Замерзать
Уходи, уходи, улетай,
Колокольчик, волчонок, беглянка;
По соленому льду, по лубянкам,
Проливая малиновый чай
На календулы и на дома —
Мне теперь не летать за тобою —
Ты отравлена глупой весною;
Позабудем — вздыхает зима,
Позабуду — закрою глаза,
Мне останется зимнее имя,
Я, наверное, буду с другими
Замерзать.

Артюховский курган

Нет дома, где родился,
нет школы, где учился,
нет роты, где служил,
страны, в которой жил.

Лишь холм от церкви с краю,
где спят отец и мать,
мне помогает, знаю,
себя не потерять.

Не нужны мы ни черту,
ни Богу,
и чем дальше,
тем это ясней.
Оттого и гляжу на дорогу,
как собравший манатки еврей.

Может, взять
да махнуть, в самом деле,
прочь от вечных разборок и бурь —
ведь глаза бы мои не глядели
на родную российскую дурь.

Раскручу запылившийся глобус,
Прошепчу:
— До свиданья, Москва…
И примчит меня чинный автобус
прямиком в Шереметьево-2.

Стюардесса проверит билеты,
оживет маячок на крыле…
Но окажется,
что, кроме этой,
нет земли для меня
на Земле.

Путь на север заступят деревья,
и, как мама, взойдет на порог
горевая тверская деревня:
— Ты почто нас бросаешь, сынок?

Я склонюсь с этой думою тяжкой,
я на юг погляжу.
Сквозь туман,
из Тамани, прадедовой шашкой
мне блеснет Артюховский курган.

Не умеешь выжить — ползи в собес с непокрытою головой.
Депутата огненный "мерседес" лихо мчится по кольцевой.
Скор слуга народа: он снял модель прямо с конкурса и как раз
с молодой подружкой летит в мотель под звучащий в салоне
                                                                                  джаз.
Он машину гонит на красный свет и не знает, что некий N
в 9.30 вышел из пункта Z в ожидании перемен.
Но Генералиссимус всех систем депутату не крикнет: "Стоп!"
в миг, когда тебя он собьет затем, чтобы въехать в ближайший
                                                                                      столб;
чтобы ты в одной из привычных поз в нарушение всяких квот,
словно в рай, на втянутом брюхе вполз на блестящий его капот.
Соверен, забывший про тормоза, раб, мечтающий о тепле, —
вы сейчас впервые глаза в глаза сквозь дыру в лобовом стекле.
Обложи его напоследок, врежь проходимцу и стервецу!
Но глядишь бессмысленно в эту брешь, что свела вас лицом к
                                                                                    лицу.
И уходит вверх поминальный блюз, просочившийся из дыры
меж двоих, что лягут в корзинки луз, как столкнувшиеся шары.

С окна, что осень заелозила,
содрав пожухлые газеты,
ты окунешься оком в озеро,
преобразующее в зеты

нули огней. Твоя ирония
насчет известного семейства,
где Петр и кроткая Феврония,
не столь смешна, сколь неуместна.

Возможно, где-нибудь в Рейкьявике
или заснеженной Рязани
они плывут во тьме рука в руке,
блестя открытыми глазами.
Совмещены две тонких линии,
две голубеющие жилы
счастливцев, что совместно приняли
тот яд, что жизнь им предложила.

Мешают спать пальба учебная
и снега шорох тараканий.
Мерцая, как луна ущербная,
двоится ложечка в стакане.

Поймав обрывок сна летучего
или крещенского гаданья,
он вдруг окликнет: "Помнишь Тютчева —
кто смеет молвить: до свиданья?.."

Ритм отстучав рукою правою,
она продлит, перебивая.
И на стекле кардиограммою
сверкнет морозная кривая,

высвечивая с перебоями
шкаф, скатерть, на которой вышит
бессмертник, и того, кто более
не притворяется, что дышит.

Образцы тишины:

тишина выжатая из звука
разбитой тарелки

необходимая тишина между двумя
ударами пальцев пианиста
исполняющего стаккато

мокрая тишина дождя
спрятанного в капле

глубокая тишина моря
проглоченного рыбой

огненная тишина затаившаяся
в чреве солнца

точная тишина вращения земли

ошеломительная тишина звездного неба

тишина уснувшая в тишине.

1
Я вспомнил вас священные слова
Сегеста Селинунт и Таормина
Отец и мать годами звали сына
туда где плоть ушедшего жива
Известняка рябая стлань мертва
но дышит жизнью как гнилая глина
в которой вместе с червьем мертвечина
дрожит не по законам естества
Сесть у колонны ощутить спиной
ребрящуюся избранность окружья
и зримая вещественность досужая
исчезнет прочь и станет все равно
где жизнь вершит веселый переход
в слепящее зиялище чернот

Тяжкие удары слышу я,
будто бы железная дорога
рвется на просторы бытия
в двух шагах от нашего порога.
Ветер поднимает в небо пыль.
Снег кружится над сухой осокой.
И моста опора, как костыль,
посреди реки торчит глубокой.

Я не сразу понял, что в груди
сердце может так тревожно биться,
словно показалась впереди
за песчаной отмелью граница.

Живу с тобою
Словно смотрю программу
"В мире животных".

жаворонки и совы
  на разных ветках
          утро. Метро

Отрочество. Осень

Ненавижу прошлое за то, что
было все не так, не там, не то,
ненавижу прошлое за тошно-
творное, топорное пальто,

за носки, стоящие под стулом,
за тупую нищенскую снедь,
за проклятье вечно быть сутулым,
лишь бы на соседей не смотреть,

за вранье, за стыд, за обжималки
по углам, за гонор взрослых — "ты",
за подлянку мелкую, за жалкий
детский бред, грошовые мечты, —

эти байки, сказочки, конь о конь,
жажда бегства, пот и страх погонь…
Отрочество! Что это за погань!
Да пожрет его святой огонь!

Чтоб о нем не ведая, не зная,
в детство наигравшиеся всласть,
прямо из младенческого рая
мы могли бы в молодость попасть —

а тогда одуматься, проснуться
и себя догадкой ослепить,
что без этой боли и паскудства
настоящей жизни не слепить.

На праздник Валентина
Я жду твое сердечко
величиной с кулак.
Не пошлую открытку
с виньеткой вместо тела,
а руки вместо буков,
живот вместо чернил,
с ударом вместо стука,
с убил вместо слюнил!

Не надо Мальчиша мне,
а надо Плохиша мне —
без тайны и без славы,
но систолою сфер!

Не очередь на почте,
А ЦЕПИ-ИЗ-ПЕРИЛ,
Приваренные прочно
к родил вместо дарил.