Когда кумир моей юности Жак Брель исполняет великую песню «Je suis malade» (Я болен, я не могу без тебя… И т. д. Далее по тексту), у меня замирает сердце, я не знаю, как на эту песню реагировать. Не понимаю, почему Брель, далекий бельгиец, знает обо мне все.

Рахманинов сказал все. И о любви, и о страдании. О России и мире.
Рахманинов для меня равновелик Бетховену. По-моему, это два самых близких друг другу композитора.

Аркадий Северный ни разу не был в советском ТВ-эфире.
Аркадий Северный остался.
Не важно, как ты был признан при жизни. Важно — что будет потом.

Алеша Дмитриевич трагически поет: «Домой, в Париж, он больше не вернется…»
Гарик Сукачев трагически поет: «Домой, в Москву, он больше не вернется…»
Мне понятны оба замечательных исполнителя.

Ив Дютей (Duteil) поет «Prendre un enfant par la main» — а я думаю о своей внучке Катинке.
Я мысленно беру ее за руку, и мы гуляем в Кусковском парке, как раньше — с ее мамой.
Я беру ребенка в свое сердце.
Мне помогает мой друг Ив Дютей.

Мои музыкальные пристрастия практически не изменились с детства.
В детстве я играл в оркестре баянистов-аккордеонистов и любил классику — Глинку, Чайковского, Рахманинова.
В отрочестве полюбил бардов — Берковского, Городницкого, французские концерты Высоцкого, Окуджаву.
Инязовская юность — это тотальное увлечение французской музыкой. Брель, Брассенс, Далида, Азнавур, Дютей, Гензбур…
И сейчас я слушаю тех же самых авторов.

Владелец небольшого заводика Комбайнов, один из авторов издателя-редактора Трынкина, захотел прославиться.
— А что, Трынкин, можешь поставить мои книги в центральные магазины? — спросил Комбайнов Трынкина.
— Смогу, — ответил Трынкин.
— Хорошо, — отчеканил Комбайнов. — Денег тебе на это дам.
Трынкин поехал в Книготорг. Там показал увесистую книженцию Комбайнова директору Книготорга Ненашеву.
Ненашеву взял книгу в руки, пренебрежительно, не скрывая отвращения, полистал:
— Ну что ты опять принес?! Это же говно. Никто это говно читать не будет. Большие магазины такую книгу не возьмут.
— А я заплачу.
— Заплатишь? Ну ладно, дай я еще посмотрю эту книгу. Аннотация там есть? Есть. В общем, наверное, можно будет что-то для тебя придумать.
— Я заплачу сегодня. 10 тысяч рублей.
— Ладно, согласен. Книга нормальная. Аннотация хорошая. А что, ты растешь… Книги у тебя стали лучше получаться. Молодца! Завтра поставлю твой шедевр в книжные магазины. Деньги в руки не суй, положи на стол.
— Спасибо.
— Да ладно. Заходи еще.

Я раньше обожал стихотворение Михаила Светлова «Гренада». Только сейчас начал задумываться, о чем в этом стихотворении идет речь. А речь идет о том, что некий «мечтатель-хохол» «пошел воевать, чтоб землю в Гренаде / Крестьянам отдать».
А где он эту землю возьмет? Для того, чтобы ее кому-то отдать, ее нужно у кого-то забрать. Не так ли?
Фактически, Светлов рисует и поэтизирует портрет люмпена и рейдера международного калибра. Или я не прав?
…Сегодня перечитал двухтомник Светлова. Мне страшно: это абсолютная и беспомощная графомания. И дело вовсе не в том, что он постоянно пишет про Ленина. Он пишет п л о х о. Просто не умеет писать стихи.

Сильные люди охотнее всего придумывают дефицит.
Дефицит был в советское время. Есть он, разумеется, и сейчас.
Сейчас главный дефицит — деньги.
В литературном мире — сплошной дефицит. Все хотят печататься. А журналов мало. Обладатели дефицитных литературных полос ведут себя так, как ведут. Никого не сужу. Мне стыдно: так получилось, что я тоже сижу на дефиците.

13.06.2012. Ксения Собчак возмущается по интернет-ТВ, что у нее провели обыск, нашли деньги.
По разным данным, нашли более 1 млн. евро.
Что меня во всей этой истории удивляет? Как из человека, который является частью системы, пытаются сделать оппозиционера.
Если ты имеешь годовой доход в два миллиона евро (а это доход Ксении, который она сама озвучила), ты не можешь, по сути, быть оппозиционером. Значит, тебе власть д а л а возможность эти деньги заработать. А раз тебе дали такую возможность, будь любезен, сиди тихо. И не петюкай. У тебя два миллиона евро, а у тех, против кого ты выступаешь, как минимум, два миллиарда. Им ничего не остается, как… Деньги воюют с деньгами. Ничего личного.
Жаль людей, которые этого не понимают.

На сайте Литсовет опубликована переписка Владимира Монахова и Ирины Медведевой.
Вот одна цитата, касающаяся Вашего покорного слуги.

«Ирина!
…Евгений Степанов на Футурум Арте печатает свои дневники, и это читается. Конечно, столпотворения нет, широкого обсуждения тоже, но кто что знает. Если задать нужный тон обсуждения и нацелить известных нам людей на отклики, хотя бы в начале. Что касается ваших опасений (речь идет о печати дневника В. Монахова с комментариями — ?. ?.И. М.), то я сам страдаю постоянными сомнениями, а надо ли, а интересно ли людям? А потом закрываю глаза и...

Владимир!
Я вот именно и опасаюсь необходимости постоянного технического обслуживания этого проекта — для чего ни сил, ни тех же технических возможностей у меня, увы, нет. Над сайтом я работаю по ночам, работаю урывками, кустарно — без помощи программиста, отсюда и очень ограниченные возможности. Чтобы сделать Ваш дневник работающим, нужны специальные «окна»: чтобы читающий мог сам впечатать туда свой отклик, а не писать редактору (мне), чтобы я потом сделала это достоянием всех. Кому понравится такая многоступенчатость? Плюс всегда хорош мгновенный отклик — пока свежо впечатление от прочитанного и есть ответный импульс.

Евгений Степанов — для нас не пример. Это — ГРАФОМАН в самом хорошем смысле слова, а именно: человек ЛЮБЯЩИЙ ПИСАТЬ и где-то находящий для этого время. Но главное — ЛЮБЯЩИЙ ТО, что им написано. Он-то уж точно не интересуется, интересно ли это людям — лишь бы самому было интересно. Я поразилась количеству им написанного и растиражированного в разных ипостасях... Это настоящий феномен (увы, пока никем не описанный — а надо бы!), хотя полагаю, есть в Интернете и другие поразительные примеры...»

Слова Ирины Медведевой обо мне очень точны. И не только не обидны, но в какой-то мере комплиментарны. Я, действительно, графоман. Я, действительно, человек, любящий писать. И, разумеется, мне абсолютно неинтересно, нужны ли мои произведения кому-то еще. Скажу даже больше. Если литератор пишет для кого-то (а не потому что не может не писать) — это, на мой взгляд, не самый лучший литератор. Конечно, здорово, если кому-то твои произведения по душе, но это уже потом… Сначала нужно написать. Для себя самого.

С Евгением Яковлевичем Весником я познакомился в середине 90-х годов, когда работал обозревателем в газете «Крестьянская Россия». Делал с ним интервью — а потом подружились. Стали общаться.
Весник был вестником мудрости, юмора и печали.
Весник был чудесником. И потому что чудил (об этом ниже), и потому что иногда делал чудеса (вспомните хотя бы его роли в «Трембите», «Электронике», «Чудаке из пятого Б»)...
Весник был человеком уникальной судьбы и большого (разнопланового) дара. Сын белоруса и чешки (отца, имевшего высшее воинское звание, расстреляли в сталинское время), воин, получивший боевые медали и ордена, актер от Бога, настоящий писатель... Собеседник. Мне так нравилось с ним разговаривать. Просто слушать его.

Делал интервью с Евгением Яковлевичем Весником. Разговор шел о высоких материях —
о смысле жизни, о природе человека. Наговорили две кассеты. Когда уже прощались, Весник в дверях сказал:
— Георгий Францевич Миляр на вопрос, что такое человек? — ответил: «Человек — это механизм по переработке прекрасных продуктов питания в дерьмо. И все-таки человек — это звучит гордо!»

Весник вспоминал: «Мы, несколько артистов Малого театра, сидели на каком-то официальном мероприятии. Сильные мира сего, начальники произносили пустые пафосные речи. Кто-то из них, из начальников, тогда спросил у меня:
— Какая у Вас, Евгений Яковлевич, мечта?
Я ответил:
— Купить большой мегафон.
— Зачем?
— Я хочу залезть на телевизионную башню и послать вас всех на...
Мероприятие я сорвал.

Весник размышлял:
— Ты сумей нажить себе врагов. А они тебе сами славу сделают.
Я попросил Евгения Яковлевича объяснить эту фразу.
— Враг необходим, — сказал Артист. — Враг сердится на тебя, повсюду напоминает о тебе, трезвонит о тебе на каждом углу — и в итоге создает тебе славу. А друг... Увы, друг, как правило, предает. Как только ты теряешь должность, перестаешь быть денежным человеком, женишься — друг исчезает...
Получается, что друг — это человек, который временно разделяет твои интересы, увлечения... Временно нужен. Не более того. К сожалению. Самым большим моим другом была собака. Но говорить на эту тему тяжело и долго. Повесть можно написать.

1996 год. Утром позвонил Евгений Яковлевич Весник. И обиженно, как ребенок, спросил:
— Ты куда пропал? Не звонишь... Забыл про меня.
Я что-то невразумительное спросонья ответил.
Он:
— А я думал, ты в Израиль уехал?
Я серьезно удивился:
— Евгений Яковлевич, что же мне там с моей фамилией и физиономией делать?!
Он:
— Фамилия — это не проблема. Физиономия тоже. Можно жениться на еврейке и уехать...
Я все-таки настоял на том, что в Израиль не собираюсь.
Весник обрадовался и рассказал смешную историю.
Артистка Ц. (не буду называть ее фамилию. — ?. ?.Е. С.) недоумевала: «Я понимаю, как из Немы получается Николай, я понимаю, как из Мойши получается Миша, я понимаю, как из Шмуля получается Шура... Но как из нашего человека по имени Сруль получился русский писатель Цезарь Солодарь — не понимаю...»

В 1987 году я работал научным сотрудником в музее Николая Островского. Со многими интересными людьми тогда познакомился и подружился. С поэтом и педагогом Григорием Левиным, художником Борисом Ефимовым, Мишей Мамаевым (он теперь известный актер) и многими другими.
С первым редактором Николая Алексеевича Островского Марком Борисовичем Колосовым мы общались очень тесно. Мы перезванивались, я часто бывал у него в гостях, пытался (по его просьбе) пробить ему двухкомнатную квартиру (увы, тщетно). И, конечно, мы разговаривали о Николае Островском.
Первым дело я хотел выяснить: действительно ли Островский сам написал книгу, а не кто-то другой. Колосов подтвердил:
— Сам.
Но, как потом выяснилось, редакторская правка была значительной.
В 1987 году я написал о М. Б. Колосове заметочку в газету «Московский литератор» и опубликовал там же его мемуары об Илье Сельвинском.

…Этот пожилой, с трудом передвигающийся человек — частый гость в нашем музее.
Вот он пришел на один из вечеров, посвященных памяти Николая Островского. Встречаю у входа. И мы поднимаемся на третий этаж, в конференц-зал. Путь этот для нашего гостя не близкий. Идем мы долго.
«Так, сейчас достанем валидол из кармана, откроем коробочку, выпьем, эакроем коробочку, положим назад в карман», — говорит этот пожилой человек.
Я проделываю все эти нехитрые операции. Разумеется, только валидол пью не сам. И мы движемся дальше, делая остановки на каждом этаже. Рано или поздно мы дойдем до конференц-зала, потому что этот увлеченный человек не может пропустить ни одного мероприятия, связанного со своим другом, коллегой и даже в чем-то учеником — Н. А. Островским.
Его зовут Марк Борисович Колосов. Он один из старейших наших писателей. Ему 83 года, в Союзе писателей он с 1934 года — это год вступления в Союз и Н. А. Островского. Кстати говоря, они и родились в один год — в 1904-м.
Жизнь Марка Борисовича удивительна. Он — первый редактор романов «Как закалялась сталь», член партии с 60-летним стажем, был делегатом 1 съезда писателей, добровольцем в гражданскую войну, прошел всю Великую Отечественную, работая в газетах Южного, Сталинградского и других фронтов. Он встречался с М. И. Ульяновой, А. М. Горьким. Выполнял поручения Алексея Максимовича. Во фронтовой печати трудился бок о бок с советским поэтом и педагогом И. Л. Сельвинским.
А. В. Луначарский написал о нем статью «Марк Колосов».
Одно из последних писем А. А. Фадеева адресовано тоже ему, — Марку Борисовичу. А его самый первый рассказ «Тринадцать», опубликованный в июльском номере журнала «Молодая гвардия» в 1923 году, имел такой успех, что был перепечатан всеми комсомольскими газетами союзных республик, вышел в свет и в Нью-Йорке в 1925 году в лояльно относящемся к нашей стране издательстве «Летающий Осип» под рубрикой «Новая русская современная проза».
Вот такой этот человек. Он давно на пенсии. Казалось бы, мог бы спокойно жить себе поживать на старости лет, но не такой у него характер. Сейчас закончил новую книгу воспоминаний и по-прежнему занимается творчеством Н. А. Островского, с которым встретился 55 лет назад. Именно Марк Колосов сказал Николаю Алексеевичу: «Книга написана хорошо, у тебя есть все данные для творчества». Сказал эти слова после того, как рукопись была отклонена литературно-художественным отделом издательства «Молодая гвардия». А 51 год назад, 15 ноября 1936 года, здесь, на улице Горького, 14, в квартире № 39 (квартире писателя), участвовал в обсуждении романа Николая Алексеевича «Рожденные бурей», в самом появлении которого (хотя и косвенно) он тоже принимал участие. Дело в том, что, когда автору романа «Как закалялась сталь» потребовались многочисленные архивные материалы для создания нового произведения, он решил переехать в Москву. Но переехать в столицу и тогда было делом непростым. Так вот, москвичом Николай Алексеевич стал при самой непосредственной, прямой помощи Марка Борисовича, который написал (вместе с Л. А. Караваевой) письмо в ЦК партии, ходатайствуя о квартире для Островского.
И сегодня Марк Борисович верен своему другу. В музее без Колосова неуютно. Говорит наш директор Г. И. Храбровицкая: «Марк Борисович присутствует на всех наиболее значительных вечерах, проводимых музеем. Зачастую народ идет на то или иное мероприятие, чтобы специально встретиться с Марком Борисовичем». Так было, например, когда совсем недавно в музей пришли молодые шведы и западные немцы. Они хотели встретиться с Колосовым. И он охотно откликнулся. В конце вечера все пели «Вперед, заре навстречу». А запевал сам Марк Борисович.

А Галина Ивановна Храбровицкая до сих пор работает в музее. Она теперь заместитель директора. А руководит музеем моя бывшая начальница Ольга Ильинична Девичева. Я очень люблю этот музей. И книгу «Как закалялась сталь» ставлю очень высоко. Часто ее перечитываю.

5 июня весь день работал. В 8.30 уже был в Бизнес-центре. Днем — у себя в офисе. Выпили по бокалу вина на работе. Сотрудники подарили мне подарки.
Вечером записал на камеру интервью с Юрием Беликовым, Владимиром Бояриновым, Игорем Харичевым и Андреем Коровиным.
Андрей пригласил меня на Волошинский фестиваль. Поеду в сентябре.
5-6 июня получил невиданное количество писем.
Некоторые поздравления как стихи. Или стихи как таковые. Не могу их не привести.

Сергей Сутулов Катеринич:

Дорогой Евгений!

Пользуюсь счастливой возможностью оказаться в числе первой сотни
поздравивших Вас с Днем рождения!
Ночь на дворе, а на душе светло — на белом свете живет Степанов!:)))
Творите, парите, любите!
Я думаю, что Россия не столь безнадежна,
как представляется на первый взгляд,
поскольку есть созидатели.
Старательные созидатели!
Созидательные старатели!
Виват Вам, Евгений!

Сегодня мне исполнилось 48 лет. Очень многие меня поздравили. Всем огромное спасибо!
Самый лучший подарок сделала дочка. Она сказала по телефону из далекого Берлина:
— Приезжай к нам скорее!

Звонит пожилая бабушка-филолог из города К.
— Дорогой Евгений Викторович, здравствуйте, я прочла Вашу книгу стихов. Я потрясена. Это самое лучшее, что я когда-либо читала. Декламировала Ваши стихи даже нашему духовенству. Им тоже очень понравилось.
Говорю:
— Спасибо сердечное за добрые слова. Я их, разумеется, не заслуживаю, но все равно приятно. Могу я Вам чем-то помочь?
— Да, можете. Мне нужно два миллиона семьсот тысяч рублей 30 копеек. Не хватает на квартиру.

Июль 2012. Смотрел финал первенства Европы по футболу. Испания — Италия. Про итальянцев много говорить не буду, у нас во дворе ребята играют лучше. Самое главное — у итальянцев нет физической подготовки, они просто не успевали за своими соперниками.
А вот испанцы очень интересны. Интересны мне как предпринимателю. Как устроена испанская система? Во-первых, у них все игроки равновеликие. Все — величайшие мастера. Во-вторых, у них блестящая физическая подготовка и взаимозаменяемость. Козырь испанских футболистов — короткий пас, видно, что на тренировках они постоянно играют в «квадрат» (это такой футбольный термин). Ничего нового испанцы не изобрели — в такой футбол уже лет 25 назад играл романцевский «Спартак». Но они довели свою систему до совершенства.
Побеждает сейчас коллектив. Это раньше один Марадонна или Зидан могли сделать игру, сейчас это невозможно. Невозможно это и в бизнесе.

С утра до ночи сижу в электронных сетях, понимаю: я уже полу-человек, полу-робот. Мыслю схемами, предложенными Интернетом.
Судя по всему: люди — это и есть гуманоиды. В каждом из нас — заложенная программа.

Не отвечаю одной женщине на письма. Она возмущенно пишет: «Я никогда Вам не забуду, что Вы меня угнетаете как женщину».

Скажи сам себе: я не поэт.
И тебе сразу станет легче.

В возрасте двадцати пяти лет я стал заведующим отделом поэзии милого толстенького журнальчика «Мы». И проработал на этой должности год, пока меня благополучно по собственному желанию не выгнали. За что — это отдельный разговор, весьма забавный. Об этом напишу попозже. А сейчас — о другом.
Как только меня назначили, я решил обзвонить ведущих, на мой взгляд, русских поэтов. Позвонил прекрасному лирику Владимиру Соколову (он прямо с дачи по телефону продиктовал мне несколько стихотворений), робко и безнадежно набрал номер божественно-недосягаемой Беллы Ахмадулиной (она, к моему вящему удивлению, не только сняла трубку, но и пообещала всячески содействовать новому журналу, вспомнив, что когда-то в молодости она с товарищами затевала самиздатовскую газету с аналогичным названием), обратился к Игорю Шкляревскому (он тут же прислал подборку). Ну и т. д.
Позвонил и Юнне Мориц, памятуя о том, что она написала много забавных детских песен для дуэта Татьяны и Сергея Никитиных.
Я представился солидно:
— Евгений Викторович, член редколлегии подросткового журнала «Мы», заведующий отделом поэзии. Мы бы хотели напечатать Ваши стихи для детей и юношества...
Юнна Петровна почему-то оказалась явно не в духе:
— Не дам я Вам никаких стихов, — обрушилась на меня лавина увесистых слов маститой поэтессы. — Вы, поколение старых редакторов, узурпировали детскую литературу. Сделали из нее посмешище. Нанесли ей колоссальный вред, печатая совсем не тех авторов... Так что, и не просите моих стихов — не дам!
Испугавшись собственной грозной значимости в детской литературе, я не стал спорить с госпожой Мориц, а трусливо постарался поскорее свернуть разговор.
Замечательная Юнна Петровна, видимо, имела полное право обижаться на «поколение старых редакторов». И откуда ей было знать, сколько мне лет — представился-то я солидно.
…Работая в «Мы», я также опубликовал подборку стихотворений Ольги Кучкиной, с которой мы тогда довольно часто общались. Подборка получилась очень интересная — Ольга Андреевна раскрылась в ней как яркий, прирожденный лирик. Стихи понравились и нашему главному редактору Геннадию Васильевичу Будникову.
— Да, старик, подборка Кучкиной — это удача журнала! — как-то раз признался он мне. — Молодец!
Однако, спустя буквально несколько дней, Геннадий Васильевич подверг меня суровой критике за публикацию стихов известной журналистки.
Я ломал голову, не мог понять — в чем дело? Почему ругают за то — за что вчера хвалили?
Все прояснилось чуть позже. Как мне рассказали «доброжелатели», Будников виделся с Альбертом Анатольевичем Лихановым, руководителем Детского фонда и нашим издателем, и получил от него за упомянутую публикацию нагоняй.
В свое время, когда Лиханов еще работал корреспондентом в «Комсомольской правде», у них — говорят! — не заладились отношения с Кучкиной.
С тех пор мне ясно: никакой объективности в литературно-журнальном мирке нет. И быть не может. Увы.

Заведуя в свое время отделом поэзии журнала «Мы», я решил напечатать стихи замечательного режиссера Эльдара Александровича Рязанова, которого считал и считаю достоянием нации. В самом деле, если бы не было таких рязановских шедевров, как «Ирония судьбы» и «Служебный роман», жизнь всего советского (постсоветского) народа оказалась бы намного беднее. Даже язык был бы другим. Цитаты из фильмов Рязанова прочно вошли в нашу речь. Вспомните хотя бы такие фразы, как «Ты меня уважаешь? И я тебя уважаю. Мы с тобой — уважаемые люди», «Какая гадость, эта ваша заливная рыба...» И т. д. Но это так — кстати. Вернемся к нашей незамысловатой истории.
Раздобыл я дачный телефон Эльдара Александровича. Позвонил. Разговаривал с ним минут пять, не больше.
Рязанов сказал:
— Я про ваш журнал еще ничего не слышал, но стихи дам. Оставлю на Высших Режиссерских Курсах подборку, а Вы сами выберете.
Буквально через несколько дней я подъехал на ВРК. Вахтер протянул мне увесистый пакет. Я вскрыл его. Вместе со стихами в конверте находилось коротенькое письмо. Оно начиналось так: «Дорогой Евгений Викторович!» (Это мое имя и отчество. — Е. С.)
Я понял: вот это и есть настоящая культура — уважение и расположение к другому человеку, даже если ты его практически не знаешь, даже если ты великий режиссер, а он — никому неведомый молодой человек.
Кстати говоря, Александр Сергеевич Пушкин письмо даже самому постороннему человеку подписывал следующим образом: «С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою. А. Пушкин».
Правда, от Пушкина у меня писем не сохранилось...

Общался с талантливым музыкантом, дирижером, художественным руководителем Государственного симфонического оркестра «Боян» Анатолием Ивановичем Полетаевым.
Он произнес замечательные слова:
— Не правда, что банкиры, торговцы — оплот и цвет человечества. Сколько бы сундуков золота они не имели — все равно не на их плечах держится мир. Мир держится на плечах творческих, созидающих людей. Художник (в широком смысле этого слова!) имеет одно название с Богом — Творец.

Многие годы по роду службы я делаю интервью с различными людьми. Заметил за это время следующее. Странное дело: чем незначительнее личность, тем увереннее ответы на вопросы. Что ни спросишь — на все тут же готов ответ. И о смысле жизни, и о природе человека, и о путях выхода страны из кризиса...
…Однажды (в 1998 году) я целый день общался с Чингизом Айтматовым. И поначалу был сильно разочарован в выдающемся писателе, огорчен его «простотой». От ответов на многие вопросы он просто уклонился. «Кто виноват в нынешнем финансово-экономическом кризисе?» «Не знаю». «Какие советы молодым людям Вы могли бы дать?» «Не возьму на себя смелость давать кому-то советы. Сказать, что один путь истинный, а другой нет — очень сложно. Каждый выводы должен делать сам».
Только спустя годы я начал понимать, насколько был мудр Айтматов, как точно он отвечал на вопросы.
Мудрость не в том, чтобы знать книжные ответы на вопросы (это просто невозможно!), а, видимо, в том, чтобы доходить до всего самому, «не отличая пораженья от победы», сомневаясь в собственных выводах и, в конце-концов, отдавая себе отчет в собственной слабости и микроскопичности на фоне необъятной и разумной природы. Как говорил один философ: «Я знаю, что я ничего не знаю».

В 1989 году я познакомился с выдающимся вратарем, поистине легендарным человеком — Львом Ивановичем Яшиным. Я делал с ним интервью для газеты «Семья», где тогда работал. Говорили мы в основном о проблемах детства, о благотворительности спортсменов. Но расспрашивал я легендарного человека и о многом другом.
Вот некоторые фрагменты нашей беседы.
— Лев Иванович, о Вас ходит много самых разнообразных легенд. Одна из них о том, как Вы в Южной Америке заработали кучу денег, а потом их пожертвовали. Было такое?
— Было. В шестидесятых годах пригласили меня на юбилейное торжество в Бразилию. На телевидении, прямо в студии, установили футбольные ворота. Приехали многие голкиперы. И среди них организовали конкурс: кто меньше пропустит мячей с одиннадцатиметрового удара. Приз — большая денежная сумма. Ну, я и выиграл этот конкурс, а деньги передал одному из местных детских домов.
— О Ваших спортивных достижениях поклонники знают, наверное, все. И сколько раз Вы становились чемпионом страны, и сколько пенальти отразили. Знают даже о том, что Вы — один из немногих советских спортсменов, которые награждены орденом Международного олимпийского комитета. Но вот о Вашей личной жизни информации меньше. Например, по «агентурным» данным нам стало известно, что Вы — страстный садовод-любитель, заядлый огородник...
— Я?.. (Лев Иванович от души смеется. — Е. С.) Я бы Вам посоветовал уволить всех Ваших «агентов». Меня в огород на аркане не затащишь. А вот рыбалка — это дело другое!
— А где ловите?
— Чаще всего езжу на Истринское, Можайское водохранилища. Но не только туда. Рыбачу везде, где есть хоть самый небольшой водоем. На донки, спиннинги ловить не люблю. Предпочитаю обыкновенную удочку. А на мормышку ловлю зимой. Очень это увлекательное занятие — рыбалка. Мы с моими старыми заводскими друзьями — Мишей Голуновым, Витей Оболиным, Толей Напольновым, которые до сих пор работают на заводе в Тушине — частенько выбираемся на природу, чтобы отдохнуть от нашего суматошного, суетного и, прямо говоря, немножко бестолкового мира.
— А на газеты, кино у Вас остается время?
— Времени катастрофически не хватает. Ведь я, хоть и на пенсии, но продолжаю работать тренером-консультантом ЦС «Динамо». А это — постоянные встречи с молодежью, футболистами наших динамовских команд, которых у нас две сотни. Успеваю, пожалуй, только прочитать газеты да телевизор иногда посмотреть.
— А книги? Какие из последних прочитанных книг Вам запомнились?
— Если честно, то ничего такого уж шибко потрясающего я в последние годы не прочитал. Отдаю предпочтение классической литературе, очень люблю мемуары. Особенно воспоминания наших великих маршалов (Жукова, Рокоссовского...) о Великой Отечественной. Может быть, оттого, что я — дитя войны, знаю о ней не понаслышке.
— В Вашей жизни было немало прекрасных мгновений. Какое-то из них наверняка врезалось в память особо. Расскажете?
— В далеком 1956 году возвращались мы с победной мельбурнской Олимпиады. До Владивостока доплыли теплоходом, а дальше через всю страну — поездом. И вот на одном из забайкальских полустанков ввалился в наш вагон старик в тулупе с заиндевелой бородой и спрашивает: «А кто здесь Яшин?» Оказалось, что он пешком прошел десятки верст зимней дороги до станции и принес в холщовой торбе большого вяленого омуля. «Отведай, — говорит, — сынок, с ребятами, и спасибо тебе за все!» Я, знаете ли, человек далеко не сентиментальный, но тогда даже прослезился и на всю оставшуюся жизнь запомнил человека, ставшего для меня олицетворением тех, для кого я всю жизнь играл в футбол.

В каком бы издании я не работал — всегда стремился найти и опубликовать стихи из редакционной почты. Причем, стихи не гладенькие, а «сюрные», зачастую нелепые, но в искренности своей милые и неподражаемые.
В газете «Семья» я придумал и вел рубрику «Культура и человек», там обязательно были стихи из самотека. Когда стал работать в «Крестьянской России», то посоветовал печатать стихи из редакционной почты ведущей полосы писем Марине Волковой. И, надо сказать, полоса писем стала, на мой взгляд, самой интересной в «КР».
Два года я редактировал «Вестник МОСЭНЕРГО». И в нем печатал самодеятельных — зачастую очень ярких! — поэтов.
В корпоративной газете «Госстрах», которой руководил четыре года, я с огромным удовольствием публиковал литературные страницы. Страховщики оказались многогранными людьми.
Сейчас хочу воспроизвести всего лишь несколько стишков из «Семьи».

Чем лучше писатели — тем они хуже. Хорошие писатели захватывают своими произведениями читателей, интригуют их, заставляют подражать своим героям. А герои-то, как правило, выдуманные. В итоге — читатели подражают фантомам. И хотят добиться того, чего вообще в природе не существует.
Я больше тридцати лет прожил, примеряя на себя судьбы героев литературных произведений. К тридцати пяти годам очнулся еле живой. Позади остались города, страны, прозябание в сытой, но глухой деревне, нищая жизнь на чужбине... Я хотел испытать то, о чем прочитал в книжках. Хорошие писатели меня увлекли.
Правда, в дороге я встретил свою любовь, в дороге у меня родилась дочь.
P. S. Говорят, что Майн Рид не был в прериях никогда. И все свои книги написал, не выходя из рабочего кабинета. А Эрнест Хемингуэй, по слухам, воевал не больше недели...

Когда-то я был тамбовским краеведом. Точнее — не тамбовском, а рассказовским. Рассказово — это районный центр в Тамбовской губернии.
Однажды я написал статью для местной газеты о связях Александра Сергеевича Пушкина с нашим городком. Редактор долго правил статью. В итоге она вышла под грозным заголовком «Пушкин в Рассказове», что весьма и весьма взволновало местную общественность. И, по слухам, городская власть даже намеревалась открыть в городе памятник великому поэту.
Сейчас же я хочу обратиться к не менее любопытной истории. Попытаюсь обозначить непостижимое влечение Владимира Высоцкого к нашей таинственной, как бермудский треугольник, Тамбовщине.

Помните песню —

Или эта ода труженикам интенсивного сельского хозяйства.

Правда, иногда Владимир Семенович проявлял не свойственную ему политическую близорукость, и тогда он не очень лестно отзывался о городе, который на карте генеральной «кружком отмечен навсегда!»
Имеется в виду стихотворение «Про прыгуна в длину».
В этом опусе есть такая неправильная строфа.

Но — ничего, мы, тамбовцы (или бывшие тамбовцы), не осудим поэта.
Все-таки Тамбовщину он, главным образом, прославлял.

В царское время редкий лицедей удостаивался дворянского звания. Думаю, это справедливо.
Творческие личности — отнюдь не всегда лучшие образцы небесного творения. Зачастую они — самые несчастные люди на земле — неуправляемые, болезненные (чаще всего психически), одержимые...
Понимая это, Высший Разум (Бог) дает им различные игрушки — балетные тапочки и виолончели, краски и холсты, авторучки и перья (а ими можно не только писать, но и убивать), чтобы танцевать, писать музыку и картины, стихи и прозу, драмы и комедии. Дает, чтобы они занялись хоть чем-то и не натворили «делов», дров не наломали.
Подумайте, чтобы учудил Сергей Есенин (помимо того, что он и так учудил!), если бы Господь не сподобил его поэтическим даром? Какие бы дебоши учинил, сколько бы пьяных драк (дополнительных!) устроил?
Если проследить историю тоталитарных режимов, то обнаружится весьма характерная закономерность: каждый диктатор — несостоявшийся художник (в широком смысле).
Сталин, Мао, Ким Ир Сен — поэты.
Ленин называл себя литератором.
Муссолини — журналист.
Гитлер — живописец.
Клинтон — саксофонист.
И т. д.
Не преклоняйтесь перед художниками. Но жалейте их, берегите, устраивайте им выставки, выпускайте их пластинки, печатайте их книги… Иначе миру несдобровать.

Ходил на пруд. Ребятишки наловили ротанов. Показали мне. Я похвалил ребят, завел с ними беседу. Одна милая девчушка стала рассказывать:
— Рыбы-то здесь в пруду много. Есть даже щука. Одна. Она раньше жила со своим мужем, а потом его поймали. И щука осталась одна. Мы ее ловить не будем. Мы только ротанов ловим.

Соседка кормит своего кота Шипа:
— Шипушка, котик, ешь, сладенький, ешь, золотой.
Вдруг подходит чужая кошка, точь-в-точь похожая на Шипа. Соседка кричит:
— Иди отсюда, брысь, пошла вон!
И опять кормит Шипа:
— Ешь, мой сладенький, ешь, золотой...

Ни в коем случае нельзя совершать никаких сделок с соседями. Ничего нельзя с ними менять. Даже если выгадаешь — соседи обидятся. Это плохо. А если прогадаешь — надуешься сам. Тоже плохо.

Был на даче. Ко мне подошла рыжая, пушистая кошка. Стала мурлыкать, тереться об ноги. Я ее впустил в дом. Отдал ей свою котлетку. Кошка понюхала — есть не стала. Легла на спину и сказала на своем нехитром кошачьем языке:
— Погладь!
Все живые существа хотят ласки, нежности. Иногда — даже больше еды.

Помню, в тамбовской губернии, в автобусе, один мужик в телогрейке размышлял вслух:
— Самая мудрая женщина на свете — смерть. Она равна для всех.
Видимо, этот мужик оказался отчасти прав.