Все завалено мертвыми бабочками,
время года изменилось в лице,
листья желтыми тапочками
валяются на крыльце.

Мертвых бабочек столпотворение,
леденящие взбрыки стрекоз
напоминают стихотворение,
где все строки наперекос,

где все буквы черными ртами
раскололи башку тишине,
а слова глубокими рвами
навсегда залегли во мне.

Бабочка — грамота, формула,
пропуск в книгу небес,
бабочка — яркая гранула
хрупких и вечных чудес.

...Опять проехал полустанок,
захлопнулась тугая дверь.
Но что за поезд без приманок,
без заморочек и потерь?

Стихи на стекла налипают,
как веки Вия тяжелы,
они тебя напоминают,
волчару из уральской мглы.

Проехал... выкрали мобильник,
пустяк, а все-таки улов.
Прощай ничтожный кипятильник
чужих страстей, досужих слов.

Поэт живет в наплыве строчек,
пусть отдыхают рифмачи,
он от рожденья одиночка,
знак бесконечности в ночи,

петля на горле, гладиатор
боев без правил. Дух зимы.
Он аватар, он ликвидатор
аварий взорванной земли.

Неслышно плывущая осень — богиня
с янтарною мушкой на желтой щеке,
зловеще-прекрасная, словно графиня
в помятом и пряном своем парике.

Зачем же пугал пистолетом, как опер,
тот Германн безумный — два «н» на конце?
Фальшивящий тенор, тот выкормыш опер
с жестокой гримасой на бледном лице.

Не лучше ль ему, потушив канделябры,
коснуться губами померкнувших плеч,
и тайна открыла бы черные жабры.
Такая игра точно стоила свеч!

Три карты, три карты — сграбастать в подарок,
зловещие цифры пьянят, как вино
узнать и взнуздать их заветный порядок
и куш долгожданный сорвать в казино!

Кураж не случился... в итоге три трупа,
обычно одна не приходит беда.
Черна и ворсиста, как шерсть у тулупа,
на серый гранит налипает вода.

Да, смерть терпелива, как пахарь за плугом,
когда до костей пробирает мороз.
А дальше?
                  Летящая невская вьюга,
да снежные букли склоненных берез.

Томятся в колоде три мрачные карты,
в картонном колодце. Все блажь и химера.
— Три карты! — Сквозь снежное вервие каркнет
вселившийся в ворона дух офицера.

...он видел свет на дне морей
и в век партийных упырей
он словно жил среди царей
и на таком играл кимвале
и улетал в такие дали,
где проницаешь с высоты
одни лишь главные черты.
...И с Моисеем был на «ты».

Ты приходишь мне чем-то помочь,
и опять я боюсь зарыдать,
нам обоим, обоим невмочь
в эту странную дружбу играть,

эту странную дружбу лепить,
как горбатого в сумраке дня,
ах, любовь, молодая Лилит
в синих искрах чужого огня.

И трещат кастаньеты фламенко,
твое платье похоже на сеть...
Ах, любовь моя, невозвращенка,
без тебя как мне жить, как стареть?