Валерий СУХОВ
Валерий Сухов — поэт. Член Союза писателей России, редактор отдела поэзии журнала «Сура», автор пяти поэтических сборников и публикаций в «Литературной газете», в журналах «Сура», «Молодая гвардия», «Подъем», «Русское эхо», «Простор», «Аргамак», «Нижний Новгород», «День и ночь», «Волга ХХI век», «Белая скала», «Второй Петербург», в альманахах «Литкузница», «Царицын», «День поэзии ХХI век». Лауреат Всероссийской премии имени М. Ю. Лермонтова, Международной премии имени С. А. Есенина «О Русь, взмахни крылами…», Всероссийского поэтического конкурса им. Сергея Есенина, Всероссийской премии имени Бориса Корнилова «На встречу дня!». Живет в Пензе.РОКОВАЯ ТАЙНА «АНГЛЕТЕР»
Маленькая поэма
ПОСЛЕДНИЙ РАЗ
Среди бумаг Сергея Есенина, найденных после его смерти в гостинице «Англетер», сохранился плацкартный билет на последнюю его поездку из Москвы до Дивово 23 сентября 1925 года, откуда он обычно добирался до Константиново.
Последний раз поэт увидел родину
За месяцы до смерти в сентябре...
Старуха ковырялась в огороде
В ботве среди картофельных клубней.
«Ну, здравствуй, мать!» Она засуетится
И наскоро накроет бедный стол.
И вспомнится поэту заграница,
Нью-Йорк далекий и Карнеги-холл.
Поставят самовар. От разговора
Повеет в душу родственным теплом.
И в голубой тунике Айседора
Покажется нелепым странным сном.
Хотелось счастья: глупого, простого.
Хотя, казалось, что еще желать.
Ведь Соня — внучка самого Толстого
Была готова сердце все отдать...
Но нет любви в душе — там воет ветер.
Маячит черный человек в окне...
«На выданье уж дочка у соседей.
Остался да женился бы на ней».
Мать будет говорить, он — улыбаться.
Хотя и сам задумался о том:
А, может, хватит по земле скитаться?
Ведь есть в родном селе родимый дом.
Последний раз его тогда он видел.
Проститься перед смертью приезжал.
Поэта ждал неумолимо Питер,
Где «Англетер» его к груди прижал...
За месяцы до смерти в сентябре...
Старуха ковырялась в огороде
В ботве среди картофельных клубней.
«Ну, здравствуй, мать!» Она засуетится
И наскоро накроет бедный стол.
И вспомнится поэту заграница,
Нью-Йорк далекий и Карнеги-холл.
Поставят самовар. От разговора
Повеет в душу родственным теплом.
И в голубой тунике Айседора
Покажется нелепым странным сном.
Хотелось счастья: глупого, простого.
Хотя, казалось, что еще желать.
Ведь Соня — внучка самого Толстого
Была готова сердце все отдать...
Но нет любви в душе — там воет ветер.
Маячит черный человек в окне...
«На выданье уж дочка у соседей.
Остался да женился бы на ней».
Мать будет говорить, он — улыбаться.
Хотя и сам задумался о том:
А, может, хватит по земле скитаться?
Ведь есть в родном селе родимый дом.
Последний раз его тогда он видел.
Проститься перед смертью приезжал.
Поэта ждал неумолимо Питер,
Где «Англетер» его к груди прижал...
ВЬЮГА
Как хотелось все начать сначала,
Зачеркнув весь бред последних лет.
Чтоб душа по-новому звучала,
Излучая несказанный свет.
Вспоминал себя двадцатилетним.
Как читал стихи. Их слушал Блок.
Петроградом шел к нему весенним
С замираньем сердца, видит Бог.
Блока нет и Бога нет, похоже.
Дьявол прилетает по ночам.
Корчит издевательские рожи,
Крыльями колотит по плечам.
Розу сожрала от злобы жаба.
Превратились ангелы в чертей.
И устроили в России шабаш.
Вьюга Блока двери рвет с петлей.
Черный человек перекрестился.
С зеркалом качнулся секретер.
И творец «Двенадцати» явился
Полночью метельной в «Англетер».
Бесы революции вселились!
До безумья душу довели.
А красногвардейцы веселились.
Блока на допрос — они вели.
Два поэта повстречались снова
В комнате, окутанной во тьму.
Богохульство на стене Страстного
Он простить не может самому!
Кто их души исцелит от бесов?
И вернет им Веры Благодать?
Иль одну антихристову пьесу
Суждено трагически сыграть?
Нет ответа. Потому терзают
По ночам чудовищные сны!
Версии витии сочиняют.
Все они нелепы и смешны.
Сам себя убил иль был убит он?
Есть ответ у босховских химер.
Нет! Не будет никогда раскрыта
Роковая тайна «Англетер»!
Зачеркнув весь бред последних лет.
Чтоб душа по-новому звучала,
Излучая несказанный свет.
Вспоминал себя двадцатилетним.
Как читал стихи. Их слушал Блок.
Петроградом шел к нему весенним
С замираньем сердца, видит Бог.
Блока нет и Бога нет, похоже.
Дьявол прилетает по ночам.
Корчит издевательские рожи,
Крыльями колотит по плечам.
Розу сожрала от злобы жаба.
Превратились ангелы в чертей.
И устроили в России шабаш.
Вьюга Блока двери рвет с петлей.
Черный человек перекрестился.
С зеркалом качнулся секретер.
И творец «Двенадцати» явился
Полночью метельной в «Англетер».
Бесы революции вселились!
До безумья душу довели.
А красногвардейцы веселились.
Блока на допрос — они вели.
Два поэта повстречались снова
В комнате, окутанной во тьму.
Богохульство на стене Страстного
Он простить не может самому!
Кто их души исцелит от бесов?
И вернет им Веры Благодать?
Иль одну антихристову пьесу
Суждено трагически сыграть?
Нет ответа. Потому терзают
По ночам чудовищные сны!
Версии витии сочиняют.
Все они нелепы и смешны.
Сам себя убил иль был убит он?
Есть ответ у босховских химер.
Нет! Не будет никогда раскрыта
Роковая тайна «Англетер»!
ВЕЩУН
Теплилась в душе, хотя и зыбко
Робкая надежда: он спасет.
Улыбалась золотая рыбка.
К ней заплыл в аквариум осетр.
Он и вразумил его, признаться,
В Петроград явиться пастушком
И рязанским Лелем наряжаться,
В лапоточках лопотать на «о».
Духа вы народного хотите,
Вам споет частушки озорник...
Слушай же, лукавый мой учитель,
Как заткнет за пояс ученик.
А ведь так и было все вначале.
Но растаял прошлогодний снег.
Обреченно в «Англетер» звучали
«Клен опавший...», «Черный человек».
«Ты меня, Серёженька, послушай,
Если эти все стихи издать,
Девушки в России под подушкой
Будут твою книжечку держать».
Так учитель бросил в душу камень.
Знал больное место хорошо.
И «Серёженька» скрипел зубами:
«Ворон, вон отсюдова пошел!»
Задрожали стекла «Англетера».
Уплывал испуганный осетр.
Золотая рыбка почернела.
И застыл в усмешке горькой рот.
Ночью стало жутко лицедею.
Знал вещун о смерти наперед.
Плачем по Есенину Сергею
Набухал души его живот.
Уходить на нерест надо было.
Зазернилась черная икра.
Так посмертным солнцем озарила
Золотая рыбка осетра.
Робкая надежда: он спасет.
Улыбалась золотая рыбка.
К ней заплыл в аквариум осетр.
Он и вразумил его, признаться,
В Петроград явиться пастушком
И рязанским Лелем наряжаться,
В лапоточках лопотать на «о».
Духа вы народного хотите,
Вам споет частушки озорник...
Слушай же, лукавый мой учитель,
Как заткнет за пояс ученик.
А ведь так и было все вначале.
Но растаял прошлогодний снег.
Обреченно в «Англетер» звучали
«Клен опавший...», «Черный человек».
«Ты меня, Серёженька, послушай,
Если эти все стихи издать,
Девушки в России под подушкой
Будут твою книжечку держать».
Так учитель бросил в душу камень.
Знал больное место хорошо.
И «Серёженька» скрипел зубами:
«Ворон, вон отсюдова пошел!»
Задрожали стекла «Англетера».
Уплывал испуганный осетр.
Золотая рыбка почернела.
И застыл в усмешке горькой рот.
Ночью стало жутко лицедею.
Знал вещун о смерти наперед.
Плачем по Есенину Сергею
Набухал души его живот.
Уходить на нерест надо было.
Зазернилась черная икра.
Так посмертным солнцем озарила
Золотая рыбка осетра.
МУЖИК
Ожила в душе озябшей вера.
На него надеяться он мог.
Как паркет лощеный «Англетера»
Заскрипел от яловых сапог.
В мужике всегда видна основа.
С Волги нес, как весла, богатырь
Кряжистую мощь «Мужикослова»
И «Раздолья» вековую ширь.
А имажинизм ему не нравился.
За него по-дружески бранил.
Так вот и не снялся он с Ширяевцем,
А его по-братски ведь любил.
Богатырская носила сила.
После смерти все грехи простил.
«Схороните рядом с Шуркой милым!» —
На Ваганьково друзей просил.
Белая распахнута рубашка.
На рассвете смерть он встретит в ней...
Не увидит перед носом Сашка
Тонких лакированных туфлей.
На него надеяться он мог.
Как паркет лощеный «Англетера»
Заскрипел от яловых сапог.
В мужике всегда видна основа.
С Волги нес, как весла, богатырь
Кряжистую мощь «Мужикослова»
И «Раздолья» вековую ширь.
А имажинизм ему не нравился.
За него по-дружески бранил.
Так вот и не снялся он с Ширяевцем,
А его по-братски ведь любил.
Богатырская носила сила.
После смерти все грехи простил.
«Схороните рядом с Шуркой милым!» —
На Ваганьково друзей просил.
Белая распахнута рубашка.
На рассвете смерть он встретит в ней...
Не увидит перед носом Сашка
Тонких лакированных туфлей.
ТАНЦОВЩИЦА
Бьешь ее, она же льнет, как кошка.
А нальешь, так выпьет весь бокал.
Глянь, опять танцует босоножка
В «Англетере» — «Интернационал».
Так помада у нее кровава.
Босиком весь танец отожгла.
Мировая слава, как отрава,
Душу всю с похмелья обожгла.
Славно с Айседорой веселиться,
Мировое закатив турне.
А пускай узнает заграница,
Как скакать на розовом коне.
Для Руси крестьянской златоуст он
С откровением кленовых слов.
Прохрипеть с тоской «Сорокоуст» свой
Так по-русски снова ей готов.
В «Англетере» потолок до неба.
Есть два горла. Есть и две петли.
Умереть — мучительно нелепо;
И взлететь, как в небо журавли.
А нальешь, так выпьет весь бокал.
Глянь, опять танцует босоножка
В «Англетере» — «Интернационал».
Так помада у нее кровава.
Босиком весь танец отожгла.
Мировая слава, как отрава,
Душу всю с похмелья обожгла.
Славно с Айседорой веселиться,
Мировое закатив турне.
А пускай узнает заграница,
Как скакать на розовом коне.
Для Руси крестьянской златоуст он
С откровением кленовых слов.
Прохрипеть с тоской «Сорокоуст» свой
Так по-русски снова ей готов.
В «Англетере» потолок до неба.
Есть два горла. Есть и две петли.
Умереть — мучительно нелепо;
И взлететь, как в небо журавли.
АКТРИСА
До конца спектакль продлится, видно.
Мизансцену строит Мейерхольд.
В «Англетер» заходит Зинаида
И кусает воспаленный рот.
Мечется взволнованно по комнате.
Вот и приближается финал.
Вспомнился театр парижский «комеди».
Ах, как точно все он описал.
В сердце тайно ворохнулось что-то.
Звездный час актрисы настает.
Вот с детьми протягивает фото!
Сына он своим не признает.
Так сейчас ей тоже подыграет.
Ведь и он артист и в раж вошел.
Разрывает карточку, бросает
Театрально на холодный пол.
Вот и все. Комедия фенита.
Карточка валяется в ногах...
Над его могилой Зинаида
Бьется в мейерхольдовых руках.
Мизансцену строит Мейерхольд.
В «Англетер» заходит Зинаида
И кусает воспаленный рот.
Мечется взволнованно по комнате.
Вот и приближается финал.
Вспомнился театр парижский «комеди».
Ах, как точно все он описал.
В сердце тайно ворохнулось что-то.
Звездный час актрисы настает.
Вот с детьми протягивает фото!
Сына он своим не признает.
Так сейчас ей тоже подыграет.
Ведь и он артист и в раж вошел.
Разрывает карточку, бросает
Театрально на холодный пол.
Вот и все. Комедия фенита.
Карточка валяется в ногах...
Над его могилой Зинаида
Бьется в мейерхольдовых руках.
МАТЬ
Мечется душа его — ночница
В «Англетере» долгих сорок дней.
Мать приходит к сыну — поделиться
Тем, что сердце подсказало ей:
«Видела я сон. Ты мне приснился
Подошел и на мое плечо
Как клененок на плетень, склонился.
И заплакал горько, горячо:
Сам я виноват, прости мне, мама.
Что я сделал, сам тому не рад.
Мучит до сих пор на сердце рана.
Рано облетел вишневый сад».
Я ж тебе с упреком отвечала:
«Скоро ты покинул, светик, нас…
Скажешь, не скорби и не печалуй.
На тебя смотрю в последний раз.
На тебя была моя надежа.
Где Сергей? Теперь Сергея нет.
Сердцу разорваться впору тоже.
Всем живущим шлет он свой привет…»
В «Англетере» долгих сорок дней.
Мать приходит к сыну — поделиться
Тем, что сердце подсказало ей:
«Видела я сон. Ты мне приснился
Подошел и на мое плечо
Как клененок на плетень, склонился.
И заплакал горько, горячо:
Сам я виноват, прости мне, мама.
Что я сделал, сам тому не рад.
Мучит до сих пор на сердце рана.
Рано облетел вишневый сад».
Я ж тебе с упреком отвечала:
«Скоро ты покинул, светик, нас…
Скажешь, не скорби и не печалуй.
На тебя смотрю в последний раз.
На тебя была моя надежа.
Где Сергей? Теперь Сергея нет.
Сердцу разорваться впору тоже.
Всем живущим шлет он свой привет…»