Звали их одинаково, но жизнь была разная. Гармонист Васька и кот Васька. Последнему жилось куда лучше – хозяйка Нюра, баба масштабом с печь, кота привечала сметаной и лаской. О муже – почти всегда пьяненьком Василии – такого сказать было нельзя.
– Нюша, у меня весёлая профессия, – оправдывался после очередных "гастролей" на свадьбе или гуляниях Василий, – потому я навеселе прихожу. Ну ты чего?
Нюша отпускала кота и брала скалку. Василий, не зная того, повторял стезю древнего Сократа. Если бы они жили в одно время, наверняка бы спелись.
Василий сам-то к рюмке не тянулся – но подносили, не забывали, могли обидеться, если за чьё-то очередное здоровье не опрокинет. А обидятся – больше не позовут, а "гастроли" – всегда хлеб. Нюра это понимала, но и другое чуяла: где веселья да пляски, там и девки до другого веселья охочие. Прямых улик не было, но на этот случай профилактика скалкой никогда не помешает.
Вот и в этот раз Василий домой не спешил. Гуляли по-хлебному, драк почти не было, выходили иногда парами за плетень, это и не драка, а так… удаль проверить. Один ухарь был, городской, а в обиду не дался – два раза выходил, два раза один возвращался. Третьего охотника не нашлось. Гармонист – он же не только играет да частушками сыпет, он глаз намётанный на народ имеет, суть человека почти сразу определить способен. Кто ест жадно да в тарелку соседа поглядывает – ясный перец, прижимистый мужик, хозяйство крепкое, но деньги в чужом кармане любит считать. Таких на селе не жалуют, общаются больше по нужде какой, не для сердца. Кто, наоборот, к последнему куску не поспевает да досады не обнаруживает – лёгкий человек, как и он сам. Без очереди не полезет, но и чего-то важного не добудет. Бабы по молодости таких любят, но потом тюкают до невозможности. Как и его Нюрка. Вон этот бахвалится, бахвалится, как говорится – молодец супротив овец, а против молодца и сам овца. А тот чуть не плачет с какого-то горя, а приглядишься – не горюет мужик, а с заезжей гостьи слезу выжимает, чтоб по-своему, по-бабьи пожалела. Ну, баба – дура, оно понятно, потому часто такое проходит. Только не в этот раз, бабочка обжёгшаяся попалась, всхлипам не очень-то поверила, пересела к городскому.
Ну, как бы там ни было, а положенное отгуляли, отплясали, и побрёл Василий до хаты с трёхрядкой своей верной. Месяц серебрил ему дорогу, запленкал дальний соловей, духмяный ветер ласкал душу. Было так хорошо, что Василий даже не удивился, когда увидел посреди тропы коня. Масть в сиреневых сумерках уже была неразличима, но, наверное, вороной. Конь приветственно фыркнул и мотнул головой.
– Ну ты чего? – ласково ответил Василий. – Заблудился, что ль?
Конь снова фыркнул.
– А, гуляешь… – понял Василий и вдруг неожиданно предложил: – А хочешь, я тебе сыграю?
Конь подошёл ближе и с шумом втянул воздух.
– Что ты, как Нюрка, меня обнюхиваешь? Я почти трезвый. Вот, слушай лучше.
Василий накинул ремни, растянул меха и тихо повёл:
Снова замерло всё до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно – на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…
Конь внимательно слушал, наклонив красивую густогривую голову.
– Не, – оборвал Василий, – слезливо чё-то. Вот про тебя, слушай!

Конь всхрапнул, понял про узду.
Василий допел, помолчал.
– Вот ты кто? Конь. Животное. А я кто? Человек. А мне с тобою лучше, чем с другими человеками. Отчего так?
Конь переступил с ноги на ногу и помотал головой.
– Не знаешь, – вздохнул Василий. – А я знаю. Ты вот животное, а людей понимаешь. А люди людей не понимают, хотя языком одним говорят. – Василий закинул гармошку за плечо, потрепал коня за ушами и пошёл дальше, не оглядываясь. Шума копыт не услышал, значит, конь так и остался стоять на месте, глядя вслед случайному приятелю с музыкой.
Лай на околице сразу показался знакомым. Точно – общепоселковый пёс Гуталин. Названный по какой-то особенной черноте шерсти, ночью он был неразличим даже на фоне неба. Но душа у пса была точно белая, ласковая. С бродячими собаками не знался, кормился по домам – имел подход к хозяевам. К тем, у кого своего пса не было. Конечно, дворовые собаки Гуталина недолюбливали и на порог не пускали – их хлеб отнимал. Василий полез в карман за какой-нибудь колбаской или конфеткой, но рука нащупала чекушку. Вытащил с изумлением – точно она, чуть початая, не иначе в дорогу кто-то сунул. Нести её домой было бы верхом непредусмотрительности.
– Скажи мне, Гуталин, – Василий вытер руки рукавом и им же занюхал, – ты вот жи-вот-но-е, так?
Гуталин не возражал, наоборот, потёрся о колено.
– Вот я и говорю. Животное, хотя разум имеешь. И побольше, чем у иных… особливо баб. А они вот… особливо бабы, ни хрена в голове не имеют, одна дурь да туман. И скажи мне теперь, как они красоту-то, – Василий указал куда-то в тёмную даль, – красоту, говорю, как понимают? Как могут-то понять… а… не могут. А я могу. И ты можешь. Хотя и животное, а понимание в тебе имеется.
В подтверждение этих слов Гуталин откровенно понюхал карман пиджака – что-то там ведь должно быть вкусное – давай доставай, если человек. Василий погладил Гуталина, вздохнул.
– Нема закусона, неужто бы не поделился. Видишь, в дорогу чекушку дали, и то сейчас кончится. Жаль, ты непьющий, и беленькой бы последней с тобой поделился. И с конём… Вот Нюрка моя тоже не пьёт, а хрен бы я ей закуску отдал, – не совсем логично заключил Василий и опрокинул в рот последнее. Гуталин сочувственно поскулил и слился с темнотой. Василий посмотрел на небо – яркие звёзды подбадривающе подмигивали лисьими глазами, мол, ничего, обойдётся, жизнь – штука всякая.
Василий почему-то подошёл не к дверям, а к окну. Хотя ясно почему – на подоконнике, поджав лапы под себя, между двумя горшками с геранью возлежал его удачливый тёзка – рыжий кот Васька. Васька с сытым добродушием смотрел на хозяина – можно, дескать, и погладить. Василий так и сделал, кот зажмурился, привстал на лапы и выгнул спину.
– Васька, Васька… животинка, а соображаешь… и как сытым быть, и довольным быть… а я вот… ну ты чего?
Кот вдруг забеспокоился и спрыгнул с подоконника в дом. Через мгновение оконный проём заслонили Нюрины плечи – в саду сразу потемнело.
– Ты где шляешься, скотина?! Опять нажрался, свинья?! Ни шагу на порог, иди проспись на сеновал, животное ты паскудное, алкаш никудышный!
– Нюша, ну ты чего? Почему сразу животное-то? Я ж немного, и чекушки не принял, – немного скривил против истины Василий, но кривизна не вывезла.
Василий ещё некоторое время слышал в спину проклятия жены, потом как-то всё стихло, Нюра закрыла окно. Сеновал обдал душистым теплом, и сейчас конь был бы тут кстати. Василий положил голову на гармонику и сразу же заснул, не стянув сапог. Месяц заглянул в прореху на крыше, улыбнулся щербатым ртом и подкинул золотистой соломы из своего небесного гумна.