…я хотел бы жить и умереть в Париже… на Васильевский остров я вернусь умирать…
Хотел бы, но пришлось застрелиться в Москве, у второго поэта даже не случилось вернуться. Алексей Хвостенко приехал в Москву, приехал не умирать.

В телеАФИШЕ на канале "Культура" Хвостенко назвали дедушкой русского рока.
Шестидесятичетырехлетнему дедушке, разумеется, сучка с сумочкой для истины еще (уже) (не)одно препятствие. Сучка с сумочкой тем не менее явилась через две недели в одном из своих обличий и преподнесла сюрприз. Хвостенко умер в ночь на 1 декабря от отека легких.
Хотелось бы написать о нем просто так, без какого-либо повода, но такая уж в России культура-структура — календарно-юбилейно-похоронная.
Впервые увидел Хвостенко в начале семидесятых на квартире Владимира Бродянского (угол Почтамтской улицы и Почтамтского переулка, прежде — Герцена и Союза Связи, рядом с главпочтамтом). Бродянский учился тогда в Щукинском училище на режиссера и, как Хвостенко, болтался меж двух столиц (а расстояние между двумя городами, принято считать, измеряется от главпочтамта до главпочтамта). В ту пору сучкой с сумочкой могла быть актриска, курсистка, подружка на вечер, прелестница. Алексей в тот вечер всерьез был занят одной из них, ставшей впоследствии его женой (хочу лежать с любимой рядом, а с нелюбимой не хочу). Когда его попросили спеть, он сделал это как-то нехотя, вполсилы. Бродянский попросил исполнить его любимую песню, но он отказался. Бродянский взял гитару и спел сам. Выходит, не хотел обольщать песнями. Так я думаю сейчас. Тогда, понятно, Хвостенко не произвел на меня никакого впечатления, тем более что в тот вечер какой-то умник отвлек разговорами о русской религиозно-философской мысли, в которой я был дуб-дубарем, и это задевало больше красного вина, нацеленных взглядов и неизвестных песен.
Потом к середине и концу семидесятых сучкой с сумочкой (с саквояжем, заплечным мешком, рюкзаком) стала Софья Васильевна (советская власть), у нее был нервный срыв, состояние, близкое к раннему климаксу, и она здорово шуганула художественную и писательскую шатию-братию: одни оказались в мерзлотах ридной батькивщины, других припугнула — сховались там же, где разумели, третьи драпанули за бугор — кто в педерастический Париж, кто в нарко-Штаты, кто куда мог. Бродянский оказался в Израиле, выпекает там черный хлеб для бывших юэссасаровцев. Хвостенко поселился в Париже. Конец семидесятых — восьмидесятые — годы его творческой активности. Совместно с Марамзиным он выпускает литературный журнал "ЭХО", где увидели свет многие тексты из российского андеграунда. Помнится, с каким интересом эти небольшие книжки формата А4 передавались из рук в руки, зачитывались, вселяли надежду в тех, кто остался здесь. Вместе с книжками колесила по городу пластинка песен Алексея Хвостенко и Анри Волохонского "Прощание со степью", без функций колеса, стремящегося доехать (по Гоголю) до Москвы. Хотя слова "на суд на суд/ покойники идут/ на суд на суд/ полковники идут/ за ними под-/ полковники идут" воспринимались почти как марш протеста, все же это были песни для битников и интеллектуалов. Даже Вилли Токарев на развалах великой империи сумел снять с говна пенку. Хвостенко же не прикладывал никаких усилий для получения широкой популярности, не спешил наведываться обратно в Россию, когда после девяносто первого наметился обратный поток.
И все же сучка с сумочкой — это муза, судьба. Она ведет по жизни, иногда балует, часто строжит. Мне кажется несправедливым, что почти всю славу песни Алексея Хвостенко и Анри Волохонского "Под небом голубым" гребнем сгреб себе в сумочку, сучка, рок-музыкант с козлиной бородкой. Ровно год назад я оказался в Париже по случаю участия в Осеннем салоне 2003 и салоне Carrousel du Louvre 2003. Нужно было разыскать Хвостенко, чтобы передать ему 10-й номер бюллетеня "АКТ" с его стихами. Телефоны, записанные у меня, устарели. Помог Владимир Макаренко. Мы встретились у стеклянной пирамиды Лувра и направились в кафешку на противоположном берегу Сены. Было ощущение, что его интересовала в равной мере и публикация, и встреча с человеком, приехавшим из России, хотя железного занавеса уже давно не было. Он выглядел усталым, накануне долго болел, из сквата его вроде бы выжили бывшие коллеги. Я передал АКТ и пару своих книжек. Моя дочь Анна сделала несколько фотографий. Хорошо тебе, сказал Алексей, твоя дочь может тебя прочитать, а моя Анна по-русски не читает, только говорит, знаешь, может сказать: папа, зачем ты мне сделал упасть? В разговоре я вставил фразу о песне "Под небом голубым". — Ну, почему?... Он ведь просто пел... — Но нигде не обозначал, что это не его песня. — Но и не говорил, что его, у меня есть пластинка АССА, там написано: народная песня… Честно, такой доброты и незлобливости я не встречал в художнических кругах.
Родина — это язык. Без языка — ты бомж. Но если даже знаешь чужой язык (Алексей хорошо знал английский, год прожил в Штатах, три — в Лондоне), все равно песни твои остаются бомжами. Говорят, когда у него возникали трудности с деньгами, он брал гитару и шел петь в метро, Там конкурентами были испанцы, итальянцы, негры, арабы…
С Хвостенко довелось видеться всего четыре или пять раз, разумеется, мои заметки — взгляд со стороны и вообще, возможно, не о нем. Но вот одна деталь: на презентации поэтической антологии "Поздние петербуржцы" Алексей пел под гитару, но спел только те песни, которые в ту минуту ложились ему на душу и голос, отказавшись удовлетворить многочисленные просьбы из зала. Выходит, дважды повторилась одна и та же ситуация.
Наверное, не случайно. На выступлении в Зверевском центре он вообще отказался петь, а только читал стихи.
И наконец (и опять же), сучка с сумочкой — некто с косой, черным зонтиком, флаконом с ядом, вставными зубами или беззубая, заслуженная пенсионерка, ветеран труда, врач-диагностик, без УЗИ, беглым косым взглядом определяющая ваши болячки, ежели вы, например, маетесь сердцем, достанет вас воспаление легких с отеком. Алексей Хвостенко умер вскоре после открытия выставки в Зверевском центре. Как художника, знаю его мало. В прошлом году видел пару холстов на предрождественской выставке, организованной Вадимом Нечаевым в галерее Mailletz. На этом безуспешном коммерческом мероприятии его работы, ориентированные на русский авангард двадцатых годов, выглядели как-то странно, и их стыдливо повесили сбоку под лестницей. Вещи, выставленные в Зверевском центре, значительны и серьезны, хотя мне не совсем понятны, я долго вглядывался в них и не мог вступить в диалог. Открытый в песнях, сдержанный в стихах, как художник он показался мне чрезмерно самоуглубленным и замкнутым.
Алексей Хвостенко был выдающимся, гениальным рок-музыкантом, его концерт весной этого года в "Орландине", в Петербурге на Петроградской стороне, с группой АукцЫон — что-то запредельное, не поддающееся описанию. Чувствовалось, что он нездоров, начал петь чуть ли не в положении лежа, потом разошелся, когда дошел до "Сучки с сумочкой", все встало на свои места и сдвинулось с мест. О музыкантах, игравших с ним, можно говорить только в высоких выражениях, несмотря на то, что это была настоящая андеграундная музыка, без соплей и фальши, не нуждающаяся в красивых словах, в общем, лабухи-рокеры-попсовики-кислотники-затейники всех стран и народов отдыхают.

…нам не дано предугадать…

Тем более судить. Современники всегда ошибаются. Какова будет судьба песен Хвостенко? Сравняются ли они в славе с песнями Вертинского? Но ежели останется только "Сучка с сумочкой" — уже что-то. Кто бы не хотел, чтобы от него осталась хотя бы одна строчка?