Пионерский галстук

Я надевал червлёный галстук,
Шёл бойко мимо тополей
На родину – Второй участок,
Под храп владимирских коней.

Конно-лежнёвая дорога
Лежала поперёк судьбы.
И в небесах я видел Бога,
Но уклонялся от божбы.

А лесосечные работы
Клубились в запахе смолы.
И кони, словно карагоды,
Кружились около реки.

Кипела, словно кровь, работа.
Толкали в реку штабеля
Помощников железных рота,
По грудь в мазуте – трактора!

Медведь и волк укрылись в схроне,
Им страшен шестерёнок гул.
И сыр никто не шлёт вороне –
Ни бог, ни царь и ни вогул!

Вам не понять, зверьё и птицы,
Заветы красного Кремля.
Вождей оболганные лица
И красный галстук у меня.

Я небо лёгкими глотаю,
Пугаю вдохом стаи птиц!
И галстук на кулак мотаю,
Смущая робких учениц.

Удары Камы в брёвна гулки!
Скрипит колёсами буксир –
Забыл механик смазать втулки?
"Шумит, бежит Гвадалквивир".

Я рощам Пушкина читаю,
Ах, как я Пушкина люблю!
Я руку к небу поднимаю –
Салют поэту отдаю!

* * *

Человек войны входит и говорит:
"Коня отдавай и весь урожай свой!"
За его спиною тёмным огнём горит
Ненависть, рождённая прежде всех войн.

Землепашец глядит на почти остывшую печь,
Руки его натружены и тяжелы.
Он понимает: ничего не сберечь,
И лицо его – словно кусок скалы.

И когда вновь приходит посланник беды,
В дом запуская клубящуюся метель,
И требует сначала кружку воды,
А потом – отдать жену и детей,

Он хватает обрез и стреляет в упор,
Не ощущая ни горечи, ни вины.
Не оборачиваясь, выходит во двор,
И сам становится человеком войны.

* * *

И когда старика роковая печаль одолела,
И когда ощутил он, как мало оставлено дней,
Тяжело прохрипел: "А какое, какое мне дело,
А какое мне дело до Родины гиблой моей?..

Что с того, что она одарила меня травостоем,
Где росинка к росинке, где солнце рассыпано вдрызг…
Мне внушали всю жизнь, что мы Родины нашей не стоим,
Что мы только песчинки,
               лишь брызги разбрызганных брызг.

Коль велела страна, я на камни швырял своё тело,
И на теле чернели следы от холодных камней.
Догорало вдали… Но какое, какое мне дело,
И какое мне дело до Родины дымной моей?

Пусть порушили Храм… За неё всё равно я молился.
Златоусты твердили о чести, о вольной душе.
В болтуне-златоусте лукавый торгаш затаился,
А Иуда-предатель в лукавом сидел торгаше…

Предпасхальной Средой непрощающе вспомнят Иуду,
И от мыслей тяжёлых отмоются в чистый Четверг.
Я ни этой Среды, ни того Четверга не забуду,
Лишь бы только Всевышний молитвы моей не отверг.

Где-то хворый Некрасов прошепчет: "Ступай себе мимо…"
Помнит Чёрная речка о бренности белых ночей.
Пусть обманет страна, но Отечество непогрешимо…
Но какое мне дело до грешной Отчизны моей?

Жалко только берёз, что поникли в осенней печали,
Жаль – испуганный аист внучонка опять не принёс.
Жаль слепого щенка… О стране пожалею едва ли…
Жалко тихой затоки… До ужаса жалко берёз…

Только если душа до сих пор упорхнуть не посмела,
Хоть шажок – от окна и четыре шага – до дверей,
Я вина отхлебну… И какое, какое мне дело,
И какое мне дело до Родины милой моей?.."

* * *

Пеночкой звонкою стану, собакой, тимьяном,
лишь бы приблизиться к месту молчания слов…
За перекрёстком раздоров – привалы обмана,
горло шамана и омут парящих орлов.

Прячет болото в ночи розоватое чудо,
жмётся к бутону изменчивый матовый мир.
Пение истины слушает маленький Будда,
пряча для мыши в саронг недоеденный сыр.

Омутом, инеем, строчкою, плесенью стану,
если безбожие любит безбожно твой слог,
и по небесному, шитому нитками плану
небо возводит безмолвию звёздный полог.

Взять бы на мудрость в сбербанке бессрочную ссуду,
дерево ищет корнями начало дождя.
Всех накормила, до скрипа натёрла посуду.
– Будешь смотреть сквозь века?
– Обязательно, буду!
Грозы уже над землёю, а молния – я.

* * *

В московских старых переулках,
Как много лет тому назад,
Звучат шаги мои не гулко,
Не останавливая взгляд.

Они по памяти проходят,
Будто листают не спеша
Всё, что давно уже не в моде
И только мой замедлит шаг.

Ведь для меня их древний камень
И тёплый цвет особняков
Всегда – зачёт или экзамен,
К чему я должен быть готов,

Поскольку в эти переулки,
Как много лет тому назад,
Неторопливо и не гулко
Уйдёт и мой последний взгляд.

Армия отцов

Отгремели залпы. Замолчали.
Но грустила в мире тишина…
Много было радости, печали…
На земле закончилась война!
Мой отец, вернувшийся в Россию,
Нёс Победу эту на плечах…
И о мире матери просили,
Ожидая весть о сыновьях…
Вновь Парад Победы шаг чеканит,
Славя доблесть Армии бойцов!
Память в нас живёт и сердце ранит,
Если помним Армию отцов!

Старые сказки.
Алёнушка

Какие знаки над тобой сияли?
Какие звёзды восходили над тобой?
Какие птицы крылья расправляли
Над бедной, над твоею головой?

Где то копытце, полное водицы,
Которой зной тебе в лицо плеснул?
И вот уж отражение двоится,
А дальше – горький дым, чугунный гул.

О сколько раз мне умирать осталось,
И воскресать, и плакать сколько раз?
Горело солнце, жгло и задыхалось.
Я выплыву, я близко, я сейчас…

Тень огня

Раскинуть руки и бежать – такая даль!
В открытом небе чёрный крестик птицы.
Гул ветра… Степь! И вечная печаль
В сухом полынном воздухе струится.
Вчера прошёл тут пришлый человек,
Как ветер, равнодушен и беспечен.
Окурок бросил и ушёл навек.
Искра ползла – и путь был бесконечен…

Вал огненный ветра потом вели,
Рой бабочек, сгорая, в нём метался,
И только клин обугленной земли
За ним под небом родины остался.

Полярен мир, и силы неравны.
Вот человек прошёл – и след за ним дымится.
И пусть дожди идут на полстраны –
Но тень того огня в траве таится.

Ливни-кони

Гей, родимые, ливни-кони,
Пробегая по небу вскачь,
Сбросьте каждому по подкове
Знаком скорых больших удач!

Пусть сияют на тонких стёклах
Чудо-обереги из струй,
Чтобы души от слёз не мокли
И не знали гнетущих сбруй!

По утрам я по звонким росам
На луга вывожу коня,
Ходит мирным и безголосым
Он под алым восходом дня.

Эти слуги умны и горды,
Что им дождь или серый смог!
Мчат они, запрокинув морды,
Нас по пыли больших дорог.

Отчего же с кипучей злостью,
Понуждая бежать быстрей,
Бьют кнутами земные гости
В дикой гонке своих коней?

Хлещут истово братьев меньших,
До слезы лошадиной, в кровь!
Завтра спешки не будет меньше,
И хрипеть бедолагам вновь.

Гей, родимые, ливни-кони,
И не ведаем, жизнь любя,
Что за нею в лихой погоне
Мы пришпориваем себя.

Возвращение к истоку

В который раз я потерял очки –
Посетовал, но рассудил, что кстати;
Теперь уж как ни напрягай зрачки –
Придирчивую зоркость я утратил.

Уймётся разум дерзновенный мой
В запретное вникать помимо воли,
Пусть все приметы лгут наперебой,
Подсказывая к счастью мне пароли.

Как в детстве, безмятежно стану я
Вникать в знаменья бескорыстной жизни
Среди сиротских душ, где и моя
Возникла неприкаянно в отчизне.
И я опять начну искать родства,
Осознавая жизнь, и имя снова
Нашепчет шепотливых рощ листва,
Чтобы со мною жило это слово.

Как имена деревьев, рек и гор,
Какой-нибудь пичуги или зверя,
И оставаться в мире до тех пор
Пока в его незыблемость я верю.

На рынке

Возле входа на рынок, в сторонке,
Мялся, щурясь, горбатый старик.
Продавал статуэтки, иконки
И десяток потрёпанных книг.

Окликал он негромко прохожих:
Мол, возьмите двухтомник Дюма,
За полтинник отдам! Только кто же
Купит ветхие эти тома...

У картонки застыв ненароком,
Я увидела старых друзей:
Джека Лондона, Бунина, Блока...
Захотелось согреть их скорей,

Как котят бесприютных. Дедуля
Откопал и Пруткова Козьму,
И в глаза всё глядел мне: возьму ли?
Я, конечно, сказала: "Возьму".

В кошельке было несколько сотен.
"А Фицджеральда нету у Вас?"
"Дочка, был! Я нашёл бы к субботе!"
"Поищите. А эти – сейчас".

Я на бледные руки смотрела:
Сжали денежку, стали дрожать...
Но вернуть деду книги не смела.
Не хотелось его обижать.

Имена извратились

Всё стало совсем не тем, чем должно оно быть
И чем когда-то и было: Пионы, Герани, Гвоздики –
Это цветы, у которых нет,
Не было никогда,
Да и не может быть дальности,
Кучности,
Командира.


* * *

Цветы до войны дарили живым –
Зря не веришь, я читал это в книгах и текстах:
Живые дарили живое живым –
Да,
Мир без войны был бы странным для нас,
Загадочным местом.


* * *

Но ты знаешь,
Мне кажется, это весьма необычно и мило:
Когда нет войны, кого-то любить и мечтать
О том, чтобы обязательно
Быть при этом взаимно любимым.


* * *

Те цветы, что дарили, –
Пахли так, как и дóлжно пахнуть цветам
в постапокалипсисе донецкого киберпанка:
Цветы пахли ярким солнечным светом,
Цветы пахли русской весной,
Русским летом.

Цветы пахли Родиной: степью и пылью,
Цветы пахли детством: мылом и мамой.
Цветы пахли былью,
Цветы пахли правдой.


* * *

Ну а наши
Пионы, Гвоздики, Тюльпаны, Герани:
Опять с ТТХ, с оператором
И командиром.
Донецкие пахнут соляркой и дымом,
Сталью и порохом, смертью врага.
Донецкие пахнут
Тротилом.


* * *

Горело сердце моё под прилётами по Донецку,
Под прилётами по Донецку сердце моё горело:
Война танцевала, смеялась, куражилась.
Война пела.


* * *

Всё исказилось,
Всё стало не тем,
Чем оно должно быть и чем оно когда-то и было:
Пионы, Герани, Гвоздики, эти цветы
Теперь пахнут не летом, эти цветы
Теперь пахнут тротилом.

Из деревенских историй

Смотря на тусклый свет лучины,
Он взял гусиное перо.
Потом взглянул на лес, равнины
И начал ждать… Его ж нутро
Глухим осталось к вдохновенью,
А он хотел поэтом быть.
Подумал и пришёл к решенью,
Что надо баки отрастить.
И отрастил, и стал как Пушкин.
И что? Проснулся в нём поэт?
С утра сидел с пером в избушке,
А вдохновенья – нет и нет.
"Причина, кажется, в одежде, –
Подумал он. – Куплю я фрак".
Купил. Надел. А всё как прежде:
Рука – к перу… Стихи – никак.
Народ собою удивляя,
Он музу ждал немало лет.
И вот однажды, чуть вздыхая,
Промолвил так его сосед:
"Не надо сильно удивляться
Подобным мыслям и делам,
Поскольку гением казаться
Присуще многим чудакам".

* * *

и вот
ты
маленькая принцесса

на цыпочках почти не дыша
подходишь к большому сверкающему шару
с тысячью зеркальных стёклышек
любуешься многогранностью жизни
отражающейся в них

но стоит поднести к шару пальчик
как вся мишура осыпается
и остаётся только остов
от старого абажура

и в нём
маленькая голая лампочка
с вольфрамовым волоском в двадцать пять ватт

самое дорогое

Параллели

Дождик по лету прыгает мячиком,
Тучи потоком в канавы стекаются.
Ты на Ракетном, я на Кибальчича,
Наши бульвары не пересекаются.

В городе М пролегли параллелями
Наши бульвары и линии жизни.
Жаль, ты ходил не с моими портфелями
В прошлой эпохе, при социализме.

Если бы встретились девочка с мальчиком
В давний период цветочно-букетный!
– Слушай, Валер, подходи на Кибальчича!
– Лучше, Иришка, айда на Ракетный!

Наши дороги отмечены вехами,
Микрорайон подрастает высотками,
Сколько автобусов мимо проехало,
Прежде чем мы с тобой встретились всё-таки

Там, где народ по-советски тусуется,
На Ярославской, внутри чебуречной!
С нынешним возрастом не согласуется
Наша "невстреченность" точкой конечной.

А наплевать! Мы пройдём по Ракетному
И посидим на скамье на Кибальчича…
Лето в начале… речи секретные…
Как наши жизни сложились удачливо!

Снова газоны, покрытые травами,
Вымыты ливнями и перестелены.
Бесповоротно прямыми бульварами
Наши пути с тобой запараллелены.