В кои-то веки Владимир Брайнин собрался слетать с женой на отдых в Египет, даже с боем прошел регистрацию, таможенный контроль и сдал вещи — хотел уже расслабиться и свободно вздохнуть, как вдруг оказалось, что вылет задерживается минимум часа на четыре. Самолет, по слухам, застрял то ли в Турции, то ли в Арабских Эмиратах. Да если бы один только этот чартер, так нет, сразу рейсов пять или шесть. В зале ожидания набилась масса возбужденного народа, стало душно и потно, негде притулиться, зато почти сразу объявились энтузиасты, начавшие собирать подписи, чтобы по возвращении обратиться в суд. Кое-как на кончике стула пристроив жену с ручной кладью, Брайнин попытался отыскать представителей авиакомпании, чтобы узнать точно, что происходит и каковы перспективы — он во всем любил точность и порядок, — но тех не было и в помине. Перед duty free начинался митинг. Брайнин не любил пустую говорильню, но деваться было совершенно некуда. Он подошел. В середине разъяренной толпы, размахивая руками, стоял в белоснежной блузе и в шортах старый знакомый Брайнина Алексей Свиблов, Леша, с которым Брайнин уже лет пятнадцать не виделся. Рядом с Лешей находилась пышнотелая, седовласая, с усиками, женщина, по виду прилично его старше. Впрочем, и сам Леша, хотя и оставался худощав, изрядно был помят и сморщен жизнью, совсем не красавчик-соблазнитель из хирургического отделения, каким когда-то его знал Брайнин. Леша тоже заметил Брайнина, приветственно махнул рукой и, на полуслове прервав речь, первый кинулся навстречу. Судя по экспрессии, с которой он бросился к Брайнину, Леша был слегка подшофе.
— Какими судьбами, старик, в Таиланд? — громко радовался Леша, удивляясь и обнимая Брайнина.
— В Египет, — слегка отстранился Брайнин, — на Таиланд не тяну. Притом море — везде море. Пирамиды еще ни разу не видел.
— Да, пирамиды великая вещь, — согласился Свиблов. — По случаю нашей встречи надо бы выпить. Я приметил хороший французский коньяк неподалеку. Да еще такая отличная компания, — Свиблов был просто в восторге. — Нам ведь надо часа четыре продержаться. Парадокс, кафе есть, коньяк, пожалуйста, а туалет по ту сторону государственной границы. Мы ведь с тобой уже не в России. Хоть умри, назад не пустят.
Свиблов подошел к жене, что-то шепнул ей на ухо, та кивнула в ответ. Леша представил ее Брайнину:
— Мой бывший коллега, эскулап высшей категории.
— Отпускаю Лешу ненадолго под вашу ответственность, — шутливо, но вместе с тем и слишком настойчиво сказала жена Свиблова. Брайнин отметил про себя ее плохо скрытое недовольство, но тут же и забыл о нем.
В кафе Леша оперативно принес бутылку коньяку, разлил по небольшим рюмкам.
— Ну, как живешь, — весело спросил он. — Мы с тобой, если память не изменяет, последний раз виделись лет пятнадцать назад, даже уже больше, на баррикадах.
— Да, — подтвердил Брайнин, — в ГКЧП. Ты тогда куда-то исчез.
Леша хитро улыбнулся.
— Видишь ли, — он снова поднял свою рюмку, и они выпили, — бывшая жена отпустила на баррикады, а я покрутился немного и сбежал к любовнице. Жаль, что там все так быстро закончилось. А ты торчал до конца? Свергал железного Феликса?
— Двое суток, — сказал Брайнин серьезно, не принимая игривый тон Свиблова. — Мы, может быть, были идеалистами в то время, но нам было за что сражаться. Дико устали от тоталитаризма и, как второго пришествия, ждали демократии, — Брайнин умел говорить красиво, но обычно стеснялся, сейчас же коньяк снял скованность, и он чувствовал себя в ударе. Много лет Брайнин молчал, а тут захотелось поговорить.
— Вот как, — снова усмехнулся Свиблов, — я не знал, что ты такой идеалист. Вроде бы всегда был себе на уме. А в девяносто третьем? — Леша снова наполнил рюмки.
— В девяносто третьем я стал другим, — задумчиво вспоминал Брайнин, — совсем другим. Я как раз затеял свое дело, и на меня тут же наехали бандиты. Обратился было в милицию, так там с меня запросили немалые деньги. Словом, дело пришлось бросить. Это и был мой момент истины. Я понял, что демократия — это не только выборы и слова на трибуне, а — люди. Они там спорили из-за власти, из-за собственности, из-за схемы приватизации, из-за амбиций, может быть, еще из-за чего-то, а до меня и моей семьи им не было никакого дела. Ни тем, ни другим. Политики всегда говорят о народе, о принципах, а мы — не народ, мы — просто люди, что-то более мелкое. Я к тому времени начал понимать: надо думать о семье. Убьют — никто не поможет. Разумный эгоизм — основа процветания общества. Мы для них массовка, а я массовкой быть не хочу.
Они снова подняли рюмки.
— Эк тебя, однако, перекрутило, — ернически, показалось Брайнину, ухмыльнулся Свиблов, — помнится, ты в свое время схлестнулся с главврачом из чистого принципа. Мы, знаешь, удивлялись. А тут такой поворот. Обидели человека.
— Да он дерьмо, циник, — с обидой подумал Брайнин. — Безразличное дерьмо.
— Будто меня одного перекрутило, — недовольно возразил Брайнин. Всю страну перекрутило. Люди устали от политики… и еще больше от политиков… Все устали. Всем и так все ясно. При большевиках страна копила силы, интеллигенция ждала часа, — и что? Пар вышел в свисток. Спасибо Борису Николаевичу. Все вернулось на круги своя. Реставрация.
Странно. Брайнин никогда не говорил так и даже не думал так четко, пока был трезвый, а сейчас, пьяный, стал высказывать очевидные и даже мудрые мысли, наверняка прятавшиеся у него в подсознании.
— Медицину ты забросил, эскулап? — перевел тему Свиблов.
— Работаю в медицинской компании, торгуем оборудованием. Это не медицина, конечно. Но хоть приличный доход. Жить можно. В девяностые, ты помнишь, что стало с медициной.
— И я тоже, — подхватил Свиблов, опрокинув очередную рюмку, — я с медициной тоже завязал. К счастью и к большому сожалению. Жена у меня… вот эта, с усиками, нотариус.
— Давно?
— Не то, чтобы очень. Примерно с того времени. С девяносто третьего года, — Лешины глаза увлажнились, Брайнину даже показалось, что Свиблов хочет заплакать. — Ну а я вокруг нее создал фирму.
— Значит, ты теперь риелтор? — уточнил Брайнин. — Не жалко профессию?
— Тогда нет. Тогда — деньги. Молодой был. А сейчас немного жалко. Ты слышал про расселы? — неожиданно спросил Свиблов.
— Что за расселы? — не понял Брайнин.
— Ну, расселения иначе, — уточнил Свиблов. — В те годы это было жутко выгодно. Народ был еще непуганый, совдеповский, лохи. Коммуналок пруд пруди. Наследие развитого социализма. На этом многие делали состояния.
— И ты?
— И я. На квартире от десяти до пятидесяти тысяч долларов. А бывало и больше, — Свиблов снова выпил. — Только этот бизнес закончился. Капитализм сделал свое дело. Коммуналок больше нет. Разве что самые безнадежные.
— Но ты ведь не бедствуешь, — глупо улыбнулся Брайнин. Он чувствовал, что лицо его расплывается в пьяноватой улыбке, но ничего не мог с собой поделать, мышцы его не слушались. — Вот, ездишь в Таиланд.
— Четвертый раз едем в Юго-Восточную Азию, — признался Свиблов. Язык у него, как и у Брайнина, чуть-чуть заплетался, а лицо пошло красными пятнами. — Только я за этот Таиланд продал дьяволу душу. Выкупаю квартиры у цыган.
— Что? — опять не понял Брайнин.
— Ну, они пьяниц разных вывозят из Москвы. Иногда и не пьяниц. Всяких. Стариков. Одиноких. Не только цыгане. Конвейер. В Вязники, в Петушки, в лучшем случае в Орехово-Зуево. А там местные риэлторы — дальше, там тоже конвейер. Все хотят жить, — Свиблов вдруг замолчал, в упор глядя на Брайнина, будто что-то пытался вспомнить. — Слышишь, Володя, — наконец вспомнил как зовут Брайнина, а, может быть, что-то другое, давнее, — а я ведь еще при Советах, когда мы работали в больнице, хотел поехать в Юго-Восточную Азию, в Камбоджу.
— Такое неодолимое влечение, — запоздало съерничал Брайнин. Но Свиблов не обратил на усмешку Брайнина никакого внимания.
— Понимаешь, хотелось заработать. Не забыл еще, какая зарплата была у врача? А из заграницы привозили «Волги». Как раз нарисовался вариант вскоре после свержения Пол Пота. Там своих докторов не осталось. В министерстве приятель — не за просто так, конечно, — держал для меня место. Я же был врач высшей категории, хирург, асс. То, что надо. Только нужно было принести характеристику из парткома. Казалось, мелочь, а разверзлась целая бездна. Я еще не поехал, а уже дикая зависть. «Как, он поедет, будет там зарабатывать в твердой валюте в этом заграничном раю, привезет «Волгу», а мы тут будем корячиться за копейки», — так и говорили в открытую. А я как раз развелся с первой женой. Вот из-за этого развода — это формальная причина, конечно, — чего мне только не выговорили: и аморальный тип, и чуть ли не предатель, и рвач, про советский патриотизм вспомнили, даже сняли с доски почета. Как раз перед самой перестройкой. Так и сорвалась Камбоджа… Такой народ… А, с другой стороны… Помнишь, в больнице работал такой врач, Изосимов…
— Работал, и что? — смутно припомнил Брайнин.
— Ну вот он и поехал вместо меня. Через пару-тройку лет вернулся с зобом, там оказался эндемический район. Все было разрушено. Никакой профилактики. Плюс привез эхинококка и каких-то еще паразитов. Умер в начале девяностых. Так что меня, можно сказать, спасла зависть коллег.
— Да, — согласился Брайнин. Он ведь тоже в те же самые годы собирался за границу. Брайнину тоже надоело сидеть в Союзе на тощей зарплате, он тоже хотел купить «Волгу» и расширить квартиру. В то время у Брайнина была пациентка, очень деловая дама. Через знакомую в МИДе за хорошие деньги она устроилась буфетчицей в посольство, сначала в Венгрии, потом в Югославии. На Запад не пробилась, но все равно осталась очень довольна. Брайнин, было, попросил ее о протекции.
— А вы знаете, это очень дорого будет стоить, — сказала так, будто он, врач, стоял перед ней нищий.
— Ничего, я найду деньги, — пообещал Брайнин. Он даже не стал раньше времени спрашивать о цене.
Но дама исчезла, так и не оказав протекцию. Тогда Брайнин стал искать ходы сам. Через одного картежника-пациента он вышел на чиновника из Минздрава. Тот тоже любил играть в карты. К загранице не имел ни малейшего отношения, но все же спросил:
— Как у тебя с пятым пунктом? Фамилия, вроде бы, слегка подозрительная.
— Наполовину, — сознался Брайнин, — отец был еврей. Умер.
— М-да, — сказал тот, сочувственно глядя на Брайнина, — а тоже хочешь за границу. У меня есть приятель, тезка, Олег значит, он тебе может помочь. Не за просто так, конечно. Плюс за пункт.
Олег подозрительно быстро откликнулся на просьбу Брайнина. Через пару дней он уже знал, что есть вакансии в Уганду, Гвинею-Бисау и еще, сообщил он со специфическим юмором, в Верхнюю Вольту, настоящую, без ракет.
— Что дальше? — спросил его Брайнин.
— А дальше все очень просто, — объяснил Олег, — ты даешь мне деньги на ресторан, я иду гулять с дамочками из министерства. Будем договариваться, — и он назвал сумму раз в десять больше, чем требовалось по расчетам Брайнина.
— Я могу пойти с вами? — поинтересовался Брайнин.
Олег поморщился, словно Брайнин говорил очень неприличные вещи.
— Мы пойдем вдвоем с приятелем. Он их близко знает. Они же не пойдут с любым. Это же чиновницы, а не шаляй-валяй.
— Но я хочу лично убедиться, — настаивал Брайнин, — я ведь вижу тебя в первый раз.
— Как хочешь, — пожал плечами Олег, — ради Гвинеи-Бисау я бы и не то сделал. — И он милостиво назвал адрес ресторана.
В назначенное время Владимир Брайнин вошел в ресторан. В полутьме за столиком у окна на самом деле сидел Олег с каким-то парнем и с ними две полуобнаженные накрашенные девицы, мало похожие на деловитых чиновниц. Олег, спотыкаясь, подошел к Брайнину.
— Все о’кей, — сообщил он, — позвони завтра утром. Будет тебе Гвинея-Бисау, а, может, даже и Верхняя Вольта. — На сей раз он забыл про ракеты.
Утром на звонок Брайнина Олег очень долго не отвечал. Наконец, когда Брайнин собирался положить трубку, он услышал больной, охрипший, плаксивый голос Олега:
— Алло, а, это ты? Слушай, Володя, такое дело… Вчера, спьяну, я смотрю, просто королева. Хоть под венец… А утром стало тошно, ну, смотрю, чистая блядь… И еще что-то от меня хочет…
— А Африка?
— Какая Африка?.. Ах, да… Совсем забыл. Давай встретимся дня через два. Понимаешь, неудобно было как-то в ресторане… — И Олег положил трубку.
Через два дня Брайнин, как и договорились, встретился с Олегом на троллейбусной остановке. Олег показался Брайнину маленьким, пожелтевшим и сильно помятым, отчего-то он прятал глаза.
— Понимаешь, — сказал Олег, глядя в сторону, — с твоим пунктом никак нельзя в Гвинею-Бисау. Там, — очень многозначительно сказал он, кивнув куда-то вверх, — все проверяют.
— А в Верхнюю Вольту? — поинтересовался Брайнин.
— Нельзя, — рассердился Олег, — только в Монголию. Если хочешь, приноси документы.
Олег помолчал, ожидая реакции Брайнина, но тот сделал встречную паузу.
— В Монголию чисто по-человечески не советую, — стал убеждать Олег. — Климат резко континентальный, зимой за пятьдесят градусов, бураны как конец света, летом — пыльные бури, не лучше. Тот же социализм, только еще более феодальный. Магазины пустые, как в Союзе. Даже еще пустее. Наши люди в Монголии мрут, как мухи. И зарплата социалистическая.
Со слов Олега получалось, что Гвинея-Бисау и Верхняя Вольта — земной рай по сравнению с Монголией. Там нет ни палящего солнца, ни мухи це-це, зато всюду полнейшее изобилие.
Скорее всего два Олега, пользуясь случаем, мелко разводили Брайнина и вообще не имели отношения к загранкомандировкам. Эдакие два доморощенных самозванца.
— Да, сказал Брайнин, словно очнувшись, — я так и не поехал в Монголию.
— Куда? — удивился Свиблов.
— Я говорю: в Монголию, — повторил Брайнин. — Это такая страна. И еще глупая советская разводиловка. Кто недостоин был в Африку, мог поехать в Монголию.
— А, в Монголию, — ничуть не удивился Свиблов, вытаскивая из сумки новую бутылку французского коньяка, — слушай, Володя, ты же, кажется, еврей наполовину. Чего ты здесь сидишь?
— Жена, дети кое-как устроены, скоро внуки, русский язык, — стал перечислять Брайнин.
— Да, жена, дети, — перебил Свиблов, разливая коньяк по рюмкам. — Вот мы, сидя на диване, переехали в другую страну. И при этом остались в прежней, — стал философствовать Свиблов, — понимаешь, полное раздвоение. Так не бывает, чтобы без нас, без усилий… По щучьему велению… Мы оказались ленивы и не готовы — ни к демократии, ни к свободе, ни к бизнесу… Мы не умели, не знали с детства, нас не научили. Толкнули в воду и сказали: «Плывите». Наше поколение принесли в жертву. На самом деле, мало кто выплыл. Только самые умные и самые сволочи. А следующее поколение — у него не будет таких возможностей. Все опять схвачено, везде чиновники, все лучшие места заняли свои. Как там говорят, все вертикальные лифты закрылись… — Брайнин понял, что это не сегодняшние пьяные мысли высказывал Свиблов, а давние, много раз повторенные, сокровенные… — В Таиланде хорошо, — продолжал между тем Леша Свиблов, — не потому хорошо, что солнце, море, пальмы, а просто… Там можно расслабиться… Не думать… Я, знаешь, раньше был доволен, мне на все было наплевать. Главное, деньги. А сейчас — постарел, стали сдавать нервы… Бизнес скоро развалится…
— Ты, выходит, недоволен жизнью. Ездишь в Таиланд и недоволен, — глупо удивился Брайнин. Он сам тут же понял, что сказал глупость, причем тут Таиланд, однако слово уже вылетело. К тому же мысли в голове путались с непривычки от коньяка.
Однако Леша Свиблов ничуть не обиделся.
— И дом на Кипре, — с полупьяной улыбкой, то ли чему-то радуясь, то ли, наоборот, отчего-то злясь, сказал он.
— Да, и дом на Кипре, — уже не удивляясь, повторил за ним Брайнин. — Мне бы дом на Кипре.
— Жена, — вдруг сказал Свиблов, — ты видел мою жену. Нотариус с усиками. Хожу как по лезвию бритвы. Русский бизнес — это как русская рулетка. Клади патрон и верти барабан.
— Ты просто выпил лишнего, Леша, — попытался успокоить его Брайнин.
— Нет, Володя, я не пьян. Когда я пью, у меня наступает прозрение.
— Мальчики кровавые в глазах? — невпопад спросил Брайнин. Во второй раз он в тот же миг понял, что сказал что-то не то, совсем не то, что следовало сказать, но было уже поздно, да ему, собственно, и не очень важно было, что он сказал.
— Все мальчики. Царевич Дмитрий, — подтвердил Свиблов. — Нет, Володя, раньше мы жили лучше. Тоже гадко, если вспомнить… а лучше… Люди стали хуже. Борьба за существование… в голом виде. Дарвин или Маркс — не помню. Раньше было зло и были мы, да, мы и они, а сейчас — никакой границы… Такой вот русский парадокс. Хотели как лучше.
— Нет, Леша, я с тобой не согласен, — пытаясь мыслить трезво, возразил Брайнин. — Мы теперь как все. Ездим за границу. Ну, может быть, чуть хуже. Родимые пятна… Переходный период.
— Да, переходный период, — неожиданно согласился Свиблов. — Когда-нибудь будет лучше. Только нас не останется. Никого. Вообще, надо признать, жизнь действительно меняется к лучшему. Только — по спирали. А люди — нет. Совсем как в сказке про Моисея. Помнишь, вышли из Египта.
В этот момент подошла жена Свиблова, нотариус с усиками.
— Что же вы, ребята, — недовольно спросила она, — коньяк пьете и не закусываете. Разве не слышали, что объявили посадку на Паттайю.
Свиблов поднялся и, забыв попрощаться, нетвердой походкой побрел за своей нотариусом. Брайнин тяжело встал, посмотрел на бутылки — одна оказалась пустая, другая выпита на треть — это ж надо, такая история, случайная встреча, исповедальный разговор, а спрашивается — с чего, зачем, он ведь тысячу лет не пил, ни коньяк, ни водку, теперь перед женой будет стыдно. Но не это главное. А главное сейчас было то, что с ним, и со всеми, и с Лешей Свибловым, что-то не то происходит. Не то… Вот в девяностом, когда он, Владимир Брайнин, нес на демонстрации перечеркнутую шестерку* — тогда было то. В конце восьмидесятых любили повторять слова Чехова, мода была такая, что надо по каплям выдавливать из себя раба. И он, Брайнин, выдавливал — страх. Или в девяносто первом, у Белого дома, тоже все происходило правильно. А потом что-то случилось… В девяносто третьем, когда из-за бандитов Брайнину пришлось бросить свое дело, или при штурме парламента, а может, в девяносто шестом, когда Россия — не Москва, а Россия, — хотела проголосовать за коммунистов, или, может быть, олигархи, или дефолт… Что-то случилось… Поехали не в ту сторону. Украли победу… А может, победы не было? Так, иллюзии, мираж…
Промыкавшись несколько лет в середине девяностых, Брайнин создал свою компанию и почти перестал думать о политике. Получалось так, что никому нельзя верить. А он все еще хотел верить… В девяносто третьем Брайнин выступал за Ельцина, но с годами все больше сомневался… Очень обидно: Брайнин был в душе за реформаторов, но они-то не были за него… Вот и Леша Свиблов, ездит в Таиланд, а запутался… Мучается… Мы все запутались, потеряли самое главное… Самое главное… А что это — самое главное?
…Над головой что-то зашипело, сквозь треск прорвался голос диктора. Рейс на Хургаду снова задерживался. Надо было искать жену. Брайнин подумал, что вот, опять происходит что-то не то, отпуск начинается слишком оригинально.