Литобоз
Ведущий — Владимир Коркунов
Журнал «Зинзивер» № 9 / 2011 предлагает читателю поэтические подборки Сергея Зубарева, Лидии Григорьевой, Равиля Бухараева, Александра Петрушкина, Сергея Сутулова-Катеринича и Виктора Клыкова. В данном обзоре мы традиционно обратим внимание на поэтическую составляющую номера, а также на ключевую публикацию, которой можно назвать (объединив) раздел «Портреты поэтов».
В микрокосм стихов Сергея Зубарева помещены, казалось бы, несовместимые вещи, склеивающиеся так, словно здесь были изначально, отчего в небольшой по размеру текст может быть запросто помещен, к примеру, немалый отрезок истории человечества. Или чего другого, но с аналогичными космическими замашками. Это и танцующие «дикари и дети», которые, в то же время, «адекватные / цивилизованные / взрослые люди». Правда, их адекватность применима к миру, в котором «зачехлили души / и подключились / к пульту охраны».
В другом тексте автор отождествляет прогресс цивилизации с наличием туалетной бумаги. То есть в момент,
В микрокосм стихов Сергея Зубарева помещены, казалось бы, несовместимые вещи, склеивающиеся так, словно здесь были изначально, отчего в небольшой по размеру текст может быть запросто помещен, к примеру, немалый отрезок истории человечества. Или чего другого, но с аналогичными космическими замашками. Это и танцующие «дикари и дети», которые, в то же время, «адекватные / цивилизованные / взрослые люди». Правда, их адекватность применима к миру, в котором «зачехлили души / и подключились / к пульту охраны».
В другом тексте автор отождествляет прогресс цивилизации с наличием туалетной бумаги. То есть в момент,
когда во всем мире
закончится туалетная бумага
испарится вдруг разом вся
туалетнейшая бумага —
закончится туалетная бумага
испарится вдруг разом вся
туалетнейшая бумага —
человечеству, в следствии системного сбоя, придется «деградировать» вплоть до жертвоприношений. Это иронично, жестко, но и находится в одном шаге от самопародии. Опасное расстояние.
Взгляд автора намеренно антипоэтический, несколько отталкивающий, между тем, взращен на лирический основе, парадоксальной, словно вывернувшейся наизнанку. Это наиболее ярко проявляется в тексте: «притворюсь-ка я мудрым», где: «перестану реагировать / на жару и стужу / на дождь и метель / а также на новости», а: «стану придорожным камнем / цвета асфальта / по пути никуда ниоткуда / вдруг все пройдет мимо». Подметить это «мимо», выделить и остановиться именно здесь (а в этом стихотворении мы имеем дело с необычной концовкой, когда не стих подходит к своему логическому завершению, а слова останавливаются, становясь камнем) — пример поэтического умения, словом меняющего материю.
Взгляд автора намеренно антипоэтический, несколько отталкивающий, между тем, взращен на лирический основе, парадоксальной, словно вывернувшейся наизнанку. Это наиболее ярко проявляется в тексте: «притворюсь-ка я мудрым», где: «перестану реагировать / на жару и стужу / на дождь и метель / а также на новости», а: «стану придорожным камнем / цвета асфальта / по пути никуда ниоткуда / вдруг все пройдет мимо». Подметить это «мимо», выделить и остановиться именно здесь (а в этом стихотворении мы имеем дело с необычной концовкой, когда не стих подходит к своему логическому завершению, а слова останавливаются, становясь камнем) — пример поэтического умения, словом меняющего материю.
Из-под клюва сирени мальками —
он идет и четыре гвоздя
то ли крыльями, то ли руками
открывают у страха глаза.
он идет и четыре гвоздя
то ли крыльями, то ли руками
открывают у страха глаза.
Так приходит подборка Александра Петрушкина, страшно-непонятная, лирически-дерзкая, мистически-раздробленная. Описанный эпизод произошел в лесу, но не простом, а хромосомном, где пернатые руки ищут для кукушат слово в умерших, а некто, бегущий босиком, раздает дом, прилетающий за ним. Выписав эти ингредиенты в строчку, получаем стопроцентный хаос, нарезку кадров, в которой каждый образ отдельно выпукл, но как их собрать в единую картину? И главное — надо ли?
Говорить о стихах Петрушкина сложно, поскольку переплетения пластов понимания, смысла, находящегося над смыслом, лабиринтно связанного с разнообразными сюжетами (от Библии до условной Ливии), собираются в единое логическое звено, но — его собственного мира. Сознание раскалывается, сюжеты переплетаются, высокое на короткой ноге с низким, перед нами лирический мир. Или миф.
Если подходить к стихам Петрушкина с традиционной логикой, можно запутаться в пределах одной строфы. Но это тоже пример мышления, несколько искажающий наши представления об истине. Поэтому, беря за основу известные сведения о Мельхисадеке из Ветхого и Нового заветов, можно запросто остаться с носом. В Ветхом Завете царь Салимский встречает Авраама с вином и почестями, а в мрачном мире Петрушкина священник Всевышнего «сходит во ад», чтобы убедиться: «Мельхисадек по аду бродит и ад напоминает сад / Отполированный до лака». Сад, надо полагать, райский, и «во ад» Мельсадек сошел не просто так, а по причине того, что сад некогда (то есть не по вине царя) утратил порядок (отсылка к Адаму и Еве или их потомкам, то есть нам?). Все переворачивается с ног на голову. Священник — в аду, его визави — смерть. Над мирозданьем проводятся опыты потери («И гвоздь любви, забитый в небо, в повздошье спелых пауков, / Пока жена моя в отъезде разбитая на сто кусков».) Неуютный мир. Но чего не отнять — узнаваемый и свой, в котором даже стихи на злобу дня («Оставьте нефть и газ в покое!») оставляют эту злобу в качестве ширмы (со всеми причитающимися нефтью, газом и Каддафи), но восходят к надмирному восприятию: «Нас речь доставит скоро к сроку — звезда, гори, гори, полынь / И тяжело вздыхая Брейгель, мешает Вавилон / В Хатынь».
В рубрике «Портреты поэтов» представлены — весьма разноплановые «портреты» Анатолия Гуницкого, Александра Роскова и Сергея Ивкина. Творческий мир Анатолия (Джорджа) Гуницкого подан в виде статьи — отчета о творческом вечере «непостижимой кометы». Здесь и воспоминания о рок-прошлом поэта (автора текстов группы «Аквариум»), недолгое погружение в мир театра, будни музыкального критика, провозглашающего, что русский рок мертв и, конечно, стихи. Причем, верлибры. Автор статьи, Ольга Денисова, приводит цитаты из прочитанных стихов. Это и отголоски прошлого: «Нагие поезда, / Пустые города, / Пришедшие, увы, / В упадок навсегда», и день сегодняшний: «Одной из причин вечера А. Гуницкий называет то, что в последние полтора-два месяца у него появился целый цикл стихов новой для него тенденции. С небывалой активностью поэт стал использовать наречия, междометия, служебные части речи, соединительные знаки. Вспоминается его стихотворение: “...Весело живут части речи. Однако / Им — как всем нам, так называемым / Носителям языка — выбирать не / Приходится. Да и не из чего выбирать...”» В любом случае, стихи Гуницкого интересны не только любителям рок-поэзии, но и всем, кому любопытно, во что трансформируется опыт, полученных в бесчисленных концертах и гастролях, опыт, положенный в первую очередь на то, чтобы достучаться до слушателя, а теперь — и до читателя.
Статья Игоря Панина — о поэте, воспитанном на другой основе, народно-деревенской. Поэт Александр Росков родился в 1954 году, а погиб в 2011-м. Он был незаметен, но талантлив, его поэзия звучала тихо, но манила. Неслучайно Игорь Панин выделил неприметного (казалось бы) поэта из прочих авторов альманаха «Истоки» за 1988 год. «Последний поэт деревни» — название статьи, которая должна стать своеобразным некрологом не только поэту, но и его творческому миру, а заодно обратить внимание на неординарного автора, сумевшего выделиться среди сотен безликих деревенщиков и нашедшего свой голос:
Говорить о стихах Петрушкина сложно, поскольку переплетения пластов понимания, смысла, находящегося над смыслом, лабиринтно связанного с разнообразными сюжетами (от Библии до условной Ливии), собираются в единое логическое звено, но — его собственного мира. Сознание раскалывается, сюжеты переплетаются, высокое на короткой ноге с низким, перед нами лирический мир. Или миф.
Если подходить к стихам Петрушкина с традиционной логикой, можно запутаться в пределах одной строфы. Но это тоже пример мышления, несколько искажающий наши представления об истине. Поэтому, беря за основу известные сведения о Мельхисадеке из Ветхого и Нового заветов, можно запросто остаться с носом. В Ветхом Завете царь Салимский встречает Авраама с вином и почестями, а в мрачном мире Петрушкина священник Всевышнего «сходит во ад», чтобы убедиться: «Мельхисадек по аду бродит и ад напоминает сад / Отполированный до лака». Сад, надо полагать, райский, и «во ад» Мельсадек сошел не просто так, а по причине того, что сад некогда (то есть не по вине царя) утратил порядок (отсылка к Адаму и Еве или их потомкам, то есть нам?). Все переворачивается с ног на голову. Священник — в аду, его визави — смерть. Над мирозданьем проводятся опыты потери («И гвоздь любви, забитый в небо, в повздошье спелых пауков, / Пока жена моя в отъезде разбитая на сто кусков».) Неуютный мир. Но чего не отнять — узнаваемый и свой, в котором даже стихи на злобу дня («Оставьте нефть и газ в покое!») оставляют эту злобу в качестве ширмы (со всеми причитающимися нефтью, газом и Каддафи), но восходят к надмирному восприятию: «Нас речь доставит скоро к сроку — звезда, гори, гори, полынь / И тяжело вздыхая Брейгель, мешает Вавилон / В Хатынь».
В рубрике «Портреты поэтов» представлены — весьма разноплановые «портреты» Анатолия Гуницкого, Александра Роскова и Сергея Ивкина. Творческий мир Анатолия (Джорджа) Гуницкого подан в виде статьи — отчета о творческом вечере «непостижимой кометы». Здесь и воспоминания о рок-прошлом поэта (автора текстов группы «Аквариум»), недолгое погружение в мир театра, будни музыкального критика, провозглашающего, что русский рок мертв и, конечно, стихи. Причем, верлибры. Автор статьи, Ольга Денисова, приводит цитаты из прочитанных стихов. Это и отголоски прошлого: «Нагие поезда, / Пустые города, / Пришедшие, увы, / В упадок навсегда», и день сегодняшний: «Одной из причин вечера А. Гуницкий называет то, что в последние полтора-два месяца у него появился целый цикл стихов новой для него тенденции. С небывалой активностью поэт стал использовать наречия, междометия, служебные части речи, соединительные знаки. Вспоминается его стихотворение: “...Весело живут части речи. Однако / Им — как всем нам, так называемым / Носителям языка — выбирать не / Приходится. Да и не из чего выбирать...”» В любом случае, стихи Гуницкого интересны не только любителям рок-поэзии, но и всем, кому любопытно, во что трансформируется опыт, полученных в бесчисленных концертах и гастролях, опыт, положенный в первую очередь на то, чтобы достучаться до слушателя, а теперь — и до читателя.
Статья Игоря Панина — о поэте, воспитанном на другой основе, народно-деревенской. Поэт Александр Росков родился в 1954 году, а погиб в 2011-м. Он был незаметен, но талантлив, его поэзия звучала тихо, но манила. Неслучайно Игорь Панин выделил неприметного (казалось бы) поэта из прочих авторов альманаха «Истоки» за 1988 год. «Последний поэт деревни» — название статьи, которая должна стать своеобразным некрологом не только поэту, но и его творческому миру, а заодно обратить внимание на неординарного автора, сумевшего выделиться среди сотен безликих деревенщиков и нашедшего свой голос:
Всю эту осень я все ждал чего-то...
И вот, под невеселые дожди,
пришла Беда... И я открыл ворота.
Промолвил, усмехнувшись: «Заходи...»
И вот, под невеселые дожди,
пришла Беда... И я открыл ворота.
Промолвил, усмехнувшись: «Заходи...»
Эти строки как раз то, чего порой не хватает нашим «почвенническим» журналам — слов, которые трогают душу.
Евгений Степанов представляет поэзию молодого уральского поэта Сергея Ивкина. В начале статьи — небольшой экскурс в новейшую историю русской уральской поэзии, подарившей имена Юрия Беликова, Александра Петрушкина, Бориса Рыжего и других. И, наконец, — Сергей Ивкин. Его поэтика формировалась во времена гласности, когда потоки хорошего и плохого лились со всех сторон как из рога изобилия. Это, с одной стороны, породило у его поколения культурную безвкусицу, но те, кто смог выбрать верные лоции, смогли в полной мере насладиться не только свободой, но и недоступной ранее — при этом весьма высокого уровня — литературой.
Время синтезируется в творческом пространстве молодого поэта, преломляется. Слово синкретично. Впрочем, какое слово у Сергея Ивкина? Евгений Степанов делает пространную характеристику: «Литературная речь в его поэзии соседствует с офисным сленгом, современными жаргонизмами, аббревиатурами. «Barbie», порносайты, спамер, аукцион Sotheby, карточки оплаты «Мегафона», вписавшийся в «тойоту» «запорожец», ЖЖ, спреи, байда, СМИ... мелькают в его стихах, как некий гопояз (неологизм Ивкина?)
И на этом пестром и привычном фоне — в стихах! — Блок, Мандельштам, Парнок, Георгий Иванов, как символы высокой культуры. И — первый поцелуй, Беседа о Боге... То есть разговоры о главном — о душе, о любви, о жизни и смерти».
А среди приведенных стихов диагнозом поколения выглядят:
Евгений Степанов представляет поэзию молодого уральского поэта Сергея Ивкина. В начале статьи — небольшой экскурс в новейшую историю русской уральской поэзии, подарившей имена Юрия Беликова, Александра Петрушкина, Бориса Рыжего и других. И, наконец, — Сергей Ивкин. Его поэтика формировалась во времена гласности, когда потоки хорошего и плохого лились со всех сторон как из рога изобилия. Это, с одной стороны, породило у его поколения культурную безвкусицу, но те, кто смог выбрать верные лоции, смогли в полной мере насладиться не только свободой, но и недоступной ранее — при этом весьма высокого уровня — литературой.
Время синтезируется в творческом пространстве молодого поэта, преломляется. Слово синкретично. Впрочем, какое слово у Сергея Ивкина? Евгений Степанов делает пространную характеристику: «Литературная речь в его поэзии соседствует с офисным сленгом, современными жаргонизмами, аббревиатурами. «Barbie», порносайты, спамер, аукцион Sotheby, карточки оплаты «Мегафона», вписавшийся в «тойоту» «запорожец», ЖЖ, спреи, байда, СМИ... мелькают в его стихах, как некий гопояз (неологизм Ивкина?)
И на этом пестром и привычном фоне — в стихах! — Блок, Мандельштам, Парнок, Георгий Иванов, как символы высокой культуры. И — первый поцелуй, Беседа о Боге... То есть разговоры о главном — о душе, о любви, о жизни и смерти».
А среди приведенных стихов диагнозом поколения выглядят:
Стекающая сверху нагота.
Резиновое зеркало испуга.
Тот самый выход за пределы круга.
Тот самый выдох за пределы рта.
Резиновое зеркало испуга.
Тот самый выход за пределы круга.
Тот самый выдох за пределы рта.
В свежем номере «Нового берега» (№ 33 / 2011) неожиданно порадовала подборка Чарльза Буковски, о поэтическом наследии которого до обидного мало говорится в нашем литературном пространстве. Более того, перевод, выполненный Семёном Беньяминовым —
единственное пришествие Буковски в Журнальный зал. Буковски скандален, предельно антисоциален, его чувства и запросы зачастую низменны — типичный «апологет» американской культуры потребления. Но только слепой не заметит за этой мишурой заряд лирики, что пробивает напускное (или все же реальное?) зачерствение. И если в свое время Буковски (скончался в 1994 году) стал легендарен в циничной Америке (естественно, среди тех, кто был в состоянии воспринимать поэзию), то сейчас его стихи как нельзя актуальны в циничной, прозападной России, где лириком если и можно оставаться, то только скрытым, иначе засмеют.
я протянул ему письма поверх калитки и
сказал: «Я читал ваши книги»,
но он не ответил,
он лишь разглядывал свои письма,
и я сказал: «Я тоже писатель...»,
он все так же не ответил,
он повернулся и отошел,
и она смотрела на меня
с лицом, которое ничего не выражало,
затем повернулась и последовала
за ним.
сказал: «Я читал ваши книги»,
но он не ответил,
он лишь разглядывал свои письма,
и я сказал: «Я тоже писатель...»,
он все так же не ответил,
он повернулся и отошел,
и она смотрела на меня
с лицом, которое ничего не выражало,
затем повернулась и последовала
за ним.
Это фрагмент стихотворения «знаменитый писатель». Оно автобиографически-лирическое; инъекция славы, отравившая кровь — или душу? И кем он, протагонист Буковски, становится — циником или разочаровавшимся мечтателем? Стих художника о художнике, вычурная известность снаружи и хрупкий мир внутри. И сам текст, и подборка достойны того, чтобы быть услышанными, а потому оставляю ссылку: http://magazines.russ.ru/bereg/2011/33/u16.html
Буковски не раз называли графоманом. Но это не мешало ему быть поэтом. И лириком.
Буковски не раз называли графоманом. Но это не мешало ему быть поэтом. И лириком.