Там вереск цветёт на сопках.
Там таится во мхах брусника.
Иероглифы лишайников
                       обволакивают озябшие камни.
Слоистые вершины «обрушиваются»
                                                               в озёра —
их отражения замирают на застывшей воде.
Хибины.

Северный полярный круг.
Раз пересекли — понравилось,
                         два — вошли во вкус.
Шампанское рекой,
             инстаграм запестрел селфи.

Брачные игры воронов.
Пляж пуст — весь мир у птичьих лап.
Териберка.

Аметистовый берег — берег полнокровной,
как девичьи губы, брусники.
Чернильные отпечатки на джинсах —
                                                  шикша обильна.
Пирамидки из камней —
                              сколько загадано желаний!

Обыкновенные гаги с любопытством
                                          разглядывают море.
Хохлатые бакланы отвоевали
                                                     кусочек скалы.
Очередной снежный заряд
                      скрывает от взора чаячий базар.
Но птичий гомон не может заглушить
                                                            даже ветер.
Териберка.

Синим переливается Имандра
на фоне контрастных
         с белыми прожилками гор.
На Север пришло лето.

Мои ладони в солоноватом Белом.
Море глядит ласково,
зеркалит сопки, остроконечные ёлки.
Гаги парами скользят по воде,
прислушиваются к моим шагам
                                                      и не улетают.
Под тенью островов в тёплом гнёздышке,
как в маминой кофте, будущие пуховички.

В порту Севкабель показывают закат.
Солнце зацепилось за ванты Большого Обуховского моста.
Сегодня — день летнего солнцестояния.

Облака — в противоположную сторону.
Мечта заблудилась в порту Севкабель,
где девчонки танцуют на окнах,
а чайки выпрашивают картофель фри.
На фасадах домов застыл стрит-арт,
а у воды прикорнул ПРИЧАЛ.
Здесь путаются мысли,
                       но от этого почему-то так хорошо!
Ярким фейерверком вспыхивает
                                                     «Voyage, Voyage».
Мелодия облетает танцевальные площадки,
гармонично вписываясь в современность.
В этом пространстве находится место
                                                                     и для нас.
Мы празднуем любовь.

Вольготно ветру в степи —
носится сломя голову.
Путаются невесомые колоски ковыля,
осыпается переспелый лён.
Топорщатся хохолки жаворонков.

О чём перешёптываются песчинки дюн?
Как дышит на рассвете море?
Какие травы рождаются в этот период?

Найти то, что не заметит
                   праздношатающийся турист.
Обнаружить зверя,
             который оставил следы на песке.
Узнать новости,
                     которые несут
                             на своих крыльях птицы.

Я видела, как танцуют
                     орланы-белохвосты —
две пары на песчаной дюне.
Так парни и девки хоровод водят.

«Отчего не везёт с погодой?» —
я с укором глядела на подурневшее небо.
В его просторах носился
                    и разгонял птиц северный ветер.

Когда идёшь по заливу,
                           есть только ты, судно и залив.
Всё остальное  останется воспоминанием:
живописные белые дюны,
кружащий над песками орлан-белохвост,
высматривающие лёгкую добычу чайки,
вчерашнее уютное кафе
                                        и воздушный поцелуй,
зацепившийся за стрелку настенных
                                                                        часов.
Настоящий трофей сейчас —
                                          севшее на мель судно
и команда, взявшаяся сдвинуть его руками.
Я трогаю влажный борт…

Травы-песколюбы, словно циркули,
оставляют на песке окружности.
В них зашифрованы
                          орбиты наших жизней.

Дюны швыряют в лицо песчинки.
Море откатывается в немыслимую даль,
стоит мне приблизиться к нему.
Мы присматриваемся друг к другу.

Бенетнаш коснулся вспенившейся волны,
потянул за собой остальные звёзды —
                                              ковш накренился.
Он завис над морем,
нелепо вскинув свой четырёхугольник.
Где-то там, рядом с Мицаром,
                                       должен быть Алькор.
Я застыла, ожидая неминуемое, —
как небо кувыркнётся в море.
Над головой ярко и обнадёживающе
                                                         горел Марс.

Ветер буянит — воет и хлещет меня
                                                           по щекам.
Достаётся и морю — ветер гонит его
то к берегу, то обратно
и подбрасывает брызги к звёздам.
Волны наскакивают одна на другую,
                                     теряются и находятся,
растекаются-рассыпаются по песку…
Мои ботинки промокли.

Говорят, после шторма
самое время искать янтарь.
Иду на свидание с рассветом и чайками,
столпившимися на берегу.
Волны вынесли морскую растительность,
разбитые и пустые ракушки моллюсков,
панцири и крошки клешней крабиков.
Птицы угощаются деликатесами
и жмурятся от удовольствия.
В спутанных нитях водорослей прячется
застывшая смола древних цивилизаций.

В кафе почтовый ящик, марки
и прочие интересности.
Кофе вприкуску с печенкой,
                                                    а на стеллаже —
книги и очки с разноцветными стёклами.
Вкладываю открытку в крафтовый конверт,
запечатываю и клею марки.
На открытке изображена входная дверь,
адрес: «Садовая, 2».
Письмо улетает и приходит через неделю, и я вернулась.
Мама теряется в догадках:
в каком городе искать улицу?

Зашла в кафе, будто на почту попала.
Кафе называется «Телеграф».
Выпила кофе с кусочком бискотти,
бросила в почтовый ящик открытку
                                                     для мамы.

«Меня так выгуливают», —
 морщится бульдожий нос.
Складочки вокруг с ним солидарны.
За приоткрытой дверью
на обшарпанной табуретке
старуха держится за поводок.

Мне захотелось перевернуть улицу.
Дома на ней мне подыграли.

Я долго ждала, пока по этой лестнице
                                            кто-то пройдёт —
поднимется или спустится.
Кто-то особенный —
да, эта девочка в красном пальтишке.
Люхике Ялг.

Ярусы, крыша на крыше,
окна выглядывают из-за крыш.
Печные трубы с отверстиями
так похожи на скворечники.
Черепица боится сбиться с ритма.
Дом гордится своим номером —
моё счастливое число 13.

Я заглянула в Кадриорг:
соскочила с трамвая и понеслась
ловить солнце в дубовых кронах.
Покружилась вокруг себя —
 со всеми поздоровалась.
Трава ещё летняя,
а на ней деревья равномерно,
чтобы сохранить садово-парковый порядок,
раскидали своё убранство,
так поразившее меня этим днём.
Спасибо солнцу — оно добавило лета.

Я так и не поняла,
кто больше меня привлёк —
девушка или чайка.
Наверное, всё-таки птица —
вон сколько кадров нащёлкала!

Сосновое утро в Эстонии.
Там, где дорога сходится с небом,
                               растушевали бирюзу.

По каменным ступеням
взбираюсь на Тоомемяги.
Старая обсерватория в ожидании
                                    новых открытий.
Любуюсь городом —
 осень хозяйничает в Тарту.

Там маргаритки закрываются к ночи.
Там чайки бродят по тротуарам,
роются в мусорных контейнерах,
пугают прохожих.
Там бабульки раздают букетики
желтооких купальниц.
Там чёрный дрозд
просыпается до рассвета и грустит.
Я думала, что он одинок,
                                              но я ошиблась,
                                                     и это прекрасно!
Таллинн.

Eesti pagar —
                 ржано-пшеничные прямоугольнички.
Преданность эстонскому хлебу.

Потянуло дымком —
                                   на Хийумаа коптят рыбку.

Сосны.
Блуждающие взгляды ветров.
Шорох песчинок: «ш-ш-ш».
Но их не сосчитать.
Берег хранит тайну.

Всё получится, когда случится июнь.
Ступай на «трясогузкин берег».
Там ветер может сбить с ног,
но это пустяки.
Есть только птичий гомон.

Жил в Каламая один художник.
Я влюбилась в него, а он…
Он нарисовал птицу.
Глаза у неё светло-карие, с зеленцой.
«Я рисовал тебя по памяти…» —
                                                 признался он.