит; отслужившим словам до рая
еще далеко, и его-то они не тронут —
его одного на сереброзеленых кронах…

Разволнованная морем
рыба не закрывает глаз

В реках речках
озерах озерцах
ручьях ручейках
на подоконниках в лужицах
наконец в слезах

рыба не умеет
закрыть два глаза

В коробках красных желтых
ящиках голубых
в пресловутом картоне
мокнущем сквозь сон

Листочек графики летняя толчея
Ходить обученный тяжелее я

Слева спрятан жесткий выход

Если приведет Господь

Дух надежды тихо
Пломбирует плоть

Зима пробоина заката
Где эталон

На грани запада закон
Разъял стигматы

И тело ранено времена прошли
Кусочек графики немолодой земли

Без разговоров ты круг насильно вписанный в треугольник
Вольные каменщики честно читают и любят раешник дольник
Если стоишь святым Георгом евангелистом среди них
все разваливается в руках
                    Так проходит слава и тонический стих

Так живет слава этого города вечно сгорающего что мир
Ты ощупываешь все фигуры подряд
                    Здесь черный Малевич там Кантемир
страшных тонов язык в черемухе послесловие ягод
Но в детстве больше не будешь хоть отдал бы десяток за год

Папа с мамой записывают слова а ты смех сквозь слезы дерешься
с сестрой
А теперь говорят по натуре масон как интеллигент натуру скрой
И когда эти тридцать придут лучше им не быть лучше сразу сорок
посмеешься и над той самой избой и над тем самым сором

Прижало к стене не тебя одного и сверху и снизу давит
Не одному тебе внутренних рифм больше чаще кто-нибудь
тебя правит
Строителей не исправишь все унылы ленивы все путем
Сгорит развалится и провалится город ребенок плачет дом

Детства не узнаешь
                    А сорок потому что в отрочестве писал
и казалось что строится навечно скажем железнодорожный вокзал
Так проходит архитектура
                    Так время понимает кто носит тень кто без тени
И когда-нибудь сорок придут а пока эти тридцать изменений

Так раз в год понимаешь что не зря раз в месяц что неплохо
А внутренняя рифма горя не ощущает подвоха
И хотелось бы кончиться к тридцати старым Красным Аральским
новым
Отвечаешь себе злой алкоголь злое когда уже сказано слово

Конца никогда не случится потому что не выживешь до конца
Вокзальный и автомобильный холод
                    Две дороги моста лица
Так завершается трава вода сочится из всех щелей
Ребенок плачет когда смеется
            Смех сквозь слезы юбилей

И теперь говорят что тебе осталось неделя без малого успеть
Город кажется только дорогами и мостами
                    Все остальное смерть
Разве мало любили
            Муравьи в детстве вползали в нос в юности выползали
Белый Гоголь замерз
                    Двойное лицо в автомобиле на вокзале

И когда говорят тебе оторвись а за местоимениями следишь
скажешь лучше вырвать сразу ствол а потом уже веточки удалишь
Так повалено в городе деревьев после землетрясений и пожаров
Вот лежат треугольники и круги но и без разговоров все лежало

И без разговоров ты звезда кто знает четыре по шесть концов
Папа с мамой все уже записали
                    Сам теперь один из отцов
и смеешься когда плачешь разве мало любят и мало ждут
Скрой натуру даже вырви ствол все равно тебя выберут и найдут

От внутренних глагольных рифм умирают и старый и новый город
Ведь один треугольник в другой впишется только без разговоров
А с разговорами круг один и здесь уже входов и выходов нет
Все дети вырежут круг из круга из взрослых всего один поэт

За кого тебя почитают спросишь и ответишь сами сказали
Тридцать раз пробивало сердце и подрагивали часы на вокзале
И как выпишут впишут как вырежут врежут так и проживешь
Твой ребенок смеется-плачет солнце плачет-смеется дождь

Все равно и выберут и найдут все больше и чаще собой не будешь
Любишь архитектуру и бумагу прочное и плотное не разлюбишь
Что же сказано и написано чьи в этом доля тон и рай
Я живу в своем городе дней еще десять
                    Ты же явленное здесь я стирай