Перекличка поэтов
Константин КРОИТОР
ГОЛОС ЛАНДШАФТА
Кофе
Кофе
полумесяц. четверг.
дуновение нечисти.
что не спишь, человек,
посреди бесконечности?
или голоса нет,
или номер в немилости?
что молчишь, абонент,
посреди безлимитности?
или мир — пополам,
или сердце ограбили?
что грустишь, магеллан,
посреди географии?
барахло. письмена.
сумасшествие компаса.
что не спишь, космонавт
растворимого космоса?
дуновение нечисти.
что не спишь, человек,
посреди бесконечности?
или голоса нет,
или номер в немилости?
что молчишь, абонент,
посреди безлимитности?
или мир — пополам,
или сердце ограбили?
что грустишь, магеллан,
посреди географии?
барахло. письмена.
сумасшествие компаса.
что не спишь, космонавт
растворимого космоса?
Ключи
Храню дубликаты ключей,
как в зеркале памяти — ключник.
Ключи от бездомных ночей,
от комнат не лучших.
Ключи ко всему во дворце,
отмычки позорнейших скважин.
И каждый на страшном кольце
окажется важен.
Иных комбинаций в дверях
не вспомнит со временем палец.
Мой сон копотлив и дыряв,
как сумерки спален.
О, сколько мучений длиной
в ладонь и мучений коротких.
Все шорохи жизни дверной
на этих бородках.
как в зеркале памяти — ключник.
Ключи от бездомных ночей,
от комнат не лучших.
Ключи ко всему во дворце,
отмычки позорнейших скважин.
И каждый на страшном кольце
окажется важен.
Иных комбинаций в дверях
не вспомнит со временем палец.
Мой сон копотлив и дыряв,
как сумерки спален.
О, сколько мучений длиной
в ладонь и мучений коротких.
Все шорохи жизни дверной
на этих бородках.
Лошадка
Как утверждает учебник,
здесь остановится лошадь,
и утомленный кочевник
северный город заложит.
Речи сойдутся в промерзлом
каменном северном горле.
Будет раздолье ремеслам,
будет раздолье торговле.
Здесь приживутся каштаны.
Город, большой и красивый,
гордо покажет масштабы
двум пассажирам корзины.
Будет жесток и отчаян
тот, кто однажды ударит.
Вздрогнут распоры овчарен,
и пошатнется фундамент.
В доме качнется лошадка.
Поприще будет забыто.
Мы — это голос ландшафта,
как утверждает копыто.
здесь остановится лошадь,
и утомленный кочевник
северный город заложит.
Речи сойдутся в промерзлом
каменном северном горле.
Будет раздолье ремеслам,
будет раздолье торговле.
Здесь приживутся каштаны.
Город, большой и красивый,
гордо покажет масштабы
двум пассажирам корзины.
Будет жесток и отчаян
тот, кто однажды ударит.
Вздрогнут распоры овчарен,
и пошатнется фундамент.
В доме качнется лошадка.
Поприще будет забыто.
Мы — это голос ландшафта,
как утверждает копыто.
Идти
День прошел (номинальная четверть
безоглядного зимнего дня).
Городская бумажная челядь,
обитатели синего дна,
каждый в меру свою, поспешали
отрясти на пороге крупу,
к новостям и холодной пижаме,
к диктатуре в семейном кругу.
Придорожная лампа тускнела,
бытие погружалось в интим.
Есть такая работа у снега
— идти.
безоглядного зимнего дня).
Городская бумажная челядь,
обитатели синего дна,
каждый в меру свою, поспешали
отрясти на пороге крупу,
к новостям и холодной пижаме,
к диктатуре в семейном кругу.
Придорожная лампа тускнела,
бытие погружалось в интим.
Есть такая работа у снега
— идти.
* * *
Глаше Кошенбек
До снега белого дожив,
рисуешь вензельную букву.
Пришла зима, и верный джип
записан на переобувку.
И завтра ты его отдашь
в чужие жилистые руки
под вывеску «Шиномонтаж»,
где хладнокровные хирурги
четыре зимних колеса
ему поставят без наркоза.
Он спрячет мокрые глаза,
изображая незнакомство.
рисуешь вензельную букву.
Пришла зима, и верный джип
записан на переобувку.
И завтра ты его отдашь
в чужие жилистые руки
под вывеску «Шиномонтаж»,
где хладнокровные хирурги
четыре зимних колеса
ему поставят без наркоза.
Он спрячет мокрые глаза,
изображая незнакомство.
* * *
Дождь пройдет, и останется воздух
с ароматом древесных желез
и ночной утихающий постук,
словно ты на дороге живешь.
Дышишь легче, и дело не в пробках
и не в грузе, который исчез.
Дождь пройдет — это благо для бронхов
и, вообще, для обмена веществ.
А под утро еще надымишься,
наберешься тоски фонаря.
Сердце, в сущности, крепкая мышца,
очень жаль, не резиновая.
с ароматом древесных желез
и ночной утихающий постук,
словно ты на дороге живешь.
Дышишь легче, и дело не в пробках
и не в грузе, который исчез.
Дождь пройдет — это благо для бронхов
и, вообще, для обмена веществ.
А под утро еще надымишься,
наберешься тоски фонаря.
Сердце, в сущности, крепкая мышца,
очень жаль, не резиновая.
Серна
Горе мое, горе.
Необозримо, как горы.
И близок шаг в крах.
А радость моя — серна.
Призрачна и мизерна.
Обитает в горах.
Взгляд ее вдаль быстр,
как восхитительный выстрел.
Гильза в бездну звенит.
В спину карабинеру
смотрит черное небо.
Дуло смотрит в зенит.
Необозримо, как горы.
И близок шаг в крах.
А радость моя — серна.
Призрачна и мизерна.
Обитает в горах.
Взгляд ее вдаль быстр,
как восхитительный выстрел.
Гильза в бездну звенит.
В спину карабинеру
смотрит черное небо.
Дуло смотрит в зенит.
Натюрморт со шпателем
Дали долгожданное тепло.
Жидкость поступает в батарею.
В бланке не проставлено число.
За зиму я сильно постарею.
Шпателем ворочаешь по шву,
клонит вероломная дремота.
Скоро я таки переживу
все четыре возраста ремонта.
За окном Москва и москвичи.
Древние сказали: vita brevis.
У дневной молитвенной свечи
нет иного смысла.
Боль и время-с.
Все сказали верно и давно.
Те, кому неведом русский холод.
Сигарета свесила на дно
пепельницы хобот.
Жидкость поступает в батарею.
В бланке не проставлено число.
За зиму я сильно постарею.
Шпателем ворочаешь по шву,
клонит вероломная дремота.
Скоро я таки переживу
все четыре возраста ремонта.
За окном Москва и москвичи.
Древние сказали: vita brevis.
У дневной молитвенной свечи
нет иного смысла.
Боль и время-с.
Все сказали верно и давно.
Те, кому неведом русский холод.
Сигарета свесила на дно
пепельницы хобот.
* * *
С душой своей в чехле от контрабаса
я худо-бедно перекантовался
до тридцати
в пустых дворах и транспортных потоках,
среди друзей, любовниц и подонков,
вообще, среди...
Cижу теперь и ем сухой остаток.
Как много вас, пернатых и хвостатых,
и, в том числе,
родных, больных, вообще оголодавших,
а у меня всего лишь карандашик
в моем чехле.
я худо-бедно перекантовался
до тридцати
в пустых дворах и транспортных потоках,
среди друзей, любовниц и подонков,
вообще, среди...
Cижу теперь и ем сухой остаток.
Как много вас, пернатых и хвостатых,
и, в том числе,
родных, больных, вообще оголодавших,
а у меня всего лишь карандашик
в моем чехле.
Константин Кроитор — поэт. Родился в 1981 году в Москве. Учился на переводческом факультете МГЛУ. Образование н/высш. Живет в Москве. Печатался в журнале «Зинзивер».