Сергей Алхутов — писатель философского толка, довольно «нашумевший» в кругах поклонников интеллектуальной прозы своим первым романом, вышедшем в издательстве «Livebook» в 2006 г. — «Царь и пес». За ним последовал роман «Возвращение Заратустры» (лонг-лист премии «Национальный бестселлер» 2009 года).
Очередная книга Сергея Алхутова затевалась опять как эдакий «роман о мироустройстве». Роман «Инвазия» должен был появиться на свет в одном из филиалов АСТ — как сочетание серьезной книги с коммерческой «заявкой». Но издание книги в холдинге АСТ не состоялось из-за мирового экономического кризиса 2008 года. И Сергей Алхутов нашел оригинальный способ издать книгу по собственной инициативе, но без радикальных собственных затрат — по «подписке». Двести будущих читателей вложили деньги в то, чтобы она вышла из типографии (тираж у готовой книги 600 экз.). В предисловии к роману автор откровенно признается, каким образом выпущена «Инвазия». А также рассуждает, много это или мало — двести человек — и приходит к выходу, что, когда люди «действуют вместе, оказывается, что их очень много (тут идут параллели с тремястами спартанцами и двадцатью восемью панфиловцами. — Е. С.)... Двести подписчиков сделали возможной книгу, которая в моих руках была всего лишь текстами». Она имела солидные шансы остаться «всего лишь текстами», ибо Сергей Алхутов не собирался издавать роман за свой счет, если не наберется достаточно подписчиков. Подкупает, что автор задумался о «нужности» его творений, а не поставил самоцелью выпустить их, и хоть трава не расти!.. Но каким философом был бы Сергей Алхутов, если бы не заглянул за черту ближайшей цели...
Подписка слегка походила на покупку кота в мешке: текста никто не читал. Получается, «соучастие» демонстрировало склонность подписанта к авантюрам, готовность прийти товарищу на выручку, доброе отношение к Сергею — но не качество книги. Но в итоге  двести знакомых внесли свой скромный вклад в издание третьей книги Сергея Алхутова. И «застолбили» практику издания книги за счет читателей — не правда ли, новая схема?..
Я тоже сдала на это дело некую сумму. Мотивация у меня была элементарная — дружески-гуманная. Но теперь, как подписчик, я имею право строже судить, оправдала ли книга ожидания.
Не вполне. «Инвазия» на фоне предыдущих книг Алхутова кажется менее состоятельным литературным произведением.
Как положено, книга предваряется издательской аннотацией:
«В книгу вошли роман “Инвазия” и цикл из пяти сказок “Сказки пещерных людей”. Герой “Инвазии”... заражен ментальным вирусом: у него выключен участок мозга, отвечающий за национальную принадлежность. Герой пытается осознать себя в новом качестве и найти своих. Действующие лица книги — спелеологи, невольно участвующие в зловещем эксперименте, поставленном российскими спецслужбами и направленном на изменение активности целых народов. После спуска в пещеру с героями происходят необычные события, но самое страшное ждет их на выходе... “Сказки пещерных людей” тематически объединены с “Инвазией”: их герои — тоже спелеологи... Книга предназначена широкому кругу читателей».
Кого как, но меня последняя фраза веселит: ничего, менее подходящего «широкому кругу читателей», чем проза Алхутова, я не могу представить! Даже Кафка с Генри Миллером — и те более «народны», на мой взгляд...
Сергей Алхутов предпосылает книге и собственное введение, где оговаривается, что, мол, герои его — спелеологи, но это не значит, что книга для них. Ведь и детективы пишутся не для бандитов и сыщиков, а военная проза — не для прапорщиков!.. «Любая история это история людей и история идей; таким образом, это история того, что человек может найти внутри себя», — предупреждает писатель. Сквозная тема прозы Сергея Алхутова — «то, что человек может найти внутри себя».
Заявка, сделанная в аннотации, серьезна и актуальна. Когда, если не сегодня, говорить о национальном самосознании и самоосознании, когда решать вопрос, чем так важна принадлежность к тому-другому народу?.. С другой стороны, когда еще современная литература становилась буквально филиалом школы внешней разведки, «пронизанная» сюжетными ходами с участием спецслужб?.. Понимаю, что бытие определяет сознание, но за литературу становится обидно... Неужели нет у нее другой «движущей силы», помимо спецподразделений и их интриг?..
Но самый прикол — дальше. Книга... мало соответствует обеим аннотациям. Повествование ведется вовсе не от одного первого лица. Чередуются главы, изложенные героем-рассказчиком (тем, над которым поставлен зловещий эксперимент — выглядящий как идиотская шутка: по пьяни на слете автору песен дали прочитать листок с абракадаброй!), — и главы, отстраненно описывающие похождения группы спелеологов. Между двумя сюжетными линиями связь надо искать с лупой. Спелеологи нисходят в пещеру под якутским озером, у которого репутация проклятого. Во главе спелеологов «сотрудники» Иван Иванович и Геннадий. Спуск нужен лишь затем, чтобы «отвлечь» спелеологов от того, что их изучают. За плечами у каждого отдельно взятого спелеолога своя жизненная драма: они когда-то... умерли за других. Сейчас они все мертвые, их меж собой агенты называют духами — но они не зомби, они «мертвые души». Они воспринимают себя, как живых, но друг друга — как мертвых. Члены экспедиции выбираются из-под земли с потерями. Одного из них убивают «кукловоды». В исходе истории, сплотившись, мертвые дают отпор Ивану Ивановичу, убеждая, что они живые и имеют право на собственный выбор поступка.
При чем тут вирус «анациональности»? Фиг поймешь!.. Правда, в это же время песенник, зараженный ментальным вирусом, уезжает неизвестно куда, чувствуя, что он не знает элементарных вещей, принятых в обществе. То он дарит женщине четыре цветка, то не в теме, сколько заплатить за проезд в автобусе (вот уж драма — так драма!..). Выходит из автобуса, встречает рыбака, предлагает ему идти с собой «ловить людей», мужик отвечает ему: «Ты, по ходу, не русский ни хрена» — и у жертвы эксперимента «щелкает обратно». Он умиротворенно засыпает, но, проснувшись, обнаруживает возле себя кукан с четырьмя рыбинами. Впору спросить: и что дальше?..
Впечатление — как от произведений Ионеску либо Беккета.
Похоже, автор аннотации напряг все силы и отжал «сухой остаток». Но аннотация не вполне корректна: с тем же успехом из романа можно вывести магистральную идею, что Земля — живое существо, нуждающееся в ласковом и бережном подходе людей. История «живых мертвых» заставляет апеллировать к христианской идеологии — жив лишь тот, в ком душа жива. В дискретном описании эксперимента звучат отклики знаменитой трагедии: «Тварь ли я дрожащая, или право имею?». А уж «Сказки пещерных людей» — настоящая старая мифология на новый лад, где в «шкуру» спелеологов помещены герои древних эпосов, созидающие мир и устанавливающие в нем свои законы. Они на разные лады склоняют тему «замены другого». Невыразимый герой «Сказок пещерных людей» появляется в сюжете последней из пяти сказок цикла, чтобы победить отца и примириться с ним. Тогда как о собственно трудностях человека, утратившего национальную принадлежность, толком сказано мало. В сюжетную ткань романа все время «врываются» собственные рассуждения писателя; получается, что автор озабочен данной проблемой, но через своих героев показать ее не в состоянии!..
Иными словами, возникает у читателя-подписчика соблазн «потребовать» (за свою доброту! — хотя уже назад не повернуть) более проработанного романа. Сделай нам, Сергей, понятно!..

Поэт Александр Брятов — яркий представитель новой творческой популяции: виртуальный поэт. В своем творческом становлении он прошел все «ступени»: портал свободного размещения стихов «Стихи.ру», где был одним из множества авторов, портал, работающий как литературный журнал, «Термитник поэзии», где Александр состоял в редколлегии, ЖЖ, где до сих пор обновляется блог, а «на стихи», точно на огонек, заходят читатели... Но свободный (даже регламентируемый редакциями!) литературный Интернет, как правило, интересен автору поначалу — пока «пробуются силы», «ставится рука»... Затем человек либо вырастает настолько, что выходит «в реал» (много литераторов стали известными либо приумножили популярность благодаря Интернету!), либо остается в закрытом литературном интернет-сообществе с малым числом единомышленников.
Александр Брятов вышел из сети в реальное литературное пространство. Подборки его стихов появлялись в «толстых» журналах «Новый Берег», «Звезда». Затем у него вышла «полновесная» книга стихов «Насекомое лето» — которую с удовольствием представляю читающей публике. Презентация сборника «Насекомое лето» проходила в Булгаковском доме.
Автора «Насекомого лета» я знаю еще с пор виртуального творчества. Наше заочное знакомство состоялось, когда, разыскивая на «Стихире» странички пишущих рязанцев, я открыла страницу Брятова — и была поражена стихами. Признаться, они бросались в глаза на фоне соседей по сайту. Не секрет, что к «провинциальной лирике», как и к «сетевой поэзии», отношение у профессионалов несколько скептическое, свысока. Оно, к сожалению, часто справедливо, ибо произведения «местных авторов» или «интернет-поэтов», при всем их формальном различии, одинаково несовершенны — оттого, что рассчитаны на небольшую и непрофессиональную аудиторию и пренебрегают многими требованиями, делающими из стихов — поэзию. Потому, собственно, авторами сознательно либо бессознательно и выбирается ограниченный круг «потребителей» их непритязательного творчества... Но тут мне встретился простой и почти гениальный образ в двух строках: «Окно пришторено, как сцена провинциального ДК...». И все дальнейшее чтение стихов Александра Брятова в сети я невольно выверяла по этому «камертону». Они (стихи) не разочаровали, звуча согласно и чисто.
Несколько слов об авторе: родился в Самаре, учился в Ленинграде на радиоинженера и там же занимался в литобъединении поэта Сергея Давыдова. Первому наставнику очень благодарен за то, что он никого не переписывал «под себя». В Рязань приехал по распределению, с тех пор в этом городе и живет. Пишет стихи «периодами»: полосы активного творчества чередуются с полосами «затишья». Очередной поэтический «спад» наступил, по словам автора, после издания книги. Что закономерно: книга словно бы подвела итог всего, что сделано прежде; надеюсь, что она же станет точкой отсчета нового этапа.
Стихи Александра Брятова, по сегодняшним меркам, эксклюзивны. Вот, например, очень «брятовские» стихотворения из книги «Насекомое лето» (микроцикл «Времена года. Четыре октета» — практически визитная карточка):

В самом деле, кто сейчас пишет пейзажную лирику? Она давно не в моде, не на пике мейнстрима — довольно экзотично выглядящие нынче поэты-почвенники при всем желании массовое течение не образуют. Экзистенциализм, обращенность внутрь себя, психоделическое творчество куда более характерны для поэтов нашего времени, чем природа как таковая и даже «городской пейзаж», неотъемлемая и важная часть символизма и акмеизма. Природа и погода перестали быть интересна поэтам. И тут сложно грешить на ХХ век!.. Как будто сглазил родную природу не кто иной, как А. С. Пушкин, пригвоздив словами: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть и равнодушная природа красою вечною сиять!». Природа, по определению, равнодушна к течению жизни! Меня не станет, а она продолжит сиять красой! Она неизменчива, независима от страданий человека, чужда ему своей непобедимой эстетикой!.. Отсюда рукой подать до формулы Глеба Шульпякова «Мир прекрасен, а человек умирает» (одноименное эссе опубликовано в журнале «Арион», № 2 — 2011). Глеб Шульпяков уверен, что «стихи — вне зависимости от формы и темы, которыми пользуется стихотворец, — бывают наполнены поэзией только в том случае, если рождаются из внутренней катастрофы, связанной с переживанием одной простой вещи: “мир прекрасен, а человек умирает”».
Не соглашусь, что сия коллизия единственная может и «дать толчок» стихотворному импульсу, и наполнить его результаты высокой поэтичностью. Можно и не выстраивать причинно-следственную связь между трагедией и поэзией. Не менее эффективно действуют на поэта и светлые чувства. Сколько ни насмехались бы над «Шепотом, робким дыханьем, трелями соловья» А. А. Фета, но... из русской лирики его стихи не вычеркнуть! Хотя они, по формальным признакам, безыскусные, пейзажные, описательные:

Один идейно-художественный предшественник лирики Александра Брятова буквально лежит на поверхности. Естественно, речь не о «копиизме» — угол зрения и фразеология Александра Брятова продиктованы уровнем культуры и образования человека ХХI века. Но как быть, если любование живой природой представляется нам архаичным? Как и хобби поэта, нашедшие отражение в книге — энтомология и палеонтология? Кто или что в микрокосме древнее, чем насекомые и камни?.. Задумавшись о таких, казалось бы, пустяках, как мимо ползущие букашки, невольно пугаешься, заглядывая в бездну времени...
Но «задумываться» и художественно претворять свои мысли, доказывают поэты, — свойство и качество вневременное.
Фета и Брятова роднят интонации: раздумчивые, безгневные, философские; дышащие верой в духовное начало мира (которое, в парадигме поэта, и сообщает миру сему гармонию и прелесть):

Конечно, в поэтике Брятова далеко не все благодушно и идиллически — встречаются и «неуютные» описания, вызывающие чуть ли не озноб своей натуральностью:

И, разумеется, современность берет свое, вторгаясь в стихи так же, как техногенные изменения вторгаются в пейзаж, добавляя ему уродства (порой, впрочем, очаровывающего своей дисгармонией):

Привлекает способность автора выдерживать образ от и до в одном и том же раз взятом ключе: уличный — так криминальный, медицинский — так болезненный, античный — так мифологический...

Вроде бы само собой разумеющееся умение, но оно делает честь технике стихотворца. Образы — важнейшая опора поэзии Александра Брятова, броская визуализация собственных представлений — его «конек». Настолько, что другим идейно-художественным источником его творчества правомерно объявить имажинизм, хотя он и считается почившей в бозе в первой четверти XX века школой. Да еще и дискредитирован отчасти громким заявлением С. А. Есенина, который отошел от имажинизма уже в 1921 году и в печати назвал занятия своих товарищей «кривлянием ради самого кривляния» за отсутствие, якобы, в их игре образов «чувства родины». Но пусть этот «приговор» останется на совести Есенина! Словно по иронии, один образ у Александра Брятова прямо перекликается с образом видного имажиниста Есенина — сравните: «Зеленые клювы листьев / горячее солнце пьют» (Брятов) и «Клененочек маленький матке / зеленое вымя сосет» (Есенин). Получается, оба «кривляются ради самого кривляния»?
Концепция главенства образа как такового, его выражения через эпитет, а развития языка через метафору не раз еще всплывет в русской поэзии ХХ века. Наверное, потому, что хорошие образы всегда актуальны.
В таком случае, Александр Брятов, несмотря на некоторую «старомодность» своих стихов (не сомневаюсь, что она декларируется намеренно, превращенная в важный элемент игры, какую ведет с читателем всякий уважающий себя литератор!), — поэт актуальный. По принципу: классика вечно в моде! Его состоявшиеся образы уместно признать поэтической классикой:

Мир в преломлении лирики Александра Брятова прекрасен, а поэзия в нем имманентно присутствует, а не возникает взрывом сверхновой, когда человек умирает. Она рождается, точно жемчужина из песчинки, точно ледяной узор из осадка, она кристаллизуется в понятные людям формы, когда подключается чуткий транслятор человеческого — любовного и пристального — взгляда. Как вам такая «гуманная» трактовка?.. Мне нравится!