* * *

Мне бы пережить этот самый день
И увидеть, как по седой траве
На замену выплаканной среде
Пьяною громадой идёт четверг.
Он придёт расхристанный, на рогах,
В обуви завалится на кровать.
Для него печали мои — лузга,
На мои тревоги ему плевать.
Он дугой тугой моё горе гнёт,
Треплет грусть мою на семи ветрах.
Он живёт собою — одним лишь днём,
Для него нет завтра и нет вчера.
Он закрутит стрелки стенных часов.
Бесшабашность с шабашем пополам!
Чтобы сутки сыпались, как песок,
И дрожал испуганный циферблат,
Чтоб минуты мелко мололись в мел,
Чтоб зыбун забвенья раззявил пасть...
И глаза мои занавесит хмель,
К коему припасть — почитай пропасть.
Но когда сплетётся полночный плат,
Блёстками усеян — где в желчь, где в синь, —
Мой приятель рухнет из-за стола
И завоет так, что Господь спаси!
А потом за двери (пора! пора!)
Торопливо выскользнет, словно тать.
И вернётся память, и до утра
Будет отходную мне напевать.


* * *

Мне б дожить до весны —
До крикливой, расхристанной и бестолковой,
Чтоб успеть наглотаться сырых её запахов всласть.
И по гнили прогалин прошлёпать,
Перчаток срывая оковы,
И упасть... чёрт бы с ним!.. вон туда,
В эту кислую топкую грязь.
Буду пьян.
Буду сед от последнего подлого снега,
Что рассыплется брызгами, схожими с первым дождём.
И умрут талисманы, раскрошатся в пыль обереги,
И опора уйдёт из-под ног.
А потом... а потом...
Не заглядывай вдаль!
Там такая туманная россинь,
Что за ней, как ни пыжься, не разглядишь ни рожна.
Я влипаю, как муха, в проклятую чёрную осень,
Где надежда уже не важна
И любовь не нужна.
Всё, что надобно мне —
Не мечта о несбыточном чуде,
А всего только всплеск талой влаги,
Ворвавшийся в сны.
Пусть не будет за ним ничего,
Даже лета не будет —
Всё равно...
Мне бы только дожить
До последней весны.


* * *

Как идёт тебе это платье!
Из волнительно-дерзкой ткани,
С колыхающимся подолом...
И сапожки на каблучках.
Не в пример надоевшим джинсам
Из некачественной дерюги,
Этим грубым полуботинкам
И растянутым свитерам.
Да, я знаю, что здесь не климат,
Преотвратнейшая погода,
На морозе коленки зябнут...
Но ведь, чёрт возьми, красота!
Ты шагай в этом платье дивном
С колыхающимся подолом
Через горести и напасти, —
Как бурьян, их сминай легко!
И когда меня вдруг не станет,
Пусть же в цокоте каблучковом
Оживёт хоть на миг биенье
Сердца глупого моего...


* * *

Падают старые тополя,
Вздыбив над травами ржавые корни.
Падают,
             в жуткой предсмертной агонии
Жухлыми кронами шевеля.
Падают старые тополя,
Выбившись вдруг из рядов сплочённых,
Медленно, страшно и обречённо —
В заросли хрусткого ковыля.
Видимо, всё же опора тонка:
Освободившись от строп и от лямок,
Рушится прошлое с тополями,
Падают месяцы, годы... века...
Падают старые тополя.
Валит их время могучими лапами.
Гаснут селенья, как старые лампы,
Гаснут дороги, сады и поля.
Новыми порами дышит земля,
Новой историей обрастает.
Видишь? — былое сбивается в стаю
И улетает, и улетает...
Падают старые тополя...


* * *

Скоро лето спустит багровых гончих,
Скоро буду вереском я запятнан
И взамен судьбы нарисую прочерк,
Прикорнув у рощицы на запятках.
Скоро будет, видимо, не до шуток.
Сны мои июнь обглодает дочиста,
И шиповник шалый — ловкач и шулер —
Мне швырнёт потрёпанное одиночество.
У ручья водой наполняю флягу,
Мне дорога срочные шлёт повестки.
Скоро будет, видимо, не до ягод,
Что развесил щедро июль по веткам.
Август меня более не согреет,
И не хлынут вирши мои за дамбы.
Захирели звуки в силках хореев,
Провалились гласные в ямы ямбов.
А потом сентябрь заскулит, задразнит,
Оживит в трахее скрипучий кашель.
Погляди-ка: осень — скупой лабазник —
Сыплет про запас перелётных пташек.
В белую труху злой пырей сопреет,
За осенней вязью жди вязь иную.
Хорошо, что печка всё так же греет!
Выпью. Призадумаюсь. Зазимую.


* * *

Ты по городам, а я на выселках.
В стороны нас тащат полюса.
Там, где ты, — сиреневая высь легла,
Там, где я, — в сирени палисад.
Там, где ты, — тепла на самом донце,
Там, где ты, — морошины в горсти.
Ночью бьётся северное солнце
В окна осовелые квартир.
Там, где я, — наливки и наличники,
Там, где я, — полёвки и плетень;
Там закат безжалостным опричником
Четвертует уходящий день.
Скоро вырвусь из дневного плена я,
И проглотит ночь меня живьём,
Чтобы мне привиделась Вселенная —
Та, где мы.
Наедине.
Вдвоём.


* * *

Всё сходится нынче: и даты, и люди, и звёзды.
Считать совпаденья — в моей ли слабеющей власти?
Я чёрный работник без права на радость и роздых,
Бессменный старатель на приисках истовой страсти.
Осеннее солнце. Последняя правда природы.
Сухие деревья, как грани веков, полустёрты.
Мне трудно дышать. Это будущей эры зародыш
Растёт из предсердья, взрывая гортань и аорту.
Я дам ему волю. Я стану пустой оболочкой,
Покинутым ульем, мякиной, ботвой, шелухою...
И скроюсь навек, поперхнувшись прощальною строчкой,
В высокой траве, под пахучей вздыхающей хвоей.


СОЛНЦУ

Умер твой Кукулькан, в отставку отправлен Ра,
Но тебе всё равно, оранжевощёкий идол.
Тени яблонь в саду я сегодня читал с утра,
Как читал Шампольон пиктограммы на древних плитах.
Мне пригрезились в роще тевтонских подков следы.
Слышишь? Лес шелестит, словно шумные княжьи стяги.
Можно, землю копнув, отыскать меж вальяжных дынь
Половецкий кинжал или жёлтую кость варяга.
То ли заступа скрип, то ли пращуров тихий стон...
Мы глядим друг на друга сквозь поры земли, сквозь щёлки.
Тот сармат, чьё ребро под малинным гниёт кустом,
Точно так же любил тебя, идол оранжевощёкий.
Точно так же любил тебя сброд из окрестных сёл,
Что прошёл чрез столетья, тобою и водкой палимый.
Торфяные трясины, рассыпчатый краснозём...
Всё, что тронуто солнцем, всё живо.
Неповторимо.