в конце известных всем событий,
зажав сознание в кулак,
стоит старик перед уходом
и озирается как враг.

собаки движутся, шерстятся,
летит и муха и комар,
над человеком возрастает
огромный современный шар.

в гробу сколоченного счастья,
в век затаенного добра,
чем православнее погода,
тем минаретнее дома.

и в этой, скажем так, пропаже
равноапостольных сердец
такая кроется усталость,
что, слава Богу, нам конец.

такому вряд ли есть прощенье:
наш сын ушел, земля пуста,
машины встали и смеются,
я понимаю: смехота!

се — человек! cʼest tout, приятель,
давай хоть песенку споем,
на фоне двух тысячелетий
такая редкость быть вдвоем.

когда зима пройдет, не знаю,
пришли дожди, стоят снега,
и ты мне, родина чужая,
ты мне все реже дорога.

на этой улице подростком
встречал с улыбкой я людей,
теперь на этом перекрестке
со смертью встречусь я своей.

о том, что Сергей снова жив, во что непонятно как верить,
опыт наш здешний молчит, хотя говорить мы умеем.
дерево сбросило лист, в землю закопанный ранец,
школьник идет с бородой, ветер уносит румянец,
против потоков машин, против груженых байдарок
вот — борода-господин, вот — конформист кофеварок
жарит люля и котлет, мясо отца Михаила,
нету Сергея, так нет, хорошо, что вообще оно было.
воет Сафар на луну, Черный глядит и не видит,
карп, ковыряясь в пруду, Эдя, под липою сидя.
поле на Ахтубе есть, пыльные стерты сандали,
ты понеси, Эдуард, синеньких много мы взяли,
спустимся там, где Кузьма дуется в шахматы с Колей,
памяти наши свежи дынными дольками долей.
жил между нами Сергей, а теперь он в сознании вырос,
много на свете людей, все мы однажды на вынос:
будто горячая кровь льда покрывается толщью,
там — Эдуард в глубине, мы его видеть не можем.
машем, собрались толпой, снег залезает на плечи:
— ну, до свиданья, Сергей, мы уже вышли навстречу. —
был человек как и все, стал как гранитнейший в мире,
каждый из нас — Эдуард, все мы когда-нибудь жили.

ну, вот ты и умер, Эдя,
                        а до нас все никак не доедет.
не по-людски, Эдуард, не спросил нас: взял и умер,
                        мы на кухню пришли, а из твоего стула дует.
ты — в пруду, может быть, в камнях сада, в фигурках фарфоровых:
                        как-то спрятался всюду и торчишь помаленьку? Ну, здорово!
как прекрасно, вообще, наш разум, я хотел бы отметить, устроен:
                        человек был и умер, а мы эту тему возьмем и закроем.
мы подспудно хотим, для своих целей, точно увериться,
                        что есть жизнь после жизни, и Сергей у камина там греется.
кто же это лежит так похожий и нет на Сергея?
                        тот, по ком мы молчим, твою бороду в зеркале бреет.
Эдуард — под землей, я сам лично бросал затвердевшую глину,
                        человек любит жизнь, а она — поматросит и сгинет.
мы копытами ног сотрясаем дубовые двери,
                        человеческий гроб, мы живем, но мы в это не верим.