Мне постоянно снятся три сна. Один из них — о школе. О том, что надо будет сдавать экзамен по алгебре, а я пропустил много занятий. Как сдавать? Что делать? Просыпаюсь всегда в холодном поту. Другой сон — об аквариумных рыбках. О том, что я забыл их покормить. Тоже просыпаюсь как ошпаренный. А в третьем сне я всегда летаю. Расставляю широко руки, выдвигаю вперед голову и... совершенно спокойно (правда, довольно низко!) в горизонтальном положении парю.
Я начал анализировать эти сны. Стал вспоминать школу. Учительницу по алгебре, которая с великим удовольствием ставила нам колы. Двойка у нас считалась нормальной отметкой. Когда она объявляла оценки за контрольные и самостоятельные — все замирали. И молили только об одном: лишь бы не кол, лишь бы не кол. Никто не хотел быть униженным. Двойки по алгебре мы воспринимали как подарки судьбы.
В детстве я долгие годы разводил аквариумных рыбок. Радости они мне приносили очень много. И ухаживал я за ними старательно. Каждую неделю ездил на Птичий рынок за свежим трубочником, мотылем. Но однажды забыл выключить нагреватель воды. Мои прекрасные золотистые барбусы, пузатенькие телескопы, агрессивные меченосцы погибли.
А вот почему снятся полеты над землей — точно не знаю.

Какое все же счастье — не бояться послать к чертовой матери — или еще куда подальше! — любого самого грозного начальника. Какое блаженство не бояться никого и ничего. Даже одиночества.
...И страшно лишь то, что уже ничего не страшно.

— Все, хватит, — твердил он себе. — Довольно, ни одной больше женщины, ни грамма спиртного. Трудиться, трудиться, трудиться!
Он дал себе слово больше не транжирить себя! И сдержал слово. И писал 10000000000000000000000 лет. И написал 10000000000000000 хороших книжек. А потом вышел во двор покурить, расправил сгорбившиеся плечи, затянулся и подумал:
— Вот бы хорошо было почитать мои книжки кому-то!
Навстречу ему вышел голубоглазый муравей, неунывающий житель Земли, и сказал:
— Читай мне!

1970 год. Зима. Мне 6 лет. Мы только-только переехали из нашего старого частного кусковского дома в квартиру. Мы с братом познакомились с пареньком Колькой и его сестрой Олей. Стали вместе на улице разводить костры и печь в углях картошку.
Ничего вкуснее той картошки я до сих пор не ел.

Мне 10 лет. Я лежу в больнице. Ко мне приходит мама и приносит килограмм зефира. Целый килограмм зефира! Счастье.

Мне опять-таки 10 лет. Я занимаюсь в футбольной секции команды "Крылья Советов". И вот нам выдают талон на приобретение спортивной формы. Восторг, блаженство! Ура! Бегу домой. Держу этот прекрасный талон в руках. И — по дороге теряю его. Ну, как вам описать мое горе?
Мама меня спасла. Поехала на "Крылышки" и привезла новый талон.

1975 год. Возвращаюсь с тренировки по хоккею. За спиной огроменный рюкзак с амуницией. Еле-еле влезаю в автобус. Вдруг чувствую: кто-то мне помогает, поддерживает рюкзак, фактически заносит в салон. Оборачиваюсь: отец!

Фуршет в двадцать лет. Как бы побольше съесть!
Фуршет в сорок лет. Как бы поменьше съесть!

Только к тридцати пяти годам я начал расставаться с наивным романтизмом. Только к тридцати пяти годам я осознал, что "Обыкновенная история" намного глубже "Алых парусов". Только к тридцати пяти годам я понял правильность формулировок — незаменимых у нас нет и свято место пусто не бывает. Сегодня женщина с тобой, завтра — если поменяется хоть в чем-то ситуация! — окажется с другим. Одна моя подруга, прекрасная, голубоглазая Ирочка, однажды сказала мне поразительные слова, которые тогда, года три назад, меня обидели: "Если ты не будешь любить меня — я тут же тебя разлюблю. Невзаимная любовь не выживает. Если ты уйдешь, я найду другого, на кого смогу выплеснуть с в о и чувства". Теперь я понимаю, насколько Ирочка оказалась права. Любой человек, прежде всего, любит себя самое. Это естественно. И не нужно искать никакого Абсолюта в земной любви. Его просто нет. Раньше я думал: но ведь только в Москве десять миллионов человек. Значит, нужно выбрать из этих десяти миллионов самого подходящего. Теперь понимаю: круг общения любого индивида — это пять-десять человек, а за жизнь мы встречаемся, в лучшем случае, с тысячей людей, из которых далеко не все милые дамы.
Марина Цветаева — святой бомж Господень! — вывела одну из самых мудрых теорем счастья: "Что другим не нужно — несите мне! Все должно сгореть на моем огне!" Вывод простой: никого не надо идеализировать, не стоит ждать какого-то сверхчеловека в своей жизни. Лучше любить того, кто рядом, кто, грубо говоря, подвернулся под руку... Юрий Любимов вспоминал по телевизору, с каким трудом утверждали Владимира Высоцкого на роль Гамлета на коллегии Министерства культуры СССР. Чиновники хотели видеть в этой роли кого-то более осанистого, представительного.
— А мне и этот сойдет! — отвечал Любимов.

Покупаю рубашечку. 1500 рублей. Как же дорого!
Покупаю новый печатный станок. Несколько тысяч у.е. По дешевке, по дешевке!!!

Осень. Холодно. Заказал в квартиру стеклопакеты. Приехал замерщик. Забрал 100% предоплаты. Через неделю приезжают мастера устанавливать. Один из них — в стельку пьяный. Интересно, такое возможно где-нибудь еще? Даже в Африке?

Одесса. Привоз. Женщина на рынке спрашивает у продавщицы:
— У вас баклажаны есть?
Продавщица уточняет:
— Синенький хочешь?

В нашем магазине работает одна полуглухая пожилая чудесная продавщица. Она не слышит, сколько ей нужно взвесить товара (овощи, фрукты). И взвешивает столько, сколько ей заблагорассудится.
— Марь Иванна, мне полкило картошки.
— Хорошо.
И взвешивает два килограмма апельсинов.
— Пожалуйста, петрушечки пучок.
Получаешь килограмм морковки.
Я поначалу это все довольно нервно (хотя виду и не подавал) переживал, а потом понял: ей виднее. Пусть продает, что хочет.

Ходил на рынок за овощами. Неожиданно укусила оса. Боль. Как будто обжегся. Спрашиваю у продавщицы:
— Что делать?
— Срочно растирай руку землей!
Растер. Полегчало. Спасибо продавщице.

Главное — чтобы каждый мог повторить другому человеку то, что говорил о нем с третьим. Тогда в ноосфере окажется меньше бранных, грязных слов. А, следовательно, люди будут более одухотворенно вписаны в окружающий мир.
Пока же мы за глаза друг друга костерим, а в глаза — льстим. В итоге — в отношениях между людьми нет ни христианского всепрощения, ни правды. И нет, увы, всеобщей гармонии.

В юности я активно занимался боксом. Тренировался каждый день. Иногда два раза в день. На ринге мне было безопаснее и комфортнее, чем в нынешней повседневной, обыденной жизни.

Как всегда, часами говорили с Юрой Милоравой о поэзии. Договорились до того, что поэзия — это лепет, бормотание. Поэт — юродивый, шаман, а не герой. Кажется, здесь никто больше так не думает.

Юра Милорава о поэзии:
— Европа давным-давно отказалась от рифмованных стихов. Это уже устаревшая технология. В космос нельзя полететь на керосине. Мы отстали на несколько веков. Сейчас писать в рифму — то же самое, что ходить в цилиндре или строить дворцы с колоннами. Мы живем в своем мире, не считаясь с реалиями окружающего пространства. Как за железным занавесом. И пишем, пишем бесконечные сюжетные стихи, которыми нельзя выразить время.
Я с Юрой отчасти согласен. Хотя не считаю рифму страшным атавизмом. Я солидарен с Юрой в том, что сюжет противен естеству поэзии. Сюжетные стихи — это, скорее, проза.

Часто думаю о творчестве Юрия Милоравы. Он сделал главное — полностью убрал из стихов сюжет, видимую логику. В русской поэзии этого в полной мере ранее не удавалось никому. Интересно, что к такому стилю Милорава пришел не сразу, он писал и публиковал еще в Тбилиси, на Родине, вполне традиционные стихи.

Мы с Юрой Милоравой пришли в гости к профессору Юрию Орлицкому в РГГУ. Он, увидев нас, улыбнулся своей неподражаемой улыбкой:
— Ребята, как я рад вас видеть. Мне так понравились ваши новые книжки!
Я даже удивился:
— Юрий Борисович, Вам, правда, понравилось?
— Да. В полиграфическом смысле...

К. А. Кедров:
— Теперь я точно знаю, в чем отличие поэзии от непоэзии. В новизне. Важно, чтобы была своя — новая! — интонация! Своя интонация — синоним новизны.

Заезжал в гости к К. А. Кедрову. Он одобрил журнал "Дети Ра". И добавил:
— Готовьтесь. Теперь Вас и Ваш журнал будут поливать грязью еще сильнее.
— Почему?
— Потому что журнал хороший.

Заходил в гости к Кедрову и Кацюбе. Константин Александрович и Лена вычитали свои материалы — верстку журнала "Дети Ра".
Беседовали на разные темы. Речь зашла об интервью Александра Кушнера, опубликованном в "Новом мире", где он называет Велимира Хлебникова сумасшедшим.
Лена Кацюба заметила хорошо:
— Лучше быть сумасшедшим Хлебниковым, чем нормальным Кушнером.

К. А. Кедров — очень уравновешенный человек. Спокойный, улыбчивый. Хороший. А недоброжелателей у него — пруд пруди... Вопрос "почему?" задавать не будем.

Разговаривал по телефону с К. А. Кедровым.
Он:
— Женя, спасибо Вам за спонсорскую помощь нашему журналу (я дал немного денег. — Е.С.). Но стоит ли писать, что Вы спонсор? А то ведь в номере мы печатаем и Ваши стихи. Скажут еще, что Вы купили эту публикацию.
— Константин Александрович, Вы же предложили мне напечататься до того, как я предложил Вам помочь... Так что все честно. А то, что скажут, меня уже давно мало волнует.
Кедров согласился.

Лена Кацюба на одном филологическом семинаре предложила нам сфотографироваться втроем: академик Ю. С. Степанов, я и Кедров посередине.
Кедров сказал:
— Получится фотопалиндром.
Так возник еще один поэтический жанр.

1988 год. Я стажер и литературный консультант отдела литературы журнала "Огонек". К нам часто заходит Евгений Александрович Евтушенко, который ведет антологию "Муза ХХ века". Почему-то разговорились с ним о поэте Денисе Новикове. Евтушенко:
— Талантливый парень. Но ему надо бы добавить в стихи немного Есенина...
Напророчил.
P.S. Новиков — по-моему, выдающийся и недооцененный поэт.

Очень милый человек Евгений Александрович Евтушенко однажды в молодости здорово написал.

Будем же и мы за все благодарить Судьбу.

Разговаривал с Данилой Давыдовым. Пожаловался ему, что выпустил как "великий" типограф книгу с опечаткой на  о б л о ж к е.
Мудрый Данила успокоил:
— Книга без опечатки — не книга.

Заезжал издатель Александр Давыдов. Мы совместными усилиями выпускали книгу одного французского поэта. Разговорились.
Саша:
— Если сейчас пятьдесят поэтических сборников продать — это уже хорошо. Люди перестали читать стихи. Наверное, и новую книгу Аполлинера было бы продать тяжело... Что же будет дальше?
В самом деле — что же будет дальше?

Очаровательная Лена, вдова замечательного русского прозаика Сергея Довлатова, рассказывала мне в Нью-Йорке, что Довлатов их таксу Яшку любовно называл Яковом Моисеевичем. Настоящий Яков Моисеевич (Андрей Седых) об этом знал, но ничуть не обижался. Однако рекламу газеты "Новый американец" (которую редактировал Довлатов) печатать в своей газете отказывался категорически.

Вилли Мельников в юности общался с Фаиной Раневской.
Рассказывает:
— Прихожу я как-то к ней в гости (она жила в высотке на Котельнической набережной), спрашиваю: "Как поживаете, Фаина Георгиевна?"
Она:
— Вильяма, друг мой, живу ужасно. Симулирую здоровье!

Фаина Георгиевна показывает рукой на собачку Мальчика:
— Вильяма, это моя последняя любовь…

Спрашиваю у Вилли:
— А кто тебя познакомил с Раневской?
Он:
— Высоцкий.
Я:
— А с Высоцким тебя познакомил не президент Кеннеди?
В общем, посмеялись. У Вилли, слава Богу, есть чувство самоиронии.

Вилли Мельников рассказывал на вечере памяти Дмитрия Евгеньевича Авалиани:
— Приезжаю как-то раз к Диме на дачу. Он обрадовался, попросил меня разжечь костер, чтобы мы приготовили еды. На растопку дал мне какие-то скомканные листочки бумаги. Я начал разжигать костер — листочки бумаги распрямил. Распрямил и ахнул — это были листовертни Авалиани...

Ходил в "Чеховку", в салон Лены Пахомовой, на вечер неизвестного мне поэта Крюкина. Встретил там — на фуршете — Евгения Даенина. Он говорит:
— Женька, я хочу тебя вызвать на поединок. Просто так. Без всяких причин.
Я согласился. Даенин занервничал и начал, ретируясь, уточнять:
— А у тебя сколько боев на ринге?
Я ответил, что девять. Женя обрадовался:
— Это мало. Я-то мастер спорта международного класса, так что мы драться в силу разной квалификации не можем.
Я раньше не верил Даенину, что он мастер спорта международного класса по боксу, а теперь верю. Он запросто мог подраться в "Чеховке", например, с Санджаром Янышевым или Яном Шанли. Чем не международный поединок!

1994 год. Кузьминский мне на Брайтоне:
— Поэт — это, прежде всего, легенда. Пушкин — легенда. А Тютчев… И баб-то он любил, и резв был, а легенд нет. И интерес к этому великому поэту небольшой.
Помимо продукции необходим имидж.

1995 год. Я опять в гостях у Кузьминского на Брайтоне. Речь у нас, нищих стихоплетов, зашла о ценах на недвижимость в Нью-Йорке.
Костя:
— Можно дом купить и за три тысячи. Например, в Гарлеме. Но в придачу надо покупать автомат Калашникова.

9 апреля 2004 года потное прокуренное отдающее ходынкой оги ждут алексея хвостенко человека-легенду советского чемпиона андеграунда парижского преуспевающего живописца и по слухам алкаша и наркомана певца команды аукцыон нынешнего российского гражданина спасибо цитирую нашему президенту путину билет 250 рублей хвоста нет 10 минут 20 минут полчаса встречаю вадима месяца он рассказывает что постится какие-то наглые бабы и местный халдей пытаются согнать меня с места крича что они лучшие друзья хвоста через час появляется алексей львович весь в черном молодой старик извиняется слава богу за опоздание публика в основном молодежь неистовствует в экстазе я вспоминаю 1991 год париж скват брошенная фабрика алексей наливает мне вино выпиваем едим рыбу я подтаскиваю ему какие-то железки для того чтобы он их вмонтировал в свои скульптурные композиции я прежде всего художник говорит хвост а меня знают по давней песне под небом голубым какая-то скватовская русская тетка отчитывает мальчиков-арабов за то что они насрали на фабрике 1991 год и вот 2004-й хвост поет в оги нутро надрыв тонкие пьеро черты лица романс неожиданный голос гибрид высоцкого и алеши дмитриевича текст незамысловатый а поэзия есть голоса нет но голос есть потом хвост улетает хвоста нет но хвост есть хвост кометы

В конце сентября 2008 года был в Пен-клубе на открытии сезона. Разговаривал с З. Б. Богуславской, А. А. Вознесенским (они сказали, что читали мою рецензию в "Знамени" на сборник поэта "Тьмать" и пообещали дать стихов в "Дети Ра"). С А. Г. Битовым почему-то завели речь об их дружбе с А. С. Кушнером ("мы дружим с 1956 года", — заметил Битов). Я всем раздарил свою газету "Литературные известия". Картина была забавная: сидят рядком русские классики: Яков Костюковский (он написал сценарий "Бриллиантовой руки"), Андрей Вознесенский, Константин Кедров и читают мой пропагандистский листок. Жаль не сфотографировал.

9 октября 2008 года был на записи передачи "Апокриф". Речь шла об образе Солнца в русской литературе. Участвовали Андрей Макаревич, Олег Кулик, Лариса Рубальская…
Макаревич меня поразил, сообщив, что в России всего 10 солнечных дней в году. Вот уж никогда не знал.
Ерофеев спросил у Макаревича, есть ли в его стихах образ Солнца? Бард и кулинар задумался. Я, набравшись смелости, подсказал с галерки — "Солнечный остров". Макаревич согласился.
Ерофеев, как выяснилось, — очень опытный и авторитарный ведущий. И хозяин (в фигуральном смысле) передачи. Дает слово только тому, кому считает нужным. Тянет одеяло на себя. Все остальные работают на него. Пиарит он себя с большим удовольствием.
Я тоже не растерялся. Успел пропиарить "Детей Ра" и Элану, поэтессу и совладелицу журнала. Вырежут-не вырежут — не знаю.

Пожилой и очень талантливый писатель Кирилл К. спрашивает меня:
— Евгений Викторович, пойдут ли мои заметки в этом году?
— Да, конечно, Ваш текст стоит в текущем номере.
— Какое замечательное слово — "стоит", — отвечает писатель, — В моем возрасте это осознаешь особенно хорошо.

Мой старший товарищ писатель Валерий Николаевич Казаков любит надо мной поиздеваться. Когда здоровается, непременно говорит:
— Здравствуйте, батюшко-отец Солнца.
Я всегда обижаюсь:
— Ну как Вам не стыдно!
Он отвечает:
— Ты сам виноват. Есть дети Солнца. Это авторы журнала "Дети Ра". Ты этот журнал породил, значит, все правильно: ты отец Солнца.
В общем, и смех, и грех.

Звонил знаменитый поэт Александр Е.
— Евгений, я поставил в квартиру ризографы, помогите найти заказы.
Я удивился:
— А как Вы дошли до жизни такой? Вам же, поэту, это быстро надоест!
Он не соглашается. Ему нравится, что у него дома мини-типография.
— Эх, мне бы еще переплетный станок и резак, — вздыхает поэт.
Я его, конечно, понимаю. Десять лет назад я и сам был таким романтичным ризографистом.

4 октября, дожидаясь одного приятеля, гулял по Москве в районе Патриарших прудов. Прекрасный, конечно, город, очень похожий на Берлин.
Делать было нечего, зашел в риэлтерское бюро. Предложили "однушку" в районе Вспольного переулка. 35 квадратных метров в кирпичном доме. Стоит — 500 тысяч долларов.
Думаю, что теперь, в разгар финансового кризиса, цены упадут очень сильно.