Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Наследие


НЕСКОЛЬКО СЛОВ…

Поначалу поэма называлась «Вадим». Саше двадцать четыре года. Он студент Литературного института, в семинаре Евгения Долматовского. Учеба заочная. В том году, когда Саша поступал — шестьдесят третий год — вышло распоряжение: дневное отделение снять, будущие писатели должны учиться заочно и вечерами, а днем постигать жизнь.
Саша постигал ее в издательстве у фантаста Днепрова в качестве редактора. И там он познакомился и подружился с Вадимом Борисовым, который впоследствии стал сподвижником Солженицына, редактором диссидентского альманаха «Из-под глыб».
Но это потом. А в ту пору — Вадим, коренастый розовощекий юноша в круглых очках, — частый гость в нашей Марьиной Роще, где мы тогда жили. Они с Сашей подолгу говорили и спорили. То был шестьдесят пятый год. В декабре Саша ушел с работы. И почти сразу же засел за поэму.
Новый, шестьдесят шестой год мы уехали встречать в Ленинград к друзьям. И там Саша продолжал работать над поэмой. К середине января он ее закончил. Несколько лет поэма называлась «Вадим». А в начале семидесятого Саша ее переименовал в «Зимние каникулы». Тогда в издательстве «Советский писатель» шла его первая, и при жизни единственная, книга под тем же названием, но поэмы там не оказалось. Напечатаны только отрывки из нее. Саша не считал свою первую поэму удачной и всю ее к печати не предлагал.
Кстати, летом шестьдесят шестого года в деревне Лигачево (мы снимали там полдома), он написал свой знаменитый «Полугород», а в шестьдесят седьмом году в Кратово, и тоже летом, «Прекрасную Алевтину» — свою третью поэму — «кормилицу», как он ее называл, потому что на всех выступлениях он читал именно ее. На любую публику она действовала безотказно. Обе поэмы напечатаны в посмертном сборнике «Добрым людям» (издательство «Советский писатель», 1991 г.)
Наш сын Митя Тихомиров с детства мечтал стать кинорежиссером и очень хотел снять фильм по поэме отца. В 2005 году это удалось. Фильм так и называется — «Зимние каникулы». Фильм понравился зрителям и получил несколько призов на кинофестивалях.
И пусть теперь и первая поэма Саши придет к читателю. В «Зимних каникулах» он соприкоснется с духом шестидесятых годов, почувствует Светлый Мир поэта Александра Тихомирова.


Лидия МЕДВЕДНИКОВА



Александр ТИХОМИРОВ



ЗИМНИЕ КАНИКУЛЫ
(ВАДИМ)

К шагавшим рядом чувствуя доверье,
Шли по поселку с четырех сторон...
Входили робко —
И скрипели двери
От серой пыли черных похорон.

Кому-то показалось непристойным,
Что, от всего на свете удален,
Склонялся живописец над покойным
И снова распрямлялся, удивлен...

У дома зашумели ребятишки,
У журналиста сморщилось лицо,
Мелькнули фиолетовые вспышки,
Лишь только с гробом вышли на крыльцо...

Уже виднелось кладбище на склоне,
Когда Вадим процессию настиг, —
Кто шел в обход,
Примкнув к большой колонне,
А кто бежал по полю — напрямик...

Смотрела сотня несплоченных душ
На воздух, от заката прокопченный,
Где нес академическую чушь
Над самым гробом старичок-ученый.

Спокойный до последнего момента,
Он кончил так —
«Прощай, поэт и друг!»,
Но глянул на кладбищенских старух,
Замялся, словно ждал аплодисмента,
И кто-то, впрямь,
В ладоши бухнул вдруг...

Чего-то ждали...
Потому не сразу
Студенточка (при брошке и в косе)
Вдруг крикнула беспомощную фразу,
И, почему-то, испугались все.

Остался горький на душе осадок,
Не забывалось долго, как назло,
И громкое —
Кончайте беспорядок! —
И тихое —
Поэту не везло...

Все кончилось...
Но было неспокойно —
Как бы себя карая за грехи,
Интеллигент (отчаянный какой-то!)
Читал толпе хорошие стихи.

Зеленая трава была примята,
Темнело быстро...
Утки шли домой...
И тут Вадиму встретились ребята,
С которыми он отдыхал зимой.



I


И для чего Вадима я окликнул? —
(Представлюсь, кстати —
Автор этих строк)...
Мы не встречались с ним с конца каникул,
И равно не скучали этот срок.

Я мало знал Вадима,
И, по сути,
Так и не понял,
Что в его душе...
Скажу лишь,
Что в каком-то институте
К диплому он готовился уже.

А, впрочем-ка,
Начну я по порядку —
Я о Вадиме б и писать не стал,
Но он оставил у меня тетрадку,
Которую я после пролистал.

С тех пор всегда —
Закрою только шторы,
Вадимова я вижу двойника,
И слышатся все наши разговоры
За каждою страницей дневника.

Передо мной поэма —
Как Эльбрус! —
И страшновато,
И топчусь на месте,
Но раз взвалил на плечи этот груз,
Поволоку, по крайней мере, с честью...

Но извините,
Ежели порою
Вадим себя неловко поведет —
Любая неестественность героя
От неуменья автора идет!



II


Друзья,
Свободу потерял я рано...
Вступил я в брак,
Как под холодный душ! —
Мне мать твердила —
«Подождал бы уж...» —
Но что возьмешь с упрямого барана?
Жена — студентка...
Да и я — студент, —
Нам с родичами — малоинтересно...
Те — часто недовольны...
Душно, тесно...
Да и дите мы ждали в тот момент.

Поэтому нам этой же зимою
Хоть для родных разлука — острый нож! —
Худой домишко сняли под Москвою —
Там воздух, лес...
Да и дешевле, все ж!

А в общем-то —
Не в дешевизне дело —
Моя бы мать не встала за ценой...
Да вот жена природы захотела,
А спорить с нею — точно со стеной!

И вот от снега чищу я дорожку,
Все окна в доме нынче зажжены.
И что замерз я, сетую немножко
На холод и на выдумки жены —

То доставай ей где-то апельсины —
(Как женщина беременна — беда!) —
А то решила справить именины,
Хотя их не справляла никогда...

Гостей все нет...
В поселке нелюдимо...
Вдруг —
Громкий смех...
И вот шаги скрипят —
Так я впервые увидал Вадима
В компании приехавших ребят.



* * *

...И хлопанье, и топот на террасе,
Но, близорукий,
Весь в снегу почти,
Вадим вошел,
Сказал смущенно — «Здрасьте»,
И поздравлял,
И протирал очки.

Пока за стол садились постепенно,
И комнатка гудела, как вокзал,
С подругою жены вошла Елена,
Которую почти никто не знал.

О ней мне говорили как о дуре...
Но скоро познакомился я с ней —
Елена знала толк в архитектуре,
И сплетника того была умней...



* * *

...Все разговоры около закуски,
О том,
Что рюмка первая колом...
Но грелась печь,
Был столик очень узкий,
И быстро зашумели за столом —

Мы все недавно посмотрели фильм
О тонкостях Нюрнбергского процесса —
Фильм был, конечно,
Не для простофиль,
И в тупике вдруг оказалась пресса.

Я очень долго убеждал Вадима,
Что если нам история не врет —
Любое преступление судимо,
И может быть ответчиком народ!

Что все тоталитарные системы
Заслуживают приговор один...
— Фашистское решение проблемы —
Меня тихонько перебил Вадим.

Дым коромыслом...
Записи Брассанса.
По тонкой свечке воск бежит ручьем...
И помню,
Что к Вадиму я бросался
И каялся —
«Народ — он ни при чем!»


Из дневника Вадима

«Благоговенье чувствую к соседу —
Сумел же навязать в один момент
С набитым ртом нелепую беседу
По поводу бездарных кинолент...
Что ж,
Для забавы вслед за ним поеду,
Но обвиню тебя,
Интеллигент!
Наш Пушкин был не маленького роста,
А ведь писал, свободою горя,
Без экивоков, —
Коротко и просто —
“Ура наш царь! Так выпьем за царя!”

И, кстати,
Тот же Александр первый! —
Был мальчик —
И задумчивый, и нервный —
Республиканец! —
Думал ли почем,
Что кончит лицемерным палачом?

Есть версия,
Что на дворцы и танцы
Царь посмотрел,
Сказал —
“Какой пустяк!”,
Сам опростился и потопал в старцы...
Я был бы счастлив,
Если б было так!


Решившись на такой эксперимент,
Царь, так сказать —
Герой — интеллигент!
Ну, а тебе-то, сколько?
Двадцать три?
Историю, а ну, перехитри!»



III


...Веселье продолжалось понемногу,
Но вот уже,
Найдя свои пальто,
Семейные отправились в дорогу
Тихонечко,
Чтоб не видал никто.

Охватывала первая усталость...
Танцующими парами прижат,
Вадим,
Уже пошатываясь малость,
В углу с Еленой пил на брудершафт.

Был крепкий чай,
Рассказывались планы,
И наступила тишь да благодать...
И лишь Вадим с Еленой были пьяны,
И их пришлось оставить ночевать.

Потом уборкой занялись некстати,
А гости расходились...
А потом
Вадим с Еленой спали на кровати,
И до утра не ведали о том...


Из дневника Вадима

«Я вдруг проснулся...
Холод невтерпеж!
Лежу впотьмах,
Задумчивый, как Будда...
Накрытый тяжким ворохом одеж,
Не понимаю,
Где я и откуда?
Опять, дурак, напился, как плебей...
А что это за тощее полено?
Что, женщина? —
Не помню,
Хоть убей!
И тут очнулся —
Господи, Елена!

Уж начиналась зимняя заря —
В окне зажегся розоватый иней...
Я щелкнул выключателем,
И зря —
Вся комната опять осталась синей.

Внезапно разболелась голова —
Сел на кровати,
Подпирая стену,
И понял —
Это люстры синева
Окрашивала спящую Елену!

Проснулась.
Огляделась,
Оробела...
А я сказал —
“Такие, вот, дела...” —
Открылась дверь,
Вошла хозяйка смело,
И с шутками на завтрак повела».



* * *

Неужто виновато потепленье,
Что, по сырому снегу семеня,
Ушла моя поэма в отступленье
И с любопытством смотрит на меня?

А может взял —
Да и сдержал поэму,
На полуслове обрывая речь,
Что понял вдруг —
Нельзя мусолить тему,
И надобно читателя беречь!

Но за мою, казалось бы, заботу,
Мне вдруг шепнули —
«Слушай-ка, орел,
Ты лучше нам давай свою работу,
А отступленья Пушкин изобрел!»

Прощайте все!
Прощай, моя свобода —
Сейчас начнется чрезвычайный суд —
Вокруг меня уже полно народа,
И классика в свидетели зовут!

Он начал речь, —
И поутихли в зале...
Но грохотал ямбический размер —
«Виновен — я!..
Вы все теперь узнали...
А выступит свидетелем — Гомер».

...Я в этой басне, кажется, неточен,
Она нескладна,
Словно этот день,
И холодна...
Сыра, пожалуй, очень —
И все же переделывать мне лень.

Сижу один, —
На улице ни звука...
И тянет в сон, как будто бы весной...
И впрямь —
Пишу,
А в скулах вязнет скука...
Смотри, читатель, —
Не зевни со мной!



IV


...Глухой зимою дни бывают ярки,
И вот теперь —
Раскалена плита,
И на диване свалены подарки,
И комната вся солнцем залита!

Оживлены картины и рисунки,
Сияет на стене ружейный ствол...
Так разгорелись радужные рюмки,
Что водка снова просится на стол!

А вот Елена завтракать не стала,
А к вешалке —
И ну пальто снимать...
И извиняться,
Что она устала,
И очень беспокоится за мать.

И,
На лице изобразив заботу,
Вдруг на колени грохнулся Вадим —
Помог надеть одну,
Другую боту,
И на вокзал Елену проводил.

Когда вернулся, мы перекусили,
Как говорится — тем, что под рукой...
Ну, а потом Вадима пригласили
У нас остаться на денек, другой.



* * *

...Читал друзьям отрывки из поэмы,
Но дальше дело повернулось так —
Вдруг кто-то удивился очень —
«Где мы?
Ужели перед нами Пастернак?»


И все же дал, действительно, промашку,
Произошла, действительно, беда —
Мой близкий друг припомнил старикашку,
Что выступил на кладбище тогда...

И попросил, на рукописи глядя,
Чтоб я учел его душевный крик,
Что это, брат, ученый, славный дядя,
И в наше время — редкостный старик.

Сказать, что я не летописец Пимен?
А может объяснить им как-нибудь,
Что я не мог тогда быть объективен?
Да только вижу, что не в этом суть...

Мы хоть кого готовы встретить лаем,
Но очень редко замечаем вдруг,
Что слишком часто видеть не желаем
Труда чужого и чужих заслуг.


Из дневника Вадима

«...Я хоть сейчас готов держать пари —
Нам, право, не дал бог таких талантов,
А эта вот девчушка, посмотри! —
Не меньше сотни бочек арестантов
Наговорила за минуты три...

А чуть спустя, веселая Елена
Из поезда махала мне рукой...
Пошел к ребятам — снегу по колено!

...И, все-таки, в кого же я такой?
И скромный вроде, вроде б не из выжиг,
А вот к чужим бесцеремонно влез —
Позавтракал, ну а теперь на лыжах
С главой семейства собираюсь в лес...»



* * *

Моя жена смущенного Вадима
(Поди ее упрямство одолей!)
В ушанку меховую обрядила,
А мне всучила свитер потеплей.

Еще мы только вышли за поселок,
Так стало жарко — хоть в сугроб вались!
Лыжня кружила меж зеленых елок,
То вниз летела, то скрипела ввысь...

То скатимся в овраг для интересу,
То отдохнуть садимся на пенек...
Когда устали, бегая по лесу,
То оказалось, что наш дом далек,

И долго бы промыкались, наверно —
(Уж было время около пяти!) —
Да нас нагнали дровни с птицефермы,
С которыми нам было по пути.

Когда с Вадимом завалились в сани,
Я моментально на ветру продрог...
Оранжевое солнышко в тумане
И серые сугробы у дорог.

Мела поземка и казалась дымом,
Качались дровни, словно навесу,
И вспоминался разговор с Вадимом,
Тот самый, что затеяли в лесу —

Заговорили про другие страны,
И горячо я высказал при нем,
Что мне те люди практицизмом странны,
А что вот мы духовнее живем!

Вадим сказал — «Не понимаю что-то...
Тут есть момент, что не могу взять в толк —
Ракета прогрессивней самолета,
Но для чего же бешеный восторг?»


Потом он удивил меня, не скрою,
Когда с улыбкой вывел силлогизм —
Ура, рабовладельческому строю!
Будь проклят, первобытный коммунизм!



* * *

Замечено, наверное, не всеми —
Но есть закон, придуманный не мной,
Что автор, выступающий в поэме,
Всегда наивней, чем его герой...

Идет зима. Уже тружусь недели.
Конец поэмы вижу вдалеке,
И не боюсь для достиженья цели
Пощеголять в дурацком колпаке!



V


...Мы у сарая побросали лыжи,
А там, самодовольны и горды,
Ворвались в дом — и сразу к печке ближе,
И терпеливо стали ждать еды.

И от блаженства сладкого такого,
Воды для чая черпая в сенях,
Вадиму крикнул — «Помнишь, у Толстого
В Отрадное поездку на санях?»

Другим моя восторженность не диво,
А вот Вадим, сощурившись на свет,
И усмехаясь как-то некрасиво,
Сказал мне... Впрочем, вот его ответ —

«Меня ты, верно, примешь за нахала,
Уж извини, а я к Толстому строг —
Ведь вот, художник... Показалось мало,
И он решил — а почему не бог?


Он гордость нации — с него и взятки гладки,
А пол-России не в своем уме —
Уверовали! Что ж, и все в порядке —
Сам — жив-здоров, сподвижники — в тюрьме.

В его усадьбе толкотня в передней,
К нему народ с котомками и без...
Он — истина в инстанции последней!
А сам в сомненьях, и умен как бес...

А смерть пришла, так чуть ли не в халате ль
Он от нее, уже не царь, не бог,
А просто очень старенький писатель
На полустанок прятаться убег...»

Вадим был зол, а мысль его неточной —
Я возразил, а мне Вадим — «Постой!
Толстой в душе почти тиран восточный,
Непротивленец... лицемер... Толстой!

Хотя, прости, намолотил я вздору —
От водки вечно что-то с головой —
Толстой... Толстой... Конечно, нету спору...
Да, спору нет — писатель мировой».



VI


Из дневника Вадима (запись сна)

«...Мерцает ночью старенький комод;
И вот — стоишь перед кухонной полкой
И кажется, уже который год
Все зимняя луна за синей шторкой...

Со лба рубашкой вытираешь пот,
И воду пьешь, что кажется прогорклой,
И все не смочишь пересохший рот...


Я после ночи форменный калека —
Мне снилось поле, побуревший лед,

Бредут два полуголых человека
И за собою тянут пулемет...

Ночь холодна, луны кривой огрызок —
Мы погибаем, мы сдаемся в плен —
Щадят одних киргизов и киргизок,
А мы молчим и не встаем с колен...

И вдруг — ко мне — “Ты нам идейно близок,
И потому пойдешь на кладку стен!”

Как правило, во снах мы все нестойки,
А я так вовсе разум потерял,
Не зная, для чего же нужен стройке —
Как каменщик, иль как стройматерьял?»



* * *

Пишу поэму, и все резче, резче
Я понимаю, в чем ее беда —
Незрелые по-юношески вещи
Писали раньше в детские года!

Ну а такого не было на свете,
И не найдешь, где спрятаны концы —
Уж нам под тридцать, ну а мы как дети,
У нас уж дети, а мы все юнцы.

И пишем, пишем — и все плохо, плохо,
Все над столом склоняемся дугой...
«Вадим», «Вадим» — поэма-нескладеха...
«Ганц Кюхельгартен», здравствуй, дорогой!



* * *

...Всю ночь влачившим тяжкие вериги
Вадим в то утро показался нам...
Мы пили кофе, брали с полки книги,
Тихонечко читали по углам.
Январскую ругали холодину
И собирались в город на концерт;
Концерт был редкий — повезло Вадиму,
Что оказался для него билет!

Как холодно в темнеющей округе...
Но на концерт поспели в самый раз —
Нам встретились знакомые супруги,
И я Вадима потерял из глаз.



VII


Из дневника Вадима

«...О боже, как я не был здесь давно!
Фойе в нервозном, предконцертном гуле...
Там — яркий свет, а здесь полутемно —
Курю себе в холодном вестибюле,
Гляжу в полузамерзшее окно.

Под фонарем при слабом свете желты,
Как будто их несчастней в мире нет,
Бродили озабоченные толпы
И спрашивали вежливо билет.

...Куда себя после концерта дену?
...Куда меня из дома понесло?
И тут увидел будто бы Елену,
И стукнул в дребезжащее стекло.

Когда я догадался, что похоже
Ей должен кто-то принести билет,
Она в окне состроила мне рожу,
А я похлеще скорчил ей в ответ...

Я в гардеробе ей помог раздеться,
Но все из рук валилось, как на грех,
И почему-то заболело сердце,
Когда пошли по лестнице наверх...

И точно паж, приставленный к Елене,
Уже к ребятам я уйти не мог —
Устроился у кресла на ступени,
По-гамлетовски, точно возле ног...

Маэстро сам играл на клавесине,
Звучал певицы голос ледяной,
Подсвечивалась сцена сине-сине,
И я не знал, что делалось со мной...»



* * *

Пиши себе, когда один в квартире,
Но мне взгрустнулось что-то, молодцу —
Поэмы нет, как дважды два — четыре,
А дело-то уж близится к концу!

И ведь старался делать все, как надо,
Но нет как нет, и недомолвок тьма,
Хотел бы думать — это все от склада
Вадимова смятенного ума.



* * *

...Все кончилось — на сцене только стулья.
И в раздевалку повалил народ...
Но чтоб жену случайно не толкнули,
Мы позже с ней спустились в гардероб.

Довольная, она мне все твердила,
Кто был хорош в концерте, хуже кто...
«Смотри» — и показала на Вадима
Елене подающего пальто.

В двух зеркалах Еленина головка...
Гасили люстры. Наступала тишь.
Вадим шепнул мне — «Знаешь, так неловко,
Но может нас сегодня приютишь?»



* * *

Когда неясно, как возникло чувство,
А уж герои в комнате одни,
О, автор бедный, ты не жрец искусства,
И, если хочешь, своднику сродни!

С Вадимом были мы не очень близки,
Не мудрено, что в их любовь не вник —
Я срифмовал Вадимовы записки —
А он нерегулярно вел дневник!



* * *

Наутро, подавляя в сердце смуту,
Вадим простился ласково со мной...
И лишь случайно в тяжкую минуту
Мы встретились на кладбище весной.

Елена же — привязчивое сердце
Довольно часто навещает нас.
Со смехом нянчит нашего младенца,
Рассказывая что-то в тот же час...

Об остальном судить придется вам уж —
Но если верить всем ее словам,
Она выходит за Вадима замуж,
Но им пока мешает что-то там.

И что Вадим (тут улыбнулись все мы)
Всегда с непроницаемым лицом,
Забыв, что «нет у нас такой проблемы»,
Ну что ни день, то ссорится с отцом!

Я больше вас задерживать не буду...
И все-таки Вадима не пойму —
Ему теперь и в институте худо —
Он там сказал о чем-то не тому.

Уж вы меня простите, бога ради —
Хочу поставить точку всякий раз,
Но любопытны записи в тетради...
На этой, все же, кончу свой рассказ.


Из дневника Вадима

«...Я чувствую уже, к чему приду.
Ну а пока, как будто в подземельи,
Глотаю пыль, все выход не найду,
Влачусь на четвереньках еле-еле,
И разговоры сам с собой веду.

Кругом темно — гляжу и вдаль, и возле,
Но лишь возня полубезумных крыс...
Хочу подняться — в спину лезут гвозди,
И охнув, снова пригибаюсь вниз.

И думаю, за что же нет пути мне?
И только через много-много лет,
Измученный, весь в грязной паутине,
Каким-то чудом выберусь на свет.

Наверно, май... И на просторе стоя,
В вечернем солнце став еще седей,
Увижу небо ясное, простое,
И недалеко, близких мне людей —

С души моей они снимают камень,
С моих висков стирают пыль и кровь...
Сейчас погладят белыми руками,
И я пойму, наверное, любовь.

В их взглядах нет ни зла, ни укоризны,
Они как будто говорят — “Смелей!
Тебе дано прислушиваться к жизни
И вместе с нами радоваться ей!»


1965-1966



Александр Тихомиров (1941 — 1981) — поэт. Опубликовал при жизни один сборник стихов — «Зимние каникулы», не считая публикаций в газетах и журналах, а также в альманахе «День поэзии». После смерти Александра Тихомирова вышло два новых сборника — «Белый свет» и «Добрым людям», включившие почти все его стихи. Стихи Тихомирова были также включены в состав Антологии русской поэзии XX века «Строфы века», а также в сборник стихов рано ушедших поэтов «Живое слово».