Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Кирилл Ковальджи. «Дополнительный взнос». Стихотворения. —
М.: Библиотека журнала «Дети Ра», 2012

Обозревать книги стихотворений мэтров отечественной поэзии тяжело, но приятно. Тяжело, потому что надо держать дистанцию, сохранять крайнюю степень уважения, не скатываться на свойственный мне площадной (маска, прикрывающая комплексы) цинизм, даже если того требует пресловутый «гамбургский счет», при всем при этом, желательно оставаться самим собой, исключить возможность лицемерия, льстивого угодничества — подобострастия. А приятно, потому что, как бы я не «выделывался», каким бы в результате не получился обзор, стихи останутся хорошими, ибо они такие — априори.

Я на вас опираюсь,
птицы,
на вас надеюсь, —
будьте ступеньками
когда я оторвусь от себя.

Читая стихотворные тексты (от классиков до современников), научаешься не бояться смерти, поскольку это одна из самых излюбленных тем не только русской, но и мировой поэзии. С каких только сторон ее не рассматривали, вертели, крутили, будто натурщица она, сидела (и продолжает бессовестно сидеть!) в центре большой студии, и поэты выписывают ее, каждый со своего ракурса.

Вселенная стремится к холоду,
А жизнь — к теплу.
Не говори, что все расколото
На свет и мглу.
Болит душа, стремится к большему,
Туда, где Бог,
Прибавить хочет к свету Божьему
Свой огонек.

В данном контексте, чтение стихов сравнимо с военным действием. И там, и там видишь смерть, привыкаешь к ней. Смерть превращается в атрибут повседневности. Сколько лет надо прожить, чтобы попробовать в качестве натурщицы использовать саму жизнь? Понятия не имею. У каждого свой срок. Знаю только то, что она (жизнь) не менее красива, так же пугающе близка, неминуема.

Танцевала не на пнях —
На иголочках…
(…)
На твоих босых ступнях
След от облачка!

Передо мной книжка стихотворений Кирилла Ковальджи «Дополнительный взнос» поэтической серии Библиотеки журнала «Дети Ра» (2012 г.). К сожалению, опять в формате pdf. Все реже и реже читаю стихи с бумаги. Электронные версии книг стали доступнее. Их проще найти.

Нельзя туда ходить,
нельзя звонить, и писем
нельзя писать! Решил
и стал я независим.

Но я освободил
себя ценой утраты —
при жизни часть Москвы
и часть души изъяты...

Кирилл Ковальджи в особых представлениях не нуждается. Достаточно сказать, что он находится внутри литературного процесса около шестидесяти лет. Я беру точку отчета окончание Литературного института им. Горького (1954 г.), хотя, безусловно, поэтами не становятся, но рождаются и следовало бы написать, что Кирилл Ковальджи находится внутри литературного процесса (только представьте себе!) восемьдесят два года. 82 года — несколько этапов развития отечественной словесности, множество направлений, течений, взлетов и падений, и все это в той или иной мере отражается на поэтике Кирилла Ковальджи.

О, как я теперь понимаю Давида:
он зябнет от старости вроде меня.
Я не был царем, как Давид, но обида
одна, и нам холодно с ним у огня.

Но царь — это царь: привели Ависагу
в постель, чтоб ее молодые лета
его отогрели... Меня, как прилягу, —
опять продувает с боков пустота.

И если бодрюсь и шучу, то для виду,
А сам я давно потерял, что искал… —
Завидую и удивляюсь Давиду:
ее не познал… он ее не познал.

Наверное, понял, чего ей не надо —
пусть тесно прижавшихся встретит заря:
Еще горячей молодая награда,
еще благодарней — без права царя.

Мучительный миф или сладкая сага,
но молодость рядом со мной, и опять
целует меня, уходя, Ависага,
которую мне никогда не познать…

В «Дополнительный взнос» вошли стихотворные тексты, написанные автором после выхода в свет итогового сборника «Избранное» (изд-во «Время», 2007 г.) и являющиеся, судя по названию, дополнением либо к избранному, либо вообще ко всему написанному им. Хотелось бы обратить внимание и, главное, увидеть реакцию читателя на то, как автор показывает свое отношение к жизни в названиях: сначала книги, а потом частей (их пять), из которых она состоит.

От неотложных дел на неотложку,
из белокаменных палат в палату
на шестерых, где четверо храпят
и правит бал диагноза латынь...
По прирожденной склонности к поэзии
всегда готов настроить, как гитару,
действительность, и вдруг — бабах, больница,
анализы, уколы, — проза плоти
и диктатура грубых процедур.

Первая «После прожитой жизни» через вторую «Пора невозможности» и третью «Горизонты» к четвертой «Новые «ЗЕРНА» и, наконец, как выход за рамки условностей, в которые, не желая того, загнал себя — ироничное: «Еще не вечер». Открытый финал, позволяющий жить, писать, не оглядываясь на свой почтенный возраст. Будто второе дыхание, спокойное, глубокое, тихое. Приходит на ум фраза: «стихи на пороге жизни».

Я вышел на улицу,
а на улице
все оказались младше меня…

Несмотря на небольшой объем книги, амплитуда встречающихся в ней стихотворных форм (от слоганов до сонетов) слишком широка, поэтому она (книга) кажется разношерстной. Единственное, что скрепляет все тексты в одно целое — это тема: желание автора найти в себе силы оставаться на «пароходе современности», даже в тот момент, когда этот самый пароход, переполненный суетящимися пассажирами, кренится на один бок и вот-вот пойдет ко дну. Автор пытается балансировать. Заваливается правый борт, и Кирилл Ковальджи перебегает на левый. Заваливается левый, и он со скоростью шустрого мальчонки устремляется к правому. Балансировка удается. Пароход не тонет. Здесь явный отпечаток педагогической деятельности, личная ответственность за все происходящее в литературном мире. Любопытно, что автор не кичится своей ответственностью, принимает ее как нечто должное, обязанность, но не право. Образ человека, с достоинством несущего свой крест.

Перекладина вверх
— к небу
Перекладина вниз
— к земле
Перекладина вправо
— к людям
Перекладина влево
— к тебе

Крест

Дмитрий АРТИС



Максим Жуков. «луТшее». Стихотворения. —
Москва: Типография «Поэтоград», 2011

Все мы — Пушкины. Александры Сергеевичи. Николай Васильевич Гоголь? Не было такого. Лермонтов претворялся Лермонтовым, но был — Пушкиным. Блок претворялся Блоком, страдал, мучился. Было дело, голодал. Но так и не смог изжить из себя Александра Сергеевича. Умер в расцвете лет. Кудряв и зловещ — вылитый потомок арапа Петра Великого. Есенин играл на гармошке, а ногти не стриг, отращивал, изредка посещал маникюрные салоны, носил цилиндр — Пушкин чистой воды. Осип Эмильевич претворялся живее всех. Прятался под ермолкой, нашли, разоблачили, убили. Убили не Мандельштама. Убили Пушкина. В очередной раз. Пушкин любил Лилю Брик, печатался под псевдонимами Анна Ахматова, Марина Цветаева, переводил Шекспира, получал Нобелевские премии. Он вешался, стрелялся, умирал от инфарктов, топился, прыгал из окон, доживал до глубокой старости. Кто вам сказал, что были Тургенев, Достоевский, Толстой, Шолохов? Их не было никогда. Был только Александр Сергеевич хорошо замаскированный под Тургенева, Достоевского, Толстого, Шолохова. Иосиф Бродский? Не смешите. Тоже Пушкин.

«Я помню чудное мгнове…»

Всегда был, есть и будет только один Пу — это Пушкин. Подойдите к окну и внимательно оглядите улицу. Видите, там, на скамейке небрит и пьян четвертый день лежит и ругается матом человек. Алкоголик в седьмом колене — Пушкин под мухой, а этот, да-да, вот этот, молодой, худой, бледный, вечно голодный, с глазами навыкате, стоит у березки и что-то невнятное бормочет. Не поэт, но Пушкин. Пушкин под кайфом. Женщина с коляской? Он, не иначе: Пушкин в юбке вывез на прогулку Пушкина-младенца. Мальчик на качелях? Опять он. Не верите? Смотрите в оба, а еще лучше — подойдите к зеркалу. Уверяю вас, что никого (кроме ай да сукина сына, в крайнем случае, сукиной дочери, естественно) вы там не обнаружите. Вас нет, но есть Пушкин и это не может не радовать.

Другие дым, я тень от дыма, я всем завидую, кто дым.

Последние двести лет мы живем в состоянии войны с «нашим всем» под лозунгом «Убей в себе Пушкина», ломаем русский язык, пытаемся придать ему второстепенное значение, а он вместо того, чтобы разрушиться до основания, исчезнуть из обозримого настоящего, наоборот, впитывает в себя все новые и новые составляющие, увеличивается в размерах, поглощает окружающую среду, обращается с нами как с игрушками: то поднимает высоко до небес, то втаптывает глубоко в грязь.

и бкувы с турдом соибарлись в совла

В книгу Максима Жукова «луТшее» (Типография «Поэтоград», 2011 г.) вошло чуть меньше пятидесяти стихотворений, написанных в период с конца восьмидесятых прошлого века по начало второго десятилетия этого. Предисловие — Игорь Панин. Третий сборник, выпущенный автором. Первый: «Московские ригведы»: стихи — Москва: «АРГО-РИСК», 1993 г. и второй: «П-М-К»: сборник — Рига: SIA «S-Kom», 2007 г. Три сборника и одна поэма, увидевшая свет отдельной книгой «Поэма новогодняя моя» (М.: Вест-Консалтинг, 2010 г.). Пальцев на одной руке будет достаточно, чтобы пересчитать все его публикации в боле менее значимых литературных журналах, газетах. За двадцать с лишним лет жизни с рифмой в голове, согласитесь, незначительный результат. Есть повод обидеться на весь мир, изойтись соплями и скончаться где-нибудь в далекой провинции после продолжительного запоя. Вроде пока держится, живет, здравствует и, что самое главное, пишет также хорошо и свободно, как писал в уже далекой юности. Конечно, чуть точнее, сдержаннее, мудрее что ли, но по-прежнему ярко, вкусно, легко.

Забористей вина бывает только — речь...

...В этой падшей стране среди сленга, арго и отборного мата до сих пор, как ни странно, в ходу чисто русская речь, и, куда ни взгляни, — выходя из себя, возвращаются тут же обратно, и, как жили, живут и по-прежнему мыслят, — сиречь, если будет то названо жизнью, то названо будет как надо, — с расстановкой и чувством, с апломбом, в святой простоте…

Эдакий старый молодящийся солдат, прошедший огонь, воду, недавно вернувшийся с поля битвы, где воевал (с Александром Сергеевичем, то бишь, с самим собой) за право называться поэтом. Вернувшийся без медалей, на костылях. Впрочем, есть еще порох в пороховницах, карандаш в руке, рифма в голове, надежда на то, что Пушкин выбросит белый флаг, подпишет капитуляцию и можно будет со спокойной совестью переименовывать «луТшее» в «Лучшее», а после, что называется, отдать концы, перебравшись на вечный отдых в другое измерение, оставив этому богатое литературное наследие.

Отсюда твоя начинается быль:
Ни чести, ни славы, ни денег;
Лишь ходит по степи волнами ковыль —
Устойчивый крымский эндемик.
(…)
Как будто бы ты не погиб на войне,
А вышел, как все горожане,
На свет, где огонь разгребают во тьме
Татарские дети ножами.

Одни говорят Ленин, а подразумевают Коммунистическую партию, другие говорят Пушкин, а подразумевают русский язык.

Светлоликим совершенством мне не стать в ряду икон,
Я всегда был отщепенцем, похуистом, говнюком.

Однако все это лишнее. У Максима Жукова нет желания подняться на самый верх и укрепиться в современной литературе в статусе мэтра. Скорее им движет страсть ко всему падшему. Любовь к себе через самоуничижение. Эстетика дна. Хотя, даже там, на дне, ковыряющийся в песочке, использующий ракушки постмодернизма в качестве детских формочек для своих стихотворных текстов, он не может найти столь необходимого внутреннего покоя.

Живя на первом этаже,
Вот-вот опустишься в подвалы:
Ведь на сортирах есть уже
«М/Ж» — мои инициалы.

В глазах чернильная мазня —
Вином забрызганные строчки.
Пришла весна, и у меня,
Как на ветвях, набухли почки.

Задним умом понимаешь, что АС непобедим, русский язык поймает и с возвышенным чувством ответственности перед отечеством изнасилует, поэтому луТЧше поскорее расслабиться и начать получать удовольствие, но передний (не иначе как тоже ум) лезет в драку, подобно задиристому юнцу, и никак не может успокоиться.

Жизнь ушла на покой, под известным углом.
Затянув ли, ослабив ли пояс,
Возвращаясь в себя, кое-как, черт-те в чем,
Ни в былом, ни в грядущем не роюсь.
Жизнь ушла на покой, как слеза по скуле,
Был мороз, был февраль, было дело.
И весь месяц мело, видит бог, в феврале,
Но свеча на столе не горела.

Дмитрий АРТИС